Бригадир, когда Сальваторе подошел к нему с просьбой, находился в хорошем расположении духа. Нельзя ли привести на день его брата Анджело?
– Он художник, – объяснил Сальваторе. – Хочет зарисовать нас, пока мы строим.
Бригадир поразмыслил. Площадка ни в коей мере не была закрытой. Мальчишки, продававшие воду, так и шныряли вокруг. Фотографы делали снимки высотников верхом на их балках. Промоутерам это нравилось.
– А с ним ничего не случится? – спросил он.
– Он в прошлом каменщик, – ответил Сальваторе. – Глупостей не наделает. Вообще-то, тебя он уже нарисовал пару минут назад, – ухмыльнулся Сальваторе и вручил бригадиру набросок.
– Разрази меня гром, да это же вылитый я! – пришел в восторг тот и махнул рукой, разрешая пройти.
Поднимаясь в грузовом лифте, Сальваторе взглянул на брата. Анджело был в костюме и маленькой шляпе-хомбург[78]. Он был так же красив и доволен жизнью, как на свадьбе, разве что лицо немного округлилось и он держал себя как человек, добившийся скромного успеха. Малярных заказов у него, очевидно, имелось достаточно. Он также изготавливал эмблемы и красил грузовики для нескольких лонг-айлендских фирм. Не приходилось сомневаться, что Анджело прочно встал на ноги.
Новые лифты фирмы «Отис», которым вскоре предстояло доставлять обитателей здания к офисам, были специальной конструкции, позволявшей почти удвоить скорость былых лифтов, но даже грузовые взмывали стремительно. Сальваторе гордился зданием и расписывал его чудеса.
– В любой момент возьмутся за мачту, – сообщил он.
Верхний офисный этаж Эмпайр-стейт-билдинга находился на два фута выше верхушки Крайслер-билдинга. Но если Крайслер перещеголял соперников нахальным, но бесполезным шпилем, то увенчать Эмпайр-стейт должна была огромная мачта с обзорными площадками, на самом верху которой соорудят причал для огромных дирижаблей.
– К следующей Пасхе все откроется, – сказал Сальваторе.
Строительство Эмпайр-стейт-билдинга продвигалось быстро благодаря простоте дизайна. Первой шла сеть большущих стальных балок, которые примут на себя вес здания. Отдельным вертикальным опорам предстояло принять нагрузку в десять миллионов фунтов, но они могли выдержать намного больше. Здание было перенасыщено конструкциями. Между балками находились навесные стены, единственной задачей которых была защита от непогоды.
Но здесь проявился гений архитекторов. Наружные края вертикальных опор отделали хромоникелевым сплавом, который придал им теплый серый оттенок. Помимо этого, рабочий фасад внушительной башни был образован лишь следующими важными элементами: во-первых, парами прямоугольных металлических оконных рам; во-вторых, над и под каждой рамой имелась алюминиевая панель – антревольт; в-третьих, между парами окон располагались большие плиты из светлого известняка. Фасад, таким образом, возносился к небу строгими каменными и стальными вертикалями. И только на самом верху окон и высоких каменных колонн красовались изящные резные орнаменты в стиле ар-деко, устремленные вверх, чтобы притягивать и радовать глаз.
Там-то и трудились каменщики.
– Видишь, мы работаем изнутри, – пояснил Сальваторе. – Два слоя кирпича по восемь дюймов толщиной.
Кирпичи укладывали позади известняковых плит и антревольтов с целью их изолировать и поддержать. Но кирпич выполнял и другую важную задачу.
– Кирпич защищает балки, – сказал Сальваторе.
Подвергнутые обжигу, кирпичи были жароустойчивы. При высоких температурах страдают даже стальные опоры. Одетые в кирпич, они оказывались в безопасности.
– Здание прочно, как крепость, но и спалить его почти невозможно.
Сальваторе и его бригада принялись за дело, а Анджело присел на штабель кирпичей, достал альбом и начал рисовать. Разговаривать было трудно – мешал оглушительный грохот клепальных работ наверху. Иногда шум продолжался с семи утра до девяти вечера, долетая до самой улицы. Местным жителям пришлось смириться.
Пока Анджело рисовал каменщиков, он обратил внимание на сложенные около лифта алюминиевые антревольты. Архитекторы здания Шрив, Лэм и Хармон учились в Корнеллском и Колумбийском университетах, но Лэм посещал и парижскую Школу изящных искусств. Однако все они были птенцами из гнезда ньюйоркцев Каррере и Гастингса, преданными французскому стилю ар-деко.
Антревольты являлись превосходными образчиками этой красоты. Каждая панель, сотни раз повторенная на фасаде, имела один и тот же дизайн: стилизованные молнии слева и справа, разделенные промежутком. Они взмывали в синеву, как впечатавшиеся в металл электрические разряды.
