— Твои желания, Юргут, отражаются на твоем лице. Не шарь рукой на поясе. Меч на траве. Куда ты собираешься бежать?
— Не знаю, — отозвался десятник. — Встречу хороших людей, присоединюсь к ним.
Алан и гунн подошли к костру, уселись на корточки. Германцы остались стоять за спиной воина, опираясь на дубинки.
— Не угостишь ли мясом? — спросил алан.
Десятник протянул им на широком лопухе кусочки жареного вепря. Подсевшие к костру взяли еду. Кто имеет враждебные намерения, не станет этого делать. Темнолицый сказал:
— Я тоже сбежал. Три года назад. Очень злой был сотник Кашкай из тысячи Овчи Одноглазого. Я убил его.
Безносый ответил, что сотника Кашкая не знал, а Овчи сейчас конюший Ругилы.
— Высоко поднялся Овчи, — заметил гунн. — Звать меня Эрах. А его, — он показал на алана, — брат Тун. Знаешь ли ты о местных разбойниках?
— Ха, конечно! Византийцы их называют скамарами.
— Ты готов присоединиться к тем, кого встретишь. А если скамаров?
— Сражусь с ними! — пылко воскликнул десятник, зная, что эти–то вовсе не скамары. — Разбойникам я враг. Когда гонцом был, много раз с ними бился. Две весны назад мы спасли от скамаров алана Джулата…
Он рассказал об этом случае. Вот прекрасно получилось! Оказалось, что лохматый алан доводится Джулату родичем.
Дальше пошло легче. Брат Тун сделал знак Эраху, они поднялись, отошли от костра, стали что–то горячо обсуждать с готами. Толковали долго. Готы, кажется, протестовали. А гунн и алан их уговаривали. Наконец подошли к костру уже все четверо. Тун спросил:
— Это ты, Юргут, третьего дня колотил бревном в железную дверь во дворце?
Юргут насторожился. Если спрашивают, значит, видели. Откуда наблюдали? Впрочем, какой шум тогда подняли! Он ответил, что да, колотил, потому что послал Чегелай. Теперь насторожились пришельцы.
— Зачем послал? — с явной тревогой спросил алан.
— Велел искать сокровища дакийских царей.
Все четверо беспокойно переглянулись, стали взволнованно переговариваться на каком–то странном прищелкивающем языке. Безносый легко понимал речь германцев, сарматов, славян и других народов, на землях которых ему довелось побывать. Но этого прищелкивающего языка он не знал. Нетрудно было понять, что встревожило гостей: сокровище дакийских царей было несомненно у них. Что дело обстоит именно так, Безносый понял, когда увидел понурого Дзивулла, выходящего из царской усыпальницы. Почему и оказался в потайной лощине. Как уехать из этих мест, когда золото рядом? Следовало выяснить, можно ли им завладеть.
Эрах и Тун вновь подошли к костру. Эрах обратился к Безносому:
— Если ты согласен, мы возьмем тебя с собой.
Безносый большего и не желал и поспешно ответил, что согласен, но спросил, кто они.
— Об этом ты узнаешь позже. Ты должен поклясться, что говорил и впредь будешь говорить только правду. И не станешь нарушать наших законов.
— Клянусь именем Иисуса Христа, Господа нашего всеблагого! — не задумываясь, прокричал десятник, — Я христианин! А какие у вас законы?
— Ты поклянешься более страшной клятвой, — загадочно отозвался брат Тун, — Предупреждаем: подумай! Не выдержишь — тяжкие беды ожидают тебя!
Безносый ответил, что готов к испытаниям. Пришедшие велели ему следовать за ними. Он поднялся, взял меч и щит, шагнул к лошадям, но суровый окрик алана остановил его:
— Оставь все здесь!
Юргут подумал, что ослышался, но прозвучал еще более суровый голос:
— Тебе же сказали: оставь все здесь. О лошадях и вещах позаботятся.
Безносый заколебался. Наступила тишина. Отчетливо слышался шум ручья, протекавшего по лощине в сотне шагов от храма и огибавшего скалистую гряду. Как можно оставить своих лошадей? Как можно уйти от того, что взято кровью, чем владеешь по праву? Мыслимо ли лишиться оружия, с которым воин никогда не расстается? Вдруг это хитрость? От усилия лицо Безносого налилось кровью, тело напряглось. Еще не поздно одним прыжком оказаться в седле. Но тогда он не доберется до золота даков! Не лучше ли потерять меньшее, чтобы завладеть большим? Гораздо большим! Безносый отбросил щит и меч, опустил голову. Алан дружелюбно коснулся широкого плеча воина, понимающе произнес:
— Крепись, брат! Ты не пожалеешь о своем выборе! Идем!
2
Безносого повели не к храму, а в сторону скалы–останца. Истинный гунн даже от костра к соседнему костру предпочтет проехать на лошади: пешком ему ходить непривычно. Юргут неуклюже косолапил за незнакомцами, раздумывая, что их, столь разных, объединяет. Обычно германцы сторонятся алан, а те и другие избегают гуннов. Эти же четверо вели себя как сообщники.
Пересекли лощину, оказались в полной темноте. Шум ручья перестал быть слышен. Десятнику мучительно хотелось оглянуться, еще раз увидеть своих лошадей. Но он терпел, боясь не выдержать. По сторонам зачернели кусты. Здесь остановились, готы зажгли факел. Свет его озарил хорошо утоптанную тропинку. Странно, что когда он осматривал местность со скалы, видел лишь сплошные заросли лещинника, оплетенного ожиной и ежевикой. Только подняв голову вверх, Юргут догадался, что вели его по потайной тропинке: над головами идущих ветви были искусно пригнуты и закреплены.
Тропинка вывела на щебеночную осыпь среди мшистых валунов и скал. Спустились в овраг. Опять пошли по тропинке. Впереди зачернела грузная башня. Входная дверь была железная, массивная. Алан постучал в нее. Три стука сразу и два спустя. Дверь распахнулась, словно их ждали. Тот, кто открыл им, увидев чужого, отступил в темноту. Слышалось лишь осторожное дыхание. Свет факела озарил могучие замшелые стены. Пахнуло сыростью. Каменные ступеньки вели вниз. Десятник насчитал тридцать ступенек. Более десяти локтей ниже пола. А ведь башня в глубоком овраге.
Подземный ход был просторен. Шли не сгибаясь и не касаясь плечами стен. Местами облицовочные камни выпали, и путь загромождали кучи земли.
Подземный ход вывел в пещеру с земляным полом. В пещере горел костер. Возле него спало несколько человек, завернувшись в длинные римские плащи–сагумы. Один из лежащих поднял голову. Алан сказал ему что–то успокоительное на прищелкивающем языке. Тот махнул рукой, зевнул, опять опустился на плащ. С потолка пещеры свисали длинные корни, словно клубки змей. Дыма не ощущалось, он куда–то втягивался. Юргут прикинул, что подземелье должно находиться в горе, к которой примыкает дворцовая терраса. Стало быть, уже и дворец неподалеку.
Опять пошли по переходу, который на этот раз привел в просторное помещение со сводчатым потолком и колоннами, разделяющими помещение на две части. Наверное, это был склад. Здесь стояли огромные лари, в которых хранится зерно и мука. С потолка на крюках свисали копченые туши — бараньи и говяжьи. Возле стен — высокие амфоры. Проходя мимо одной, Безносый постучал в нее. Звук был глухой. В амфорах или масло, или вино. На свет факела со всех сторон, тревожно мяукая, мерцая из темноты желтыми глазами, сбежалось великое множество кошек. В боковой стене чернела железная дверь. Вошли в нее. Опять длинный коридор. Вскоре оказались в ярко освещенном зале. От неожиданности Безносый зажмурился. Когда открыл глаза, оторопел.
Ни о чем подобном даже сказители не сообщали, а уж они–то многознающи!
Безносый стоял в великолепном подземном зале. Вдоль стен с изображениями невиданных птиц, зверей, диковинных растений горело множество бронзовых светильников. Сверкала позолота лепных карнизов. По черному мрамору колонн вились серебряные виноградные лозы. Хрустально искрилась бьющая из небольших бронзовых фонтанчиков вода, с шумом падая в тяжелые медные чаши. Пол был из мраморных плит. Три ступеньки вели на возвышение, застеленное красивыми коврами. Но больше всего поразило Безносого вот что. На возвышении стояло золотое кресло с изображениями птиц–грифонов на спинке. И, пересекая зал, по мраморному ложу в углублении струился ручей, исчезая в стене.
Ошеломленный десятник не вдруг заметил, как в зале появился величественный человек в шелковом до пят белом одеянии, похожий на римлянина. На шее его висела золотая цепь, толстые руки унизаны перстнями. Алан и гунн поспешно опустились на колени. Германцы заставили то же сделать и Юргута, и сами стукнулись лбами в пол, исторгнув дружный вопль:
— О Милосердный Брат, благослови нас!
Величественный римлянин простер над ними в благословении руки, сурово спросил:
— Кого еще вы привели в нашу обитель, братья? Отвечай ты, брат Тун!
Не поднимаясь с колен, алан сказал:
— О Милосердный, этот человек пожелал стать нашим братом.
Властное бритое лицо римлянина недовольно нахмурилось, он перешел на незнакомый Юргуту прищелкивающий язык. Седой алан отвечал. Германцы, поднявшись с колен, отошли к двери. Кажется, римлянин ругал Туна. А тот оправдывался. Наконец тот, кого называли Милосердным Братом, велел Юргуту подняться с пола, сам уселся в золотое кресло, проницательно уставился на Безносого, спросил:
