Ты!.. Ты…
Он, казалось, едва не задохнулся от негодования и злости.
— Отвечай мне, кто он такой?! Кто этот мерзавец, с которым ты… И как ты могла, как?!
— Рамиро, — пробормотала Долорес, — я потом тебе объясню… Он вовсе не тот, за кого ты его принял… Мы поговорим после… После, ладно? А сейчас уходи, уходи, ты же пьян!..
— Я не настолько пьян, чтобы не понимать, что девушка, которую я считал чистой, как ангел, на самом деле…
— На самом деле ты ничего не знаешь! Уходи!
— Сначала я покажу ему, как волочиться за чужими девчонками!
Рамиро вцепился в кружевной воротник Бартоломе и как следует встряхнул инквизитора.
— Рамиро, отпусти его! Он вовсе не…
Долорес попытался оттолкнуть моряка — с таким же успехом легкий ветерок мог опрокинуть скалу.
Бартоломе как будто даже не пытался вырваться. Левой рукой он нащупал эфес шпаги, рванул его вверх и нанес матросу удар в висок. И здоровенный парень рухнул к его ногам.
Теперь Долорес испугалась за Рамиро.
— Что вы сделали?! Вы убили его!
— Нет, — ответил Бартоломе, скривив губы в злой усмешке. — Я его просто оглушил. Не принимайте меня за кровопийцу. Я судья, но не палач.
Словно в подтверждение его слов Рамиро чуть приподнялся и застонал.
Приятели Рамиро схватились за ножи.
— Назад! — Бартоломе перехватил клинок из левой руки в правую.
Шпага Бартоломе описала сверкающий круг, распоров рубашку на груди низенького матроса, как раз напротив сердца. От неожиданности он охнул и схватился за бок. Но ни капли крови не увидел он, взглянув затем на свою ладонь, он даже не был оцарапан.
— Клянусь всеми святыми, он отрезал мне ус! — завопил другой моряк, хлопнув себя по щеке.
— Если ты сделаешь хоть один шаг, я отрежу тебе все остальное, — хладнокровно пообещал Бартоломе.
Матросы в нерешительности переминались с ноги на ногу.
— Возьмите вашего приятеля, — Бартоломе легонько пнул Рамиро в бок носком сапога, — и отправляйтесь ко всем чертям!
Парни сочли за лучшее не испытывать судьбу и не связываться с незнакомцем, так мастерски владеющим шпагой.
Они подхватили Рамиро под руки и поволокли прочь. Его грубые башмаки стучали по булыжной мостовой, пока не свалились, и дальше Рамиро бороздил мостовую голыми пятками. Подвыпившие товарищи либо не заметили этого, либо не придали большого значения.
— Так это твои друзья? — спросил Бартоломе, расправляя порванный воротник.
В его голосе прозвучало плохо скрываемое презрение, и оно укололо Долорес в самое сердце.
— Да… Нет… Просто знакомые…
— Поэтому один из них и заявлял на тебя свои права?
— У него нет на меня никаких прав! — возмутилась Долорес. — Он был матросом на судне моего отца, пока тот не погиб.
Ее голос дрогнул. Ей вдруг стало горько и обидно, потому что он мог подумать, будто у нее есть что-то общее с грубыми, пьяными матросами. Хотя какое ей, в сущности, дело до того, что подумает о ней человек, который сам хотел бесчестно обойтись с ней всего лишь два часа тому назад?!
— Допустим, — произнес только Бартоломе. — Допустим.
Долорес печально опустила голову.
Остаток пути они проделали молча, не глядя друг на друга.
— Мы пришли, — наконец тихо произнесла девушка, остановившись у дверей двухэтажного, довольно просторного, но обветшавшего дома.
— В таком случае, я могу быть свободен? — слегка улыбнулся он.
— Да, — едва шевельнула она губами, — можете…
Он сделал шаг ей навстречу, как будто хотел что-то сказать, но вдруг резко повернулся и быстро пошел прочь.
— Прощайте!
— До свидания, — тихо ответила девушка, но Бартоломе уже не слышал ее.
Она долго смотрела ему вслед. У нее было странное чувство, будто сегодня в ее жизни произошло что-то очень важное, но что это было, она так и смогла до конца понять.
* * *
— Вот как, значит, — черные глаза Диаса сверкнули нескрываемой ненавистью. — Отец-инквизитор — вот кто вы такой…
У Бартоломе даже промелькнула мысль, что сейчас юный разбойник набросится на него, благо в зале для допросов они находились одни. Впрочем, Бартоломе стоило только позвать на помощь или позвонить в серебряный колокольчик, что лежал у него под рукой на столе, — и в зал ворвались бы дюжие стражники.
— Значит, я здесь по вашей милости, — проговорил Диас. — Ну, спасибо. Я это запомню.