Анджело всмотрелся в узор и принялся зарисовывать.
Сальваторе заметил, что в самом начале, на краткий миг, лицо брата приобрело столь частое в детстве мечтательное выражение, но стоило ему погрузиться в процесс, как в глазах появилась крайняя, даже слегка пугающая сосредоточенность.
Дядя Луиджи был прав. Анджело – художник. Он принадлежал к обществу тех, кто проектировал здание, а не строил.
Так и пошло: Анджело набрасывал все, на что ложился глаз, а Сальваторе укладывал кирпичи, пока полуденный гудок не объявил время ланча.
Сальваторе взял с собой еды на двоих. Он дал брату хлеба, нарезал салями. За трапезой Анджело заявил, что хотел бы взобраться на самый верх и посмотреть оттуда.
Клепальщики на время угомонились. Оголенные балки окружила странная, непривычная тишина, которая нарушалась лишь легким посвистом ветра, который порой усиливался и порождал слабый стон в стрелах подъемных кранов.
Сквозь серо-серебристую тучу высоко в небесах пробивался, как голос за сценой, солнечный свет. Впереди, за вершинами на оконечности Манхэттена, тускло поблескивала водная гладь Нью-Йоркской бухты.
Однако Сальваторе, озираясь, заметил еще кое-что. Те облака, что были поменьше и ближе к крышам небоскребов, двигались в противоположные стороны. Справа, за Гудзоном, они медлили над Нью-Джерси, после чего поворачивали на север, а слева, над Куинсом, уже спешили на юг. Никак меняется ветер? Или он вздумал раскрутить город, воспользовавшись в качестве рычага огромной башней в его центре?
Внезапный порыв ветра хлестнул по щеке, напоминая Сальваторе, что на таких высотах воздушные потоки и завихрения бывают непредсказуемыми.
Анджело тем временем дошел до южного края платформы на стороне Тридцать четвертой улицы. Сальваторе знал, что если оттуда упасть, то падение будет свободным до люлек облицовщиков девятью этажами ниже; затем до улицы оставалось еще семьдесят пять. Двое индейцев могауков невозмутимо сидели на балке, которая выступала временным парапетом. Они глянули на Анджело, но интереса не проявили. Анджело сел в нескольких футах справа от них и вынул альбом. Он перегнулся через край: что-то внизу привлекло его внимание. Наверное, люлька. Через пару секунд он начал рисовать. Сальваторе отошел на несколько ярдов и прислонился к вертикальной опоре, защищаясь от ветра.
Вид был захватывающий, что и говорить. Перед ними как будто раскинулись все богатства мира: многолюдный город, далекие предместья, деловая Уолл-стрит, просторная бухта и бескрайний океан. Если что-нибудь на земле могло претендовать на звание центра вселенной, то Эмпайр-стейт-билдингу не было равных. Вот она, вершина храма Человека. А он, Сальваторе Карузо, – свидетель, и его брат запечатлевает сей факт в рисунке, который, возможно, – как знать? – послужит документом для будущих поколений.
Анджело, казалось, забыл о нем, но Сальваторе с его места было видно лицо брата – внимательное, напряженное и прекрасное.
И неожиданно, застигнув его врасплох, в нем взыграла ужасная боль, то чувство обманутости и ревности, которое он испытал, когда узнал о них с Терезой. Оно нахлынуло как волна. Явившись ниоткуда, оно захватило его, овладело им, наполнило холодным ужасом и бешенством. Почему Анджело женился на женщине, которую любил он сам? Зачем он отдал Анджело половину своих денег? Почему Анджело их взял? Почему у одного Анджело были и талант, и красота? Почему младший брат был тем, кем не был и никогда не будет он?
Все эти годы Сальваторе опекал его. Он сделал то, что счел правильным и чего хотела бы Анна. Он отдал Анджело все. И что получил в награду? Его обскакали и оставили зрителем на обочине как дурака.
Захваченный этим фактом, Сальваторе ничего не мог с собой сделать. Он с ненавистью смотрел на брата. Окажись они в пустыне одни, он бы забил его насмерть.
В течение долгой, томительной минуты он глядел под свист ветра на Анджело, тая убийство в душе.
Сальваторе ощутил опасность прежде, чем был нанесен удар.
Ветер не разбивается о небоскреб. Он обвивается вокруг него как змея. Он вдыхает и выдыхает, он выстреливает в прорехи и мчится на другую сторону. Он сжимает и перекручивает. Он опасен и непредсказуем. Его мощный порыв через оголенный этаж можно услышать за секунду до столкновения.
