— Подай сюда бумаги, что с собой везешь.
— Бумаг у меня не имеется, — дрогнувшим голосом проговорил Николаев. — Послан словесно упредить на форпостах, чтоб не дремали, потому как по левому берегу Яика орда показалась.
Пугачев, чувствуя на себе ожидающие взоры казаков и приставших к его толпе крестьян, колебался: как ему поступить с сержантом из вражеского лагеря? А вот как… Ведь он, Пугачев, царь среди своего народа, — стало быть, его ответ сержанту должен быть словом государственным.
— В таком разе, ежели ты по казенному делу, то поезжай, — веско сказал Пугачев. — Ежели насчет орды, так это дело нужное, государственное.
Сержант Николаев поклонился, четко сделал налево кругом (Пугачеву понравилась выправка его), и переполненный радостью, что спасся от гибели, поспешил к кибитке. И только лишь занес он ногу, чтоб сесть, как сильная рука казака Давилина цепко схватила его за шиворот:
— Стой, изменник! А это что? — и Давилин сунул в лицо Николаеву восемь отпечатанных пакетов. — Возница-то твой не столь крив душой, как ты. Пока тебя государь опрашивал, возница-то из твоей сумки указы симоновские выпростал… Марш к государю!
Трепещущий Николаев снова предстал перед Пугачевым.
— Что скажешь, друг? — тихо, без злобы, скорее насмешливо спросил Пугачев.
Николаев стоял ни жив ни мертв, низко опустив голову.
Давилин вручил государю пакеты и обо всем торопливо сказал ему. Пугачев повертел пакеты и передал их своему молодому секретарю, Ване Почиталину.
— Читай в гул, появственней!
Выслушав, Пугачев разорвал бумаги и ледяным голосом сказал окружающим:
— Что ж Пугачева ловить? Пугачев сам в городок идет. И коли я — Пугачев, как они облыжно называют меня, так пусть словят и в цепи закуют. А ежели я истинный государь, должны они с честью встретить меня. Дураки, изменники!.. Государя своего с каким-то беглым казаком спутали… — Он прихмурился и, не глядя на казаков, обратился к пленнику: — Пошто же ты обманул, сержант, государя своего? Пошто правды враз не сказал нам? Давилин! Вели-ка приготовить молодцу перекладинку…
Прямой и тощий Николаев неуклюже взмахнул локтями и пал Пугачеву в ноги.
— Винюсь перед вашим императорским величеством!.. Убоялся, смалодушничал. Верой и правдой служить буду… помилуйте!
— Не слушай его, батюшка, он те наскажет!.. — кричали казаки от старой ветлы, перекидывая через ее сук аркан с петлей.
— Брось галдеть! — порывистым взмахом руки остановил Пугачев казаков. — В животе да в смерти не вы, люди подначальные, а один Бог волен да я, государь. Встань, сержант! Милую тебя, служи мне верно!
И, обратясь к притихшим казакам, продолжал:
— Господа, войско казацкое! Он человек в военном артикуле грамотный, пуская вам, а такожде и мне, государю вашему, служит. Без знающих людей царскому величеству быть не подобает. Секретарь! Мы Божиею милостью определяем сержанта Николаева для начала в помощники тебе…
— Слушаю, ваше сиятельство! — тряхнув льняным чубом, выкрикнул голубоглазый юноша Ваня Почиталин. Все бывшие при этом случае казаки, татары и крестьяне, чувствуя над собой сильную руку «батюшки», пришли в радость. «Батюшка» справедлив, «батюшка» гневен, да отходчив, уж он-то умеет защитить их, надо крепко держаться за царскую его полу.
Казаки на цыпочках ходили возле «батюшки», говорили друг с другом вполголоса, осторожно поглядывали на своего государя: не моргнет ли глазом, не соблаговолит ли приказать чего.
А несчастный сержант все еще трясся, не попадал зуб на зуб. В его раздернутом сознании беспорядочно мелькали Симонов, семья, товарищи, перекинутый через сук аркан, в клочья изорванные казенные пакеты. И этот бородатый детина, с черной грязью под ногтями, с выбитым, надо быть, в пьяной драке, передним верхним зубом, — царь. «Господи помилуй!.. Да уж не сон ли все это?.. Всемилостивая государыня Екатерина Алексеевна, пощади подлого раба своего, долг свой нарушившего!» — вскидывая глаза к голубому небу, вздыхал он.
Обедали в лощине, опоясанной древними кудрявыми ветлами. Проворный татарин толмач Идорка едва успел подать «батюшке» лучший кусок баранины с чесноком, как с караульного дерева, что на поляне, скатился толстогубый, чубастый Ермилка. Он прытко подбежал к пятерым своим товарищам, в сторонке от компании хлебавшим из котелка рыбную щербу. Те, побросав ложки, вмиг вскочили на коней. И вот полдюжины всадников помчались по степи к дальним, верстах в трех, кустам.
Обед продолжался. На Ермилку с товарищами мало кто обратил внимание. А меж тем отряд Ермилки, разбившись надвое, летел во всю скачь поправее, другие — полевее, чтоб отрезать какому-то безвестному всаднику путь к отступлению. Перед этим всадником бежал что есть силы некий человечек. Вот он с маху опрокинулся на землю — удавка поймала его за шею; а как только всадник подскакал к нему, человечек, освободившись от петли, опять побежал. Всадник в момент настиг его и дважды вытянул нагайкой. Человечек пронзительно закричал и, выхватив нож, бросился на всадника. Тут на них с двух сторон наскакали казаки.
— Хватай! — и Ермилка ловко поймал за узду чужого коня, во всаднике он узнал молодого казака Скворкина. — Скворкин, долой с коня, Тимоха, залазь…
Тяжело дышавший Тимоха Мясников, бросая ненавистные взгляды на своего обидчика и ругая его, устало залез в седло. Скворкину связали назад руки и, понуждая нагайками, повели меж двух коней к стану.
Когда Мясников, соскочив с коня и сорвав шапку с головы, стал подходить к государю, тот, сидя по-татарски на ковре, аппетитно ел баранину. Мясников забежал перед его лицом и повалился в ноги.
— Здравствуй, раб мой верный, казак Мясников, — покровительственно сказал Емельян Иваныч, сразу узнав знакомого ему Тимоху Мясникова. Наскоро облизнув пальцы, он вытер их об рушник и подал казаку руку для лобызания. — Где был? Что видел?
— Ой, батюшка, ваше величество, — часто взмигивая, словно собираясь заплакать, начал обычной своей скороговоркой краснощекий, с беловатой бороденкой Тимоха Мясников. — В кустах, батюшка, хоронился от комендантских сыщиков, в кустах да по трясинам… А вот сволочь, старшинский казачишка, таки скрал меня, — и Тимоха мотнул головой в сторону Скворкина.
В некотором отдалении стояла группа молодых казаков, среди них Ермилка и только что изловленный Скворкин. Все с обнаженными головами, один Скворкин в шапке.
Угрюмо покосившись в их сторону и заметив связанного по рукам молодца, Пугачев внимательно вслушивался в слова Мясникова.
Тимоха опять слезливо замигал, шумно высморкался и, утираясь подолом рубахи, закончил тенорком:
— Этот высмотрень нагайкой меня сек да орал мне в уши, чтобы я сказывал, где царь приблудный и сколько за собой он силы ведет. Бородиным Матюшкой гад этот подослан выслеживать за тобой, батюшка…
— Господа казаки, подведите его ко мне да развяжите ему руки, — проговорил Пугачев, кивая головою на изловленного старшинского прихвостня.
Тот был опрятно одет, на ногах новые, расшитые шелком татарские сапоги с загнутыми носами. Ермилка, крикнув «Долой шапку!», дал ему затрещину, шапка слетела в кусты.
— А-я-яй, ая-яй, — глядя в упор на Скворкина и покачивая головой, начал Пугачев. — Смотрю я на тебя и дивлюсь: замест того, чтобы мне, государю, служить, ты умыслил против меня шпионничать. Уж лучше бы дома сидел, а шпионить-то меня пусть бы кто другой ехал, постарее да посмышленей тебя. Экой дурак ты!
И уже большая толпа собралась вокруг «батюшки». Казаки хотели подать свой голос, чтобы казнить сыщика, да побоялись, как бы государь опять не прогневался на них. Однако Давилин и Дубов, перебивая один другого, говорили:
— Подлинно он плут… Прикажи, надежа-государь, повесить гаденыша… Батька его завсегда обиды нам творил. Да и сын не лучше батьки — смертный оскорбитель и обидчик наш…
— Прикажи, ваше величество, вздернуть гада! — осмелев, закричали казаки. — Самый мерзопакостный он, даром что молодой… Ишь, глазищами-то зыркает, словно змея из-за пазухи!..
Парень и впрямь косил во все стороны желтовато-рыжими глазами, как бы собираясь броситься в кусты. И никакого внимания «батюшке», хотя бы слово молвил, хотя бы голову перед царем склонил.
Пугачев поднялся, заложив руки за спину, раз-другой прошелся по ковру, сказал глухо, но крепко:
— Что ж, господа казаки… Ежели не люб он вам…
Он не договорил, но казаки поняли его царскую волю и поволокли молодца к старым ветлам.
Секунд-майор Наумов, перейдя со своим отрядом через реку Чаган и выставив возле моста две пары пушек, дальше не пошел. Верстах в трех от него маячили пугачевские всадники, толпились люди. Наумов приказал старшине Окутину двинуть вперед сотню казаков, чтобы разведать силы врага.
