— Я только что уничтожил твоего главного врага, — сказал Уильям, — и теперь хотел бы исповедаться.
— Не удивлен, — ответил Уолеран. — Говорят, больше ста человек сгорели заживо. — Его передернуло. — Страшная смерть.
— Я готов исповедаться, — повторил Уильям.
Уолеран покачал головой:
— Не знаю, смогу ли я отпустить тебе грехи.
Крик ужаса вырвался из уст Уильяма.
— Но почему?!
— Ты ведь знаешь, что мы с епископом Генри Винчестерским вновь приняли сторону короля Стефана. Вряд ли король одобрит отпущение грехов стороннику принцессы Мод.
— Проклятие, Уолеран, ведь это же ты уговорил меня перейти на службу к ней.
Уолеран пожал плечами:
— Ну и что? Остановить ее никогда не поздно.
Уильям понял, что этого епископ и добивался. Он хотел, чтобы Уильям стал верой и правдой служить Стефану. А его возмущение по поводу Кингсбриджа было явно наигранным: он просто решил поторговаться. Эта мысль принесла Уильяму огромное облегчение. Он понял, что отказ Уолерана отпустить ему грехи был не таким категоричным. Но вот хотел ли он, Уильям, вновь менять хозяина? Какое-то время он молчал, стараясь спокойно обдумать.
— Все лето Стефан одерживает победы, — продолжал Уолеран. — Мод умоляет мужа прийти ей на помощь из Нормандии, но ему это не по силам.
Положение Уильяма было хуже некуда: Церковь отказывала ему в прощении за преступления, шериф обвинял в убийстве, король-победитель Стефан поддерживал и Церковь, и шерифа… Что оставалось ему?..
— Последуй моему примеру и присягни на верность епископу Генри. Он знает, в какую сторону ветер дует, — настаивал Уолеран. — Если все пойдет как задумано. Винчестер вскоре объявят его епархией и Генри станет архиепископом Кентерберийским. А когда он умрет — кто знает? — я мог бы стать его преемником. И потом… есть ведь уже английские кардиналы — может появиться и английский Папа.
Ощущение страха не покидало Уильяма, но теперь он неотрывно следил за Уолераном, словно зачарованный выражением неприкрытого честолюбия, появившимся на его обычно каменном лице. Уолеран в роли Папы? Впрочем, все возможно в этом мире. Однако куда важнее было то, какие последствия могли иметь устремления Уолерана сейчас, в самое ближайшее время. Уильям понимал, что он — всего лишь пешка в сложной игре, затеянной Уолераном, которому удалось завоевать большой авторитет у епископа Генри благодаря своей способности умело использовать Уильяма и рыцарей из Ширинга, ставя их под знамена то одной, то другой участвующих в гражданской войне сторон. Такова была цена, которую Уильям должен был заплатить за то, чтобы Церковь закрыла глаза на его преступления.
— Ты хочешь сказать… — Голос его дрогнул. Он прокашлялся и начал снова: — Ты хочешь сказать, что выслушаешь мою исповедь, если я присягну Стефану и вновь приму его сторону?
Глаза Уолерана сверкнули, и лицо вновь стало каменным.
— Именно так.
Выбора не было, но в любом случае Уильям не видел причин отказываться. В свое время он служил принцессе Мод, пока та одерживала верх, но теперь, когда чаша весов, похоже, качнулась в пользу Стефана, готов был вновь стать его союзником. Как бы то ни было, он пойдет на все, лишь бы освободиться от кошмарного страха, преследующего его последние дни.
— В таком случае — согласен, — сказал он, отбросив все сомнения. — Только прими мою исповедь немедленно.
— Прекрасно, — ответил Уолеран. — Помолимся.
Обряд богослужения проходил торопливо, и, по мере того как он близился к завершению, Уильям явственно ощущал, как тяжкий груз вины падает с его плеч. Он вновь чувствовал себя победителем.
Увидев его выходящим из часовни в приподнятом настроении, его люди и сами приободрились. Уильям объяснил им, что по вине Всевышнего, выраженной епископом Уолераном, они будут теперь сражаться за короля Стефана, и его слова были восприняты как повод отпраздновать это событие.
Уолеран тем временем приказал подать вина. В ожидании ужина Уильям обратился к нему:
— Теперь Стефан вполне мог бы пожаловать мне графство.
— Думаю, ему следовало бы сделать это, — согласился Уолеран. — Хотя не берусь утверждать, что так и будет.
— Но ведь я его союзник!
— Ричард все еще в Кингсбридже.
Уильям позволил себе самодовольную улыбку.
— Полагаю, теперь он не опасен.
— Вот как? Что ты хочешь этим сказать?
