Но если Генри и бывал резок, то для семьи он творил чудеса. После случая с испанцем не прошло и двух лет, как он вознес фамилию на очередную ступень общественной лестницы.
Английские монархи всегда вознаграждали своих друзей титулами. Но Стюарты титулы продавали. Это бывало выгодно. Так, Бекингем, действуя именем Якова, ухитрился продать одному человеку баронство за двадцать тысяч фунтов. Но Стюарты не желали наплыва новичков в палату лордов и натолкнулись на блестящую мысль.
Баронетство. Баронет, как рыцарь, именовался сэром. Он не заседал в палате лордов, но титул пожизненно наследовался по старшинству, переходя к сыну и наследнику. Его удостаивались только приличные джентльмены с высоким доходом, но соискателей было множество. И Генри Дукет приобрел такой для отца. Титул обошелся в тысячу двести фунтов. Через год престарелый король Яков почил в бозе, а сэр Джейкоб вскоре последовал за ним, но если чистота его крови нуждалась в подобном доказательстве, то умер он благородным человеком. Да и Генри стал сэром Генри.
В последующие годы он продолжил возвышаться. Новый король Карл в итоге женился на католичке, но француженке – казалось, что это не так страшно. Она, еще совсем юная и ненавидевшая Бекингема, страдала от одиночества, но Генри с ней подружился. В 1628 году Бекингема убил оказавшийся не у дел офицер. Едва фаворита не стало, Карл с королевой сошлись как никогда близко. Она же с небывалой теплотой отзывалась о Генри как о добром сэре Генри Дукете.
Если бы только король не ссорился со своими парламентами! Но Карл, как его отец, беззаветно веровал в свою Богом данную правоту. Когда он потребовал денег, ему не дали почти ничего. Молодой король обратился за ссудой к сельскому джентри.
– Нашлись шерифы, которые согласились, – признал Генри. – Иных отказавшихся даже посадили.
Вскоре парламентарии издали Петицию о праве, напомнив королю, что после Великой хартии вольностей тот не властен без их согласия ни лишать кого-либо свободы, ни повышать налоги. Следующее заседание, состоявшееся в начале 1629 года, породило кризис. Некоторые члены палаты общин – из тех, что помоложе и побеспечнее, – пришли в неописуемую ярость от королевского отношения и совершенно потеряли голову, рукоплеща санкциям против монарха и загоняя спикера в угол. «Что они сделают дальше?» – гадал Джулиус.
– А знаешь, я отвечу, – криво улыбнулся Генри. – Парламент больше не созовут. Король собирается обойтись без него.
В 1630 году от Рождества Господа нашего Эдмунду Мередиту хватало о чем подумать, помимо парламента. В своем уютном островерхом доме на Уотлинг-стрит он проживал с домохозяйкой, горничной и мальчиком-слугой. У него был солидный доход; его молебны вне прихода пользовались большим спросом и приносили дополнительные, весьма приличные средства. Если сэр Джейкоб терпел его, то сэр Генри, довольный тем, что викарием в его приходе был джентльмен, ежемесячно с ним обедал, что доставляло тому великое удовольствие. На первых порах Эдмунд даже подумывал жениться, но справедливо считал, что дети подорвут достоинство его вотчины. И все-таки ему хотелось уехать.
Беда заключалась в том, что Мередит заскучал. Он добился успеха, но теперь хотел большего. И продолжал верить, что еще в силах блеснуть, и положил глаз на добычу отменно крупную. Джон Донн умирал. Ему оставался год, может быть, два или три, но, когда его не станет, место освободится. Место декана собора Святого Павла.
Вечный храм. Строение поистине пребывало в плачевном состоянии. Но дело было не в старых камнях, а в имени. И проповедях.
Последние читались внутри собора, но самые важные, по любопытной традиции, которая восходила ко временам саксов, звучали снаружи у Креста Святого Павла, установленного в церковном дворе. Для мэра и олдерменов воздвигли деревянные помосты вроде тех, что высились на турнирах; во двор стекались огромные толпы. Это была главная кафедра в Англии.
Но как ее заполучить? Сэр Генри, который был рад увидеть на такой должности своего человека, поговорил с королем, но Мередит знал, что должен произвести впечатление на другое лицо – нового епископа Лондона. А это могло оказаться нелегкой задачей.
Уильям Лоуд был человечек маленький, краснолицый, с усами, аккуратной седой эспаньолкой и железной волей. Он полностью соглашался с королем насчет Церкви. Свою точку зрения изложил сразу: «В Лондоне слишком много пресвитериан и пуритан. Даже половина духовенства подхватила эту заразу». И Эдмунду вскоре стало ясно, что делать, дабы завоевать расположение Лоуда.
