— ...Стать верным помощником Господним! — выдохнул Иван Васильевич. — Еретик, своей смертью умерший, в аду до конца дней мучиться будет. Думаю, что, испытав здесь, в земной жизни, муки адовы, он может очистить душу через страдания и предстать перед Богом. Сделать, как задумал? А если я сам себе не верю?!
Иван Васильевич встал на колени перед огненным ангелом.
— Смерть, я верно служу тебе. Ответь — правильно ли служу?
«Кто может осудить судью и казнить палача? — думал государь. На пути у человека много перекрёстков, а куда выведет жизненный путь — от нас и зависит».
— Зачем же ты явился ко мне, Ангел Смерти? Что сказать хотел? Может, предупредить, что как раз сейчас стою я на главном из распутий? Прав ли я?
Но этот вопрос царь Иван задал уже не архангелу Михаилу, но образу его. Исчез дивный призрак. Да и был ли, или это только порождение больного разума?
Государь забылся сном здесь же, на прохладном полу, под иконами.
И лампада перед образом архангела освещала умиротворённое лицо Ивана Васильевича. Человека, принявшего самое важное решение в своей жизни.
Утром царь приказал Малюте Скуратову выстроить опричников перед крыльцом. Легко, как юноша, как в дни взятия Казани, вскочил в седло.
Вот они — те, кому доверился. Меньше двух тысяч, отобранных по всей необъятной стране. А на груди у царя, под кафтаном, бумаги, найденные в Святой Софии, переписка новгородцев да москвичей с королём Сигизмундом. Есть среди них и письма, написанные либо подписанные отцом и сыном Басмановыми. А они среди самых ближних в опричнине были!
Кому верить-то, Господи?!
Сегодня царь и увидит, и проверит. Сегодня — день истин.
— Возрадуйтесь! — воскликнул Иван Васильевич, приподнимаясь на стременах. — Сегодня — день праздника нашего! Сегодня постоим, как в дни прошлые, дни славные, за веру православную! Славьте тьмы разрушение и света пришествие. Услышала Богородица моления недостойных рабов Своих, и знак нам послала, идти и выжечь ересь. Помолившись и начнём.
Царь подал коня назад, и вдоль рядов опричников проехал Скуратов-Бельский.
— Разбирайтесь на десятки либо на дюжины, кому как привычнее. Ни одного двора не пропускайте, ни богатого, ни бедного. Но помните, не вражий город вам на разграбление отдан, а свой, заразой ереси поражённый — на лечение. На ворота да калитки смотрите; еретики не скрывались, более того, гордились своим отличием богомерзким. Ищите или личины резные, или узоры бесовские. Вот вам — примеры, смотрите, что искать надо!
Перед крыльцом лежали створки выломанных где-то в городе ворот, приворотные столбы, украшенные резьбой или росписью по образу языческих идолов. Где — морда оскаленная, где — узор странный из линий изломанных.
— Сомневаетесь — руби ворота топорами да бердышами, знак вам будет! С нами Бог, ребятушки!
— С нами Бог! — рявкнули опричники и пришпорили коней.
С кличем «гойда!» вылетали со двора чёрные всадники на вороных конях, и серебряные собачьи головы с седел хищно скалились на заборы опустевших улиц.
Малюте же Иван Васильевич приказал придержать коня. Особое дело для него припасено. И для самых верных и проверенных опричников.
Стучат кованые копыта по деревянным мостовым Новгорода, как гвозди в крышки домовин-гробов. Едут улыбчивые молодые люди, одетые, как монахи, но вооружённые, как воины. Псы царские выпущены на волю!
Они действовали, как сказано: подъезжали к воротам, рубили наотмашь, с плеча, если видели узор либо личину. Удивлялись, что ничего не происходит; врывались во двор, спешивались, переворачивали дом вверх дном в поисках чего-либо необычного. Снова садились на коней, просили простить за всё содеянное — служба государева, что поделаешь. Хозяева, мелко и часто крестясь, кланялись, прощали — отвёл Господь грозу, обошлось!
Ещё один дом, обычные ворота с затейливым резным узором на створах. Обычный дом, таких уж с десяток за сегодня просмотрели, и пол-улицы впереди. Уже без удали и веселья, по обязанности, ткнули лезвием бердыша по резьбе.
И хлынула кровь. Густая, вязкая, пахучая, какой она бывает через день после пролития. Так может смердеть на поле боя, но не в мирном купеческом доме.
«Знак вам будет», — говорил Малюта опричникам. Никак знал чего?
Ворота выбили, словно не было за ними крепкого засова. Осторожно въехали во двор, обнажая сабли, вздрагивая нервно от каждого звука. Разможжили череп сторожевому псу, с лаем накинувшемуся на коней опричников. Не со зла — чтобы не отвлекал.