— Ричард никогда не владел землей. Своих рыцарей он всегда содержал только на деньги сестры.
— Конечно, это против традиций, но до сего дня так было.
— Зато теперь у его сестры денег нет. Вчера я сжег ее склады. Она разорена. И Ричард тоже.
Уолеран согласно кивнул:
— В таком случае его уход со сцены — вопрос времени, и графство станет твоим.
Подали ужин. Воины Уильяма расположились на нижнем конце стола и весело заигрывали с прислужницами. Уильям восседал во главе стола вместе с Уолераном и его архидиаконами. Сейчас, когда напряжение спало, он, пожалуй, даже завидовал беспечному флирту своих людей и молоденьких служанок: в компании архидиаконов ему было явно скучновато.
Дин Болдуин протянул Уильяму блюдо с грушами и сказал:
— Лорд Уильям, а если кто-то по примеру приора Филипа попытается открыть ярмарку, чтобы торговать шерстью, ты сможешь этому помешать?
Уильям был очень удивлен вопросом.
— Никто не осмелится!
— Какой-нибудь монах, может, и не осмелится, а граф — вполне.
— Для начала ему понадобится лицензия.
— У любого, кто воевал за Стефана, такая лицензия будет. Не сомневайся.
— Только не в этом графстве.
— Болдуин прав, Уильям, — сказал Уолеран. — По границам твоего графства есть немало городов, которые могли бы открыть у себя овчинные ярмарки: Уилтон, Девайзес, Уэллс, Марлборо, Уоллингфорд…
— Я сжег Кингсбридж, сожгу и любой другой город, — раздраженно бросил Уильям. Он сделал глоток вина. Попытки поставить под сомнение его победы вызывали у него приступы ярости.
Уолеран взял буханку свежего хлеба, разломил ее пополам, но есть не стал.
— Кингсбридж — слишком легкая добыча, — возразил он. — Нет ни городской стены, ни замка; нет даже большой церкви, где люди могли бы найти убежище. А правил им монах, у которого не было ни рыцарей, ни просто вооруженных людей. Кингсбридж был беззащитен. Другие города так просто не возьмешь.
Дин Болдуин добавил:
— А когда гражданская война закончится — не важно, кто победит, — ты уже не сможешь сжечь город, подобно Кингсбриджу, просто так. Это будет считаться преступлением против порядка. Ни один король не допустит такого в мирное время.
Уильям вдруг понял, куда они клонили, и это вывело его из себя.
— Тогда, похоже, все было напрасно, — сказал он и положил нож на стол. В желудке у него начались спазмы, есть он больше не мог.
— Конечно, если Алина разорится, кто-то займет ее место, — вновь вступил в разговор Уолеран.
— Что ты имеешь в виду? — не понял Уильям.
— В этом году почти вся шерсть была продана ей. А что будет через год?
— Не знаю.
— Кроме приора Филипа, все производители шерсти в округе — арендаторы либо графа, либо епископа. Ты — граф во всем, кроме официального титула, а я — епископ. Если бы мы заставили наших людей продавать все руно нам, то смогли бы взять в свои руки почти всю торговлю шерстью в графстве. А продавали бы ее на ярмарке в Ширинге. Так что, даже если кто-то еще получит лицензию, открывать свою ярмарку ему будет просто невыгодно.
Блестящая мысль! Уильям сразу понял, в чем дело.
— Мы получили бы столько же денег, сколько и Алина, — заметил он.
— Именно. — Уолеран откусил кусочек нежного мяса и стал медленно жевать, размышляя о чем-то своем. — Итак, ты сжег Кингсбридж — раз, уничтожил своего злейшего врага — два и открыл новый источник дохода — три. И все за один день. Неплохо.
Уильям влил в себя хорошую порцию вина и сразу почувствовал, как по телу разливается жар. Он посмотрел на нижний край стола, и взгляд его выхватил пухлую черноволосую девицу, которая заигрывала с двумя его воинами. Сегодня ночью он, пожалуй, ею займется. Уильям уже отчетливо представлял, как это все произойдет: он прижмет ее в углу, разложит на полу и задерет юбку, затем в его глазах на мгновение мелькнет лицо Алины с выражением ужаса и отчаяния от вида горящих складов с шерстью и он яростно ринется на девку.
Разыгравшаяся в сознании бурная сцена заставила его улыбнуться, и он медленно отрезал тонкий кусочек оленины.
* * *
Пожар в Кингсбридже потряс приора Филипа до глубины души. Неожиданный налет Уильяма и его людей, их жестокость, леденящие кровь сцены кровавой бойни и крики обезумевших жителей, его собственная беспомощность — все ошеломило и повергло его в ужас.