— Узнал? Замечательно. По крайней мере, мне не придется долго объяснять, в какое незавидное положение ты попал.
Только исполненный ненависти взгляд был ему ответом.
«Злишься, красавчик! Ну, еще бы! В твоих глазах я, должно быть, последний негодяй, подлец, предатель, человек без чести и совести. Возможно, ты не так уж и не прав, но делать выводы еще рано. Я еще не решил, что с тобой делать».
— Вот что, сын мой, — прервал напряженное молчание Бартоломе, — у меня есть к тебе одно предложение. Прежде всего, хорошенько поразмысли и оцени весь ужас твоего положения. Ты попался на контрабанде. С поличным. Знаешь, кому предназначались порох и ядра? Алжирским пиратам. Ты пособник магометан, сын мой.
— В таком случае, вы тоже, святой отец.
— Нет, сын мой. Ошибаешься. Порох и ядра в арсенале, ты в тюрьме, ergo[11], товар по назначению не доставлен, виновник схвачен, я предотвратил преступление против веры и родины. В свою очередь, из этого следует…
— Вы мерзавец — вот что из этого следует!
— Благодарю. А ты — висельник. Причем в самом ближайшем будущем. Мне остается только сдать тебя городским властям.
Диас ответил презрительной улыбкой.
— Конечно, — продолжал Бартоломе, — ты столько раз рисковал жизнью, что новая опасность тебя не пугает. Однако, если есть шанс ее избежать, почему бы им не воспользоваться? Договоримся, сын мой. Сейчас ты мне искренне, чистосердечно, как на исповеди, ответишь на все вопросы, что я тебе задам, покаешься во всех своих прегрешениях, каковы бы они не были.
— Исповедоваться? Вам? Да у вас, святой отец, грехов больше, чем у десятерых таких, как я, вместе взятых!
— Церковное таинство, сын мой, остается церковным таинством независимо от нравственных достоинств священника, который его совершает. Впрочем, это богословские тонкости. Я хочу знать, что тебя связывало с покойным евреем Яго Перальтой?! Какие делишки ты с ним обделывал, черт побери?!
Диас молчал, только сверкал глазами.
— Если ты будешь сговорчив, я отпущу тебя на свободу, — пообещал Бартоломе. — В противном случае, тебе придется свести тесное знакомство с городским палачом.
Молчание.
— Хорошо! Хочешь на виселицу — пожалуйста! А как же твои братья и сестры? Мать? Насколько мне известно, ты — их единственная опора. Что будет с ними?
Диас застонал. Впрочем, этот звук походил скорее на предсмертный хрип раненого зверя.
— Допустим… я соглашусь, — глухо произнес он наконец. — Но где гарантии, что вы и в самом деле отпустите меня?
— Гарантии? Никаких! Только мое слово.
— После того как вы меня уже один раз провели?! Это смешно, святой отец!
— Позволь, в прошлый раз я тебе никаких обещаний не давал.
— Я вам не поверю!
— Что ж, — рука Бартоломе потянулась к колокольчику, — сейчас я вызову стражу и тебя отведут в городскую тюрьму.
— Постойте!
— А, ты передумал. Так-то лучше.
— Что… я должен рассказать?
— Что связывало тебя с Яго Перальтой?
Диас колебался. Он явно чуял подвох. Ведь рассказать о своих похождениях означало окончательно себя погубить, своими руками вырыть себе могилу. А надежда на освобождение была слишком призрачной.
Бартоломе словно прочитал его мысли.
— Если б я хотел доказать, что ты пират и контрабандист, Антонио Диас, — сказал он, — мне не нужно было бы добиваться твоего признания. Я приказал бы схватить десяток твоих ребят, вздернуть их на дыбу, — далеко не все люди проявляют твердость в таких случаях, особенно, когда речь идет о чужой шкуре, а не о своей собственной, — и через пару дней я уже знал бы все, что хотел знать. Меня интересует не столько твоя особа, сколько делишки старого еврея.
— Может быть, вы думаете, что я не только магометанин, но еще и иудей? Трудно быть тем и другим сразу, святой отец.
— И потому оставим и Магомета, и Моисея. Поговорим о золотом тельце. Ведь поклонение именно этому идолу объединяло вас с Перальтой, не так ли?
— Вы что, святой отец, считаете, что я еще и язычник?!
— Я думаю, что ты, сын мой, заурядный разбойник. Итак, когда ты познакомился с Яго Перальтой?
— Это было четыре года назад… Тогда впервые мне довелось командовать судном. Наш капитан взял на борт груз, но внезапно заболел перед самым выходом в море. Но Перальта — все товары принадлежали ему — потребовал, чтобы никаких проволочек не было… И судно доверили мне.
