Казалось, что да. В час тридцать того же дня Ричард Уитни, президент Фондовой биржи и маклер Моргана, невозмутимо вышел из дома 23, вошел в здание биржи и начал покупать. Большие деньги, дорогие акции, цена намного выше запрошенной. Банки выделили ему двести сорок миллионов на случай нужды, но он использовал только часть. Со вздохом великого облегчения рынок начал успокаиваться.
Божественный дух Пирпонта Моргана сошел с олимпа, чтобы еще раз уладить панику на Уолл-стрит.
Вечером Уильям посетил большое собрание брокеров. Все согласились, что паниковать было незачем. Пятница и утро субботы прошли без рыночных потрясений.
Уильям спокойно провел остаток уик-энда. В воскресенье на ланч пришел Чарли.
– Формально, – сказал за столом Уильям, – эта распродажа оставила рынок в лучшем состоянии, чем он пребывал многие месяцы.
После этого он, попросив Чарли составить компанию матери, пошел прогуляться в Центральный парк.
На самом деле ему нужно было побыть одному и подумать.
Что же случилось в действительности? Он полагал, что причина заключалась в избытке наличности, который наблюдался на рынке в течение нескольких последних лет. Забавно, но бум царил не везде. Фермерство и цены на товары массового потребления пребывали в упадке, а люди, вместо того чтобы вкладываться в эти традиционные отрасли, стремились получить прибыль от акций. Наличность притекала, брокерские конторы, банки и другие финансовые учреждения множились как грибы. Даже огромная американская экономика не обладала нужным количеством ценных бумаг для всей этой наличности, и цены выросли. А после, естественно, алчность вскружила головы.
Мелкие инвесторы, которым следовало вкладывать какую-то часть сбережений в солидные акции, безудержно покупали. Из стодвадцатимиллионного населения на рынке присутствовало два, а то и три миллиона. Это было чертовски много. И больше полумиллиона этих карликов платили только десятую часть стоимости бумаг – вносили всего сотню долларов за тысячу вложенных, а остальное им ссуживали. Почтенные брокерские конторы, наподобие его собственной, одалживали две трети капитала для приобретения акций. Уильям отлично знал, что под видом ценных облигаций некоторые банки продавали простакам свои худшие латиноамериканские долговые обязательства. Пока дела шли в гору, никто ничего не замечал.
Да и брокеры с трейдерами были немногим лучше недотеп с улицы. Большинство из них, соблазненные личным успехом, и знать не знали, что такое «медвежий» рынок[75].
Уильям шел через парк, пока не очутился перед «Дакотой». Тогда он медленно повернул назад, глубоко погрузившись в раздумья.
Может быть, в этом ударе по рынку нет ничего плохого. Может быть, настало время встряхнуть саму систему – не только рынок, но и весь город.
Нью-Йорк как будто забыл о морали, и это был факт. Куда делось ответственное инвестирование? Где тяжкий труд и экономия? Что случилось со старой пуританской этикой в мире спикизи-баров, бутлегеров, гангстеров и распущенных женщин? Жизнь была слишком легка, и все сходило с рук. Он сам был виноват не меньше других. Взять хотя бы Чарли. Милый и все такое, но в глубине души испорченный богатый мальчишка. «И это в той же мере моя вина, в какой и его, – подумал Уильям. – Именно я позволил ему пойти по этой дорожке».
Так что же делать? Будь он проклят, если знает. Но если этот маленький кризис напомнит людям о фундаментальных основах жизни, то дело могло стоить того, во сколько бы ему оно ни обошлось.
Правду сказать, он точно не знал, сколько уже потерял. Конторе был нанесен чертовски сильный удар, но они устояли. Придется с утра посидеть с клерком над бухгалтерскими книгами.
Чарли Мастер провел в отцовском офисе всю неделю. Может быть, так подсказала ему мать, а может, его привел туда нюх на драматические события. Если так, то ожидания были вознаграждены. Черные понедельник и вторник вошли в число незабываемых на Уолл-стрит событий.
На выходных общественность прочла газеты, обдумала успокаивающие заверения банкиров и сделала свои выводы. Они свелись к одному слову: «продавать».
В понедельник Чарли стал свидетелем обвала рынка. В тот день Доу-Джонс упал на 12 процентов. Но во вторник стало еще хуже. В процентном отношении падение было почти таким же, но поражал объем акций, сменивших хозяина, – больше шестнадцати миллионов. Никто никогда не видел ничего подобного. Операций было столько, что телеграф отстал на два с половиной часа. Тревожно следя за отцом, Чарли гадал, выдержит ли контора такую резню.
Наверное, присутствие сына укрепило Уильяма Мастера и помогло ему выстоять. Отвага под шквальным огнем, достоинство под нажимом – можно было назвать это как угодно, но он сделал все, чтобы показать сыну пример. Он даже не поморщился, когда рынок за два дня потерял четверть своих фондов. Был серьезен, но хладнокровен. Утром в среду Джо, как всегда, доставил его в серебристом «роллс-ройсе». Выйдя, Уильям собрал служащих и призвал:
– Будьте бдительны, джентльмены. Очень скоро – может быть, даже сегодня – представится удачнейший случай покупать.
И нате вам, так и вышло.
В среду, тридцатого октября, рынок неуверенно подрос на 12,5 процента. Незадолго до полудня Уильям шепнул Чарли, что покупает. На другой день рынок закрылся к ланчу, поднявшись еще на 5 процентов. Выходя из офиса, он сообщил Чарли, что снова продал.
– Уже?
– Сыграл и снял пенки. На прошлой неделе я потерял кучу денег, но только что вернул половину.
Однако на следующей неделе рынок рухнул опять. На 5 процентов в понедельник, на 9 – в среду. И он продолжил валиться день за днем. К 13 ноября Доу-Джонс достиг 198 пунктов – чуть больше половины от сентябрьского показателя.
Из игры выбывали те инвесторы, которые требовали серьезного поддержания маржи[76], – как мелкие, так и крупные. Терпели крах брокерские конторы, ссудившие деньги, которых не удалось вернуть.
– Множество слабых банков тоже лопнет, – сказал Уильям Чарли.
Но каждое утро улица видела, что Уильям Мастер исправно подъезжает к конторе в серебристом «роллс-ройсе» и принимается за дела как ни в чем не бывало.
– Мы понесли потери, – говорил он людям, – но фирма надежна. Как и экономика этой страны, – любил он добавить. То же самое было сказано жене и сыну.
Его уверенность была вознаграждена: достигнув дна в ноябре, рынок стабилизировался, а с началом 1930 года пошел в рост.
– Кредитов масса, процент невысокий, – отметил Уильям. – А если люди занимают осторожнее, то в этом нет ничего плохого.
Чарли же, наблюдая, осознал, что отец и сам энергично торгует. Он не видел сделок, но знал, что они крупны.
– Ты покупаешь с маржей? – спросил он.
– Отчасти, – был ответ.
Однако в конце марта, когда клерк проверял одну такую сделку с ним, а не с отцом, Чарли увидел, что Уильям занимал по девять долларов на каждый вложенный свой – инвестировал десять процентов, как те молодчики, что орудовали перед крахом. Он приступил к отцу с расспросами, а Уильям увел его в кабинет и притворил дверь.
– Дело в том, Чарли, что я вложил в контору собственные деньги, чтобы ее сохранить. Не говори матери. И вообще никому. Секретность – главное в этой игре. Но я довольно быстро возвращаю деньги.
– Ты уверен, что рынок растет?
– Послушай, дно было на ста девяноста восьми. Я не говорю, что мы вернемся к тремстам восьмидесяти одному, но триста увидим. В этом я не сомневаюсь.
И в конторе Мастера зазвучала литания. «Мы увидим триста», – говорили друг другу служащие. «Мы увидим триста, – твердили они клиентам. – Так считает мистер Мастер». Вскоре его правота как будто подтвердилась. 30 апреля Доу-Джонс достиг 294.
Жарким августовским утром Сальваторе Карузо работал высоко в небесах. Он проворно и точно укладывал кирпичи, но почти не следил за делом своих рук, поминутно глядя вниз на далекую улицу в ожидании новостей.
Нет, работа его устраивала. За последние восемнадцать месяцев он побывал на нескольких площадках, но эта, конечно, была самой грандиозной. Дело происходило на Пятой авеню около Тридцать четвертой улицы. В начале года здесь еще красовался отель «Уолдорф-Астория». К марту на его месте осталась только огромная яма в сорок футов глубиной, достигавшая скальных пород. Сейчас из этого ложа с удивительной скоростью вырастал небоскреб, которому предстояло затмить все предыдущие.
Эмпайр-стейт-билдинг.
В проекте все было невероятно. Предприниматель Раскоб, первоначально нищий, стал правой рукой могущественного клана Дюпон и председателем финансового комитета «Дженерал моторс». Номинальный глава Эл Смит остался беден, но был губернатором штата Нью-Йорк от демократов и мог бы пройти в президенты США, если бы не был католиком. Оба – яркие личности. Оба ненавидели лицемерие «Сухого закона». Оба любили рискнуть.
