– Мачта слишком тяжелая, – обронил Доггет, рассматривая его.
Когда же корабль подошел ближе, повисло тягостное молчание. Наконец тишину нарушил старший сын:
– Это судно непригодно для плавания.
Так оно и было. Через час они услышали, что положение придется исправлять. Но этим дело не кончилось. Доггет и сын сразу поднялись на борт, но лишь покачали головой, когда вернулись:
– У них ничего нет для ремонта.
Таким образом, когда они покинули Саутгемптон, шел уже август. Впрочем, погода стояла хорошая, и настроение улучшилось. Они миновали песчаное побережье близ Нью-Фореста, затем – высокие скалы и бухты Дорсета. На заре следующего дня они удалялись от побережье Девона, когда Марта услышала крик:
– Они останавливаются!
В «Спидвелле» открылась течь.
Наконец его признали снова годным для плавания, и на обоих кораблях подняли паруса. Пять дней они медленно шли на юг при умеренном волнении. На шестой, удалившись на шестьсот лиг, «Спидвелл», как заметила Марта, осел и несколько завалился назад. Часом позже оба корабля повернули обратно.
– «Спидвелл» прогнил и не может идти дальше, – сообщил собранию пассажиров капитан Джонс по возвращении в западный порт Плимут. – «Мейфлауэр» потянет только сотню человек. Двадцать должны остаться.
Джон Доггет, терпевший шесть недель, нарушил повисшую тишину.
– Мы остаемся, – сказал он, и дети кивнули, даже старший. – Хватит с нас твоих затей.
И Марта не могла их винить. Остальные тоже признались в нежелании продолжать путь.
– Они не собираются этого делать, – поделился с ней старший.
И вот в сентябре 1620 года от Рождества Господа нашего отцы-пилигримы подняли в конце концов на «Мейфлауэре» паруса и вышли из Плимута, но без семейства Доггет, которое вернулось в Лондон.
Ясным утром в начале октября сэр Джейкоб Дукет возвращался домой и натолкнулся на Джулиуса. Сын посмотрел чуть неуверенно, и мужчина осведомился, в чем дело. Помявшись, Джулиус произнес:
– Отец, вы помните тех людей со смешными руками?
Сэр Джейкоб нахмурился.
– Ну так я снова их видел, с Карпентером, – продолжил мальчик. – По-моему, они к нему переехали.
Для сэра Джейкоба это стало страшным ударом, ибо ранее в том же году он анонимно и через третьих лиц заплатил проклятой семейке большие деньги – лишь бы убрались. Вечером, после нескольких часов бдения за графином вина, чего обычно никогда не случалось, сэра Джейкоба Дукета хватил удар. Через два дня стало ясно, что дела его придется принять сыновьям – Генри и Джулиусу.
* * *
Привычная картина тех лет: каждым вечером на закате она выходила на возвышенность Уилерс-Хилл и глядела на восток.
На что она смотрела? На широкие поля, раскинувшиеся внизу, на изгибы реки? В погожий день открывался вид на Атлантику, но что женщина высматривала в море? Никто не спрашивал. Вдова Уилер держала свои мысли при себе.
Владения Уилера были типичными для Виргинии тех времен – несколько сот акров земли, крестьянская ферма. От самого Уилера толку было немного, но вдова трудилась не покладая рук. Она всем заправляла сама, работала в поте лица. Еще имелось двое рабов, но рабство в Виргинии было в самом зачатке. Большинство работников – англичане, отбывавшие повинность: бедняки, должники, мелкие преступники, обязанные отпахать десять лет ради освобождения. Она прослыла справедливой, но беспощадной особой. Однако главной причиной процветания хозяйства был ее выбор посевной культуры: каждый ярд, как часто бывало в Виргинии, был отдан под единственное растение; огромные зеленые листья шумели на ветру, подобно многим и многим лоскутам парчи.
Табак. С тех пор как Джон Рольф, супруг Покахонтас, ввел его в обиход, виргинский табак вошел в великую силу. Несколько лет назад его отправили морем двадцать тысяч фунтов, а в этом – кто знает? – быть может, и полмиллиона.
Взяв неуверенный старт, Виргинская колония стремительно разрасталась. Теперь поселенцев были тысячи, и с каждым годом они осваивали все больше земли. Некоторые фермеры покрупнее преуспели настолько, что начали импортировать из Англии кое-какие предметы роскоши. Но вдова Уилер почти ничего не покупала. Возможно, дело крылось в ее пуританстве, а может быть, просто в скупости. Судить было трудно; приходилось признать, что мало кто из соседей знал ее достаточно хорошо.
Они бы наверняка удивились, узнав, что почтенная вдова Уилер пятнадцать лет прожила с пиратом Черным Барникелем.
По правде говоря, их странные, неровные отношения не исчерпывались этим описанием. Сама же Джейн все эти годы характеризовала их много проще: «Я его женщина».
Она стала его женщиной в том первом путешествии. Выбора не было. Она, уже беременная, была его женщиной, когда он оставил ее рожать в африканском порту, куда вернулся через несколько месяцев, в восторге обнаружил, что обзавелся сыном, и осыпал ее подарками. Пять плаваний, дюжина портов, еще трое детей. Ее жизнь прошла в местах диковинных, экзотических, от государств Карибского бассейна до Леванта.[56]
И каково ей пришлось? Сначала было неуютно пребывать в его власти и знать, что он мог и убить ее. Потом она хорошенько его изучила и нашла на удивление нежным. Хотела Джейн, не хотела – он знал, как довести ее до экстаза. Думала ли она о бегстве? Он был слишком хитер, чтобы предоставить ей случай. К Лондону и близко не подходил. Что ей было делать – бросить детей? Она поняла: это ей не под силу. Забрать их в Лондон? Кем они стали бы там, такие диковинные, с темной кожей? Размышляя над этим, она догадалась о тайном гневе Орландо и, думая о его беде, намного ярче, чем в минуты страсти, сознавала, что в некотором смысле любила его.
Все закончилось внезапно. После третьего ребенка, мальчика, она потеряла еще двух младенцев. Орландо подолгу отсутствовал. И она годами не могла зачать. Когда же младший сын, двенадцати лет, совершил с отцом свое первое путешествие, Орландо объявил:
– Я отправляюсь в Америку. Ступай со мной.
Едва они достигли Виргинии, он сошел с ней в Джеймстауне, вложил в руку кошель с деньгами и сказал:
– Теперь тебе пора оставить меня.
Ей было без малого тридцать – достаточно молода для замужества и семейной жизни в колонии, где жен зачастую не хватало. Он был прав.
Через шесть месяцев она сошлась с Уилером, состоялась свадьба. Одна беда: тот заболел и детей у них не было. Что касалось Орландо, то Джейн его больше не видела и не слышала. А в последнее время, стоя на Уилерс-Хилл и обозревая владения, она ловила себя на том, что погожими днями устремляла взгляд на лазурную гладь океана.
Причиной были известия, которые сообщил ей подневольный работник. Этот человек прибыл из Саутуарка и хорошо знал «Глобус». Не ведая, кто она такая, он рассказал, что ее родители недавно скончались, а брат переехал на юго-запад Англии. Новости поселили в ней странное чувство свободы. Она поняла, что теперь до нее никому не было дела. И никто не задаст ей неприятных вопросов.
О том, что табак истощает почву, знал каждый виргинский плантатор. За семь лет такая участь постигла уже многие хозяйства. Большой беды в этом не было, благо в распоряжении колонистов находился весь Американский континент. Они просто шли вглубь страны и разбивали новую плантацию. Джейн понимала, что через три года земля выдохнется и ей придется сниматься с насиженного места. Но к этому времени у нее накопится солидная сумма. Быть может, как думалось ей при виде моря, достаточная для чего-нибудь нового.
Кому-то Генри казался заносчивым, но Джулиус лишь восхищался бесстрашием, с которым тот взял на себя роль главы семьи. Сэр Джейкоб так и не оправился от удара: правую половину тела парализовало, говорить он не мог. Вид у него был плачевный, и другие дети, возможно, сочли бы за лучшее держать его подальше от людских глаз. Но только не Генри. По его распоряжению сэра Джейкоба, опрятно одетого и в сопровождении сыновей, раз в неделю переносили в паланкин и доставляли на Королевскую биржу, чтобы люди отдали ему дань уважения.
– И нашему семейству заодно, – сказал Генри Джулиусу. – Не вешать носа, что бы ни случилось!
У него в самом деле был стиль.
Отцовская немощность изменила и жизнь Джулиуса. Предполагалось, что в этом году он и сам отправится в Оксфорд, но не прошло и месяца, как Генри признался:
– Братишка, мне без тебя не обойтись. Один я не потяну.
Вскоре Генри переложил на плечи Джулиуса обыденную бухгалтерию и морские перевозки.
– Ты здорово управляешься с цифрами, – пояснил он.
Генри сделал один неожиданный ход. Однажды он заявил, что покупает земельный участок вдоль Боктонской гряды.
– Зачем? – удивился Джулиус.
– Выращивать хмель, – последовал бодрый ответ. – На пиво. Этим уже все занимаются.
И он оказался прав. Английские пивовары, применявшие импортный хмель для создания странных темных сортов пива, теперь сочли, что будет дешевле приобретать хмель на родине, если фермеры позаботятся его вырастить. Вскоре был заключен выгодный контракт с саутуаркской пивоварней Буллов, и посевы боктонского хмеля приносили в дальнейшем устойчивый доход, даже когда торговля шла плохо.