В доме был враг, где-то там, за маленькими прищуренными окнами, затаилось зло...
На скрежет дверных петель обернулись все — и люди, и дула заморских пистолей. Оружие это, конечно, на один раз, но в ближнем бою полезное; не убьёшь врага, так ошеломишь.
Ожидали вооружённых до зубов еретиков, размалёванных бесовскими знаками не хуже скоморохов. Не дрогнув, встретили бы чудовище, сотворённое колдовскими чарами.
А вышла невысокая сухая женщина, в душегрее, по-домашнему. Но богато украшенная кика, шапочка на голове, не купчихе была под стать, но женщине знатной.
— Здравствуйте, гости дорогие!
Голос женщины был тих и печален. И верно, чему радоваться? Гостям незваным, что ли?
— По добру ли пожаловали или кто вдову боярскую обидеть решил?
— Бог в помощь, хозяюшка!
Один из опричников соскочил с коня, встал с поклоном перед боярыней.
— Не по воле своей, но по государеву повелению прибыли мы сюда. Дозволь дом осмотреть, не прогневайся.
— И что смотреть будете? Подклети пустые да девичью, куда ход вам всё равно закрыт? Не пущу к девам на поругание!
— Есть приказ государев, и его исполним, хотя бы и через твоё, хозяюшка, несогласие.
Опричник хотел отодвинуть с дороги боярыню и пройти к крыльцу, но не тут-то было. Женщина стояла крепко, как приворотный столб. Не получилось ладонью, так поможет кулак. Опричник, не церемонясь и не предупреждая, размахнулся и ударил в грудь, как на потехе с медведем, когда зверь смешно заваливался на спину. Человеку же такой удар мог сломать рёбра.
— Не войдёшь, — только и сказала боярыня, продолжая стоять, как стояла. — Силы нет у тебя, чтобы войти.
— Человек ли ты?
Опричник был не напуган, но сильно удивлён. Так вот почему царь Иван Васильевич в поход на свой же город пошёл! Немудрено, если тут такое творится.
— Да, я — человек, и свободный, в отличие от вас, рабов вашего Бога!
Опричник не почувствовал, как, с силой отброшенный, отлетел прямо под копыта своего коня. Не почувствовал и прикосновение стали. Но увидел, как разлетелись по чистому снегу алые капли.
Свежая кровь — она яркая. И пахнет иначе, чем жидкость, истекшая с ворот.
Его кровь, опричника.
Гулко ударил выстрел пистоли. Боярыня вздрогнула, но продолжала стоять, только душегрея на груди у неё, куда попала пуля, задымилась. Куски обугленной ткани упали на снег, уже запятнанный кровью.
— Не умирает, но горит! — воскликнул один из опричников.
У ворот в кольцо был вставлен факел. Его зажигали, если затемно приезжал запоздалый путник, и сейчас, конечно, он затушен. Но огниво было у каждого, а высечь огонь — дело мгновения.
— Девичья, говоришь?
Занявшийся ярким пламенем факел упал на крышу боярских палат. Осиновые плашечки-лемехи, не одним летом прокалённые на солнце, а зимами подсушенные морозами, занялись сразу же.
Боярыня с ненавистью взглянула на опричника, прошипела что-то, бросилась к крыльцу.
Но добежать не успела. Бердыш, брошенный как копьё, ударил её в спину и опрокинул лицом вниз на ступеньки лестницы.
— Свинец не взял, а сталь берёт?
— Не простая то сталь!
Ведь кузнец вытравил на лезвии бердыша лик какого-то святого и вывел «спаси и сохрани». Что уверовавшему хорошо, то ведьме — смерть, не так ли?
Опричники спешились. Первым делом подбежали к упавшему товарищу, сдёрнули с голов шапки.
— Хоть не мучился...
Вот и все слова. Некогда причитать над телом — работать надо!
В доме было дымно, душно и пусто.
— Девичья, говорила? — кричал один из опричников. — Сейчас познакомимся, что у тебя за девичья!
Нигде в помещениях не было икон, и это уже не удивляло. Только странные узоры, нанесённые красной и зелёной краской на выровненные стены, да явно с большим трудом поднятые на второй этаж валуны, покрытые тёмным налётом. Уж не кровь ли это, засохшая на жертвенных алтарях?
На дверях, за которыми притаилась девичья, был тот же узор, что на воротах. Пятиконечная звезда, как та, что рисуют на иконах, изображающих поклонение волхвов младенцу Иисусу. Вифлеемская звезда, нарисованная ребёнком, неумело, криво, так, что снизу оказался только один из лучиков, зато сверху — два. Мерзким украшением в центральном пятиугольнике выпирала насаженная на медный клин высушенная козлиная голова с вставленными глазами из белого камня. Мёртвый зверь слепыми бельмами уставился на приближающихся осквернителей нечистой обители.
