На шумном торжище, возле конного ряда сидел Самошка в немалом людском окружении. Стоит Агафья, с места двинуться не может, только глаза утирает мокрым платком.
На коленях у Самошки раскрыта книга. Медленно ведет он пальцем по странице и читает нараспев, будто молитву наговаривает. Хмуро слушают его люди, слова не проронят. Будто завороженные.
Не сдержалась Агафья, протиснулась вперед, бросилась к кузнецу:
— Самошенька! Ненаглядный ты мой!..
Помрачнел Самошка, хочет отстранить женку — и не может, У самого затуманились и покраснели глаза. Утер украдкой.
— Погоди малость, дай сказ окончить… Слышь, погоди…
— Пускай доскажет, — уговаривают Агафью люди. — Уж больно за душу берет.
Отошла покорно Агафья, закрыла лицо платком, только плечи от рыданий вздрагивают.
Морщится Самошка, шмыгает носом. И уж такая обида взяла его за судьбу свою горемычную, что голос стоном прорвался, зазвенел высоко и громко. О князьях полоцких заговорил он — о первых зачинщиках всех раздоров:
Ярослав и вы, внуки Всеслава!
Склоните стяги свои,
В землю вонзите
Мечи опозоренные!
Отвергнуты вы
от дедовой славы.
Своими раздорами
поганых наводите
на землю Русскую…
— Верно сказываешь, книгочей. Наши головы в крамолах ложатся, — пробасил вдруг гневно могучий смерд.
— Не мешай, дай дослушать…
— Чего не мешай! Поди, у самого в животе тошно.
Вокруг зашумели, заволновались.
— Доколе горе мыкать?!
— Тиун княжий едет! — тревожно выкрикнул кто-то.
— Прячь, — кивнул смерд Самошке на книгу.
Кузнец сунул книгу за пазуху.
Толпа быстро поредела.
Тиун, румяный, в красном кафтане, раздвигал конем людей.
— Откуда народ? По какому случаю?
— Старик женку продает, — весело ответил смерд. — Да никто не зарится — уж больно хлипкая.
Свистнула плеть, вспыхнула на щеке смерда багровая полоса.
— За что?
— Мало? — спросил тиун, но смерд уже нырнул под брюхо лошади, исчез в шумной и пестрой базарной толпе.
Агафья схватила Самошку за руку и увлекла за собой.
Они шли по торжищу — маленький растрепанный кузнец и дородная женка. Ни о чем не спрашивала его Агафья. Боль и радость боролись в добром бабьем сердце.
Самошка придерживал под рубахой у пояса тяжелую книгу, замазанную и потрепанную…
…Мечом земли покоряют, песней сердца.
Пепелит она пуще огня, разит острее сабли, ласкает нежнее лады-девицы. Слушающий ее да не найдет покоя и не будет жить в тишине.
Засиделся отец допоздна, думая о судьбе древнего сказания, названного «Словом о полку Игореве». Единственная рукопись, вернее — список его, выполненный на лощеной бумаге неизвестным летописцем XIV века, погиб во время Московского пожара при вступлении в столицу наполеоновских войск. И осталось у нас две копии, снятые с него книголюбом Мусиным-Пушкиным.
Об авторе «Слова» не знаем мы почти ничего. Только по самому произведению можем судить о его таланте, взглядах, жизни. Не сомневаются ученые, что был он участником трагического похода и близким Игорю человеком, что был человеком большой культуры, имел доступ к летописям, знал книжную литературу и устную поэзию своего времени… Но кто же он?
Отец задремал. А в ушах еще звучали строки:
Спевши песнь старым князьям,
потом молодым споем:
слава Игорю Святославичу,
буйному туру Всеволоду,
Владимиру Игоревичу.
Здравия князьям и дружине…
А где же четвертый участник похода, рыльский князь Святослав? Почему его не чествуют? Как рассказывают летописи, на половцев ходили они вчетвером, и все были пленены.
Отец вскочил. Стал листать томик, который знал наизусть. Руки дрожали.
Трубы трубят в Новгороде,
Стяги стоят в Путивле,
Игорь ждет мила брата Всеволода…
Новгород — сам Игорь. Путивль — сын его Владимир, третий — Всеволод. Снова нет одного.
Другого дня рано
кровавые зори свет возвещают,
черные тучи с моря идут,
хотят прикрыть солнца четыре…
Четыре солнца — значит, четыре князя!
Темно было в день тот.
Два солнца померкли,
оба багряные столпа погасли,
а с ними и два молодые месяца…
Два солнца и столпа — старшие князья, молодые месяцы — младшие, Святослав и Владимир. Что же из этого следует? Где только перечисляются князья, участники похода, там Святослав упомянут, а где им воздаются воинские почести и слава — там нет его имени. Почему? А ведь Святослав одержал первую победу над половцами, он не позволил бежать князьям от битвы, бросив на гибель пешее войско и «черных людей»…
А может быть, он же и стал автором сказания об этом походе, поэтому и нет его имени в «Слове».
Почему щеки стали влажными? Хочется разбудить всех, бежать, кричать на всю улицу, на весь мир:
— Автор древнего творения найден!
Именно Святослав, горячий молодой князь, влюбленный в своего дядю Игоря, и мог сложить эту страстную, полную душевной боли песню. Вот еще тому доказательства.
На первый бой с половцами вел дружины Святослав, а Игорь в то время, как говорит летопись, «по малу идясте, не распущаеше полку своего». В «Слове» же — Игорева эта победа.
Разлетелись стрелами по полю,
красных дев половецких погнали.
Плащами стали и кожухами
и всяким узорочьем половецким
мосты мостить по болотам и топям.
Красный стяг, бела хоругвь,
красна челка, серебряный жезл —
храброму Игорю Святославовичу!
Не скромностью ли Святослава победный стяг отдан Игорю?
Прекрасно, до мелочей, знал автор «Слова» быт князей-соседей. Значит, он бывал у них, как равный? Вот хотя бы несколько строк, и образных, и в то же время исторически точных:
Галицкий Осмомысл Ярослав!
Высоко сидишь ты
на своем златокованом столе.
Подпер Угорские горы
своими полками железными,
загородил Дунаю ворота…
Как показали археологические раскопки, замок Ярослава Галицкого стоял на высокой горе.
Был автор прекрасно образован, начитан, знал летописи, историю Руси, а к летописям и книжным клетям имели доступ только весьма знатные и богатые люди.
Наконец, так открыто и резко мог обращаться ко князьям только уважаемый на Руси человек. Какие пощечины раздает он полоцким князьям:
Ярослав и вы, внуки Всеслава!
Склоните стяги свои!
В землю вонзите
мечи опозоренные!
Отвергнуты вы от дедовой славы…
И даже то, что не оставил автор своей подписи под памятником, говорит за себя: имя его было известно на Руси.
Святослав, родной, ведь это же ты! Твой голос, полный любви к матери-Родине, слышу я! Могуч он и чист, и века ему не преграда.
Отец плакал. Впервые за долгую и трудную жизнь текли по его щекам слезы. То были слезы счастливого человека.
Художник Н. Казанцев