Первым делом предстояло убедить приходской совет. С ним больших трудностей не предвиделось. В нем теперь заседали сэр Генри и Джулиус. Они поддерживали приход в состоянии безупречном, но тихий Джулиус, к удивлению Эдмунда, встревожился.
– Нет ли в этом папизма? – осведомился он.
– О, ничуть, – заверил его Эдмунд. – Этого хочет король, а он, поверьте, не папист.
Так оно и было, и все же существовала загвоздка.
Англия была протестантской страной, но что это означало? На европейской сцене – то, что островное королевство находилось в лагере протестантов, не покоряясь католическим силам. Дома – то, что многие англичане, особенно лондонцы, были пуританами. Но оставалось фактом: Английская церковь, хоть и отчасти видоизмененная доброй королевой Бесс, в доктринах была той, что учредил вероотступник-католик Генрих VIII. Символ веры, исповедовавшейся всеми верными англичанами, четко гласил:
«Верую в единую, Святую, католическую и апостольскую церковь. Признаю одно лишь крещение во имя отпущения грехов».
Англиканская церковь могла тогда и с тех пор искренне объявлять и считать себя протестантской, но Церковь короля Генриха и королевы Бесс представляла собой, безусловно, реформированную Католическую церковь. Раскольническую, схизматическую, даже – по мнению Рима – еретическую, но все-таки католическую.
Король английский Карл I веровал в компромисс, достигнутый при королеве Елизавете: Римская церковь расположилась ко злу, Англиканская же исповедовала очищенный католицизм, и англиканские епископы являлись ныне подлинными наследниками апостолов. Закон же требовал, чтобы все прихожане посещали воскресную службу или платили шиллинг штрафа. В прагматичной Англии это мало где выполнялось. Приход Святого Лаврентия Силверсливза изобразил блаженное неведение. Но король Карл думал иначе. Он ожидал повиновения. Если его Церковь была безукоризненно реформирована, то подданным нет причины поворачиваться к ней спиной. Если пышные обряды богоугодны, а он полагал, что это так, то их надлежит отправлять. Ему казалось, что дело проще некуда.
Обряды были по душе и епископу Лоуду.
В субботу три недели спустя Марта и ее племянник Гидеон удивились визиту церковного служителя от уорда. Им надлежало завтра же явиться в церковь.
– Зачем? – спросили они.
Им ответили, что по приказу сэра Генри и приходского совета. Созывалась вся окрестная община со всеми домочадцами.
– Мы заплатим штраф, – предложила Марта.
– Штрафы не принимаются, – возразил служитель.
В приходе Святого Лаврентия Силверсливза не набиралось и сотни семейств, но все же давка на следующий день была такой, что большинству пришлось стоять. В воздухе витало тревожное ожидание. Что им предстояло узреть? Многие, взглянув на выбеленные стены, сочли, что церковь выглядит как обычно, но Марта, постаравшаяся прибыть в числе последних, мгновенно заметила разницу.
– Смотри, алтарь! – шепнула она в ужасе Гидеону.
Алтарный стол в приходе Святого Лаврентия уж не одно десятилетие стоял на протестантский лад – в маленьком нефе. Но нынче его там не было. Кто-то переставил его еще в более тесное алтарное помещение, туда, где исстари правил священник и не допускались прихожане. Это вызвало всеобщее удивление. Но даже это было ничем по сравнению с тем, что последовало при появлении преподобного Эдмунда Мередита.
Викарий Святого Лаврентия Силверсливза, почитавший старого короля Якова, давно носил традиционные стихарь и ризу, но те были настолько скромны, что старый сэр Джейкоб не возражал. Сегодня оказалось иначе. Возникло ощущение, что на Эдмунда, пока он шел по Уотлинг-стрит, пролился золотой дождь. И в самом деле, галантерейщики Флеминги продали ему на сорок фунтов золотого шитья и блесток – крупнейший заказ со времен костюмов для шекспировских «Антония и Клеопатры» в «Глобусе». Община ахнула. Потрясенная Марта и прочие пуритане внимали службе под руководством преображенного на папский манер Мередита. В тишине они выслушали отрывки из Писания. Затем он перешел к проповеди:
– Я хочу поведать о двух сестрах. Их имена – Смирение и Покорность.
И бросился в яростную атаку. Он беспощадно разгромил все положения пуританства, столь милые сердцу Марты. Напомнил, что епископы суть духовные сюзерены и правят, как короли, по праву, дарованному Богом. А после нанес заключительный удар:
