– Старший в университете, младшие в школе… – на беленом крыльце лежал трехколесный велосипед, – это игрушки Рикардо… – служба наружного наблюдения отщелкала целую пленку со снимками дома Эйхмана. Марта понимала, что случится, окажись она внутри:
– Он меня выше на голову и сильнее. Мне нельзя звать на помощь, я здесь с поддельными документами. Но нельзя и позволять ему… – она закусила губу:
– Хотя так было бы удобнее. Потом он проводил бы меня в город. Я бы сделала вид, что хочу продолжить знакомство, позвонила бы из отеля Аврааму, или Коротышке, или хоть кому-нибудь… – Марта искала глазами знакомый опель Иосифа, но поблизости похожих машин не было:
– Поблизости вообще нет никаких машин, – поняла Марта, – что за черт, куда они подевались? Из отеля, пусть и самого дешевого, Эйхмана будет увезти сложнее, чем отсюда. На безопасную квартиру он не пойдет, он не дурак… – делая вид, что греет руку, Марта щелкнула замочком ридикюля. Пистолет спокойно лежал на месте. До калитки с медной табличкой: «Семейство Клемент», оставалось метров двадцать:
– Видимо, Иосиф решил проявить инициативу, – вздохнула Марта, – в конце концов, я не работаю в Моссаде, я не его начальник… – она прижалась к боку Клемента:
– Вы, мой добрый волшебник, сварите мне кофе, – весело сказала Марта, – но я очень проголодалась. Я никогда не пробовала аргентинских яблок… – зашуршал пакет, Эйхман улыбнулся:
– Конечно, сеньора… – красные, желтые, полосатые плоды запрыгали по асфальту, Марта растерянно ахнула:
– Боже, как неудобно, сеньор Клемент. Я сейчас все соберу. Руки замерзли без перчаток… – Эйхман отмахнулся:
– Ерунда. Ничего страшного, вот моя калитка, мы почти дома. Я сейчас… – нагнувшись, Эйхман шагнул ближе к мостовой, за укатившимся в траву яблоком. Бельгийский браунинг уперся в его серый дождевик. Ирландская вдова холодно сказала по-немецки:
– Руки вверх, герр Эйхман. Ведите себя тихо. Я не советую вам предпринимать необдуманных поступков… – в конце улицы появился темный опель с забрызганными грязью номерами.
Марта не успела уклониться. Нырнув на траву, Эйхман сбил ее с ног. Пистолет полетел на асфальт тротуара, она ощутила на лице кисловатое, табачное дыхание. Сильные руки сжали ее горло:
– В опеле могут быть дружки Макса, – подумала она, – мы следили за ювелиром Вебером, но если и за нами следили… – она думала не о себе, а о кузене Аврааме и Шмуэле:
– Работники Моссада сидят на безопасной квартире, за Иосифа можно не беспокоиться, но Авраам и мальчик… – так Марта про себя называла Шмуэля, – очень рискуют, остановившись в обычной гостинице… – разговаривая с доктором Судаковым по телефону, Марта узнавала о невеселых делах, как называл свои обязанности кузен. Авраам попросил посольство не связываться с Лаурой:
– Как ты мне и сказала, – заметил он Марте, – я объяснил, что мы семья, что мы возьмем на себя печальную обязанность… – Марта предложила полететь в Париж после окончания операции. Она услышала в трубке щелчок зажигалки, Авраам отозвался:
– Мы со Шмуэлем все равно не понадобимся, то есть я и раньше не был нужен… – в голосе профессора Марта уловила горький смешок, – мы сами доберемся до Парижа, сами все сделаем… – Авраам добавил:
– Хорошо, когда в семье есть свой священник. Или прелат или раввин… – он помолчал, – может быть, твой Максим станет православным батюшкой… – Марта усмехнулась: «Это вряд ли». Положив трубку, она подумала о Теодоре-Генрихе:
– То есть о Генрихе, – получая открытки от автомеханика Рабе, Марта привыкла к теперь единственному имени сына, – он обиняками пишет, что ходит в подпольную общину, к сестре Каритас… – Марта понимала, как это опасно, но ничего сделать не могла. Было ясно, что, обосновавшись в ГДР, сын не сможет не поддерживать инакомыслящих:
– Но если его выделила Штази, для будущей работы, это опасно вдвойне… – связаться со старшим сыном она никак не могла. В Лондоне Теодор-Генрих ходил в лютеранскую церковь:
– Как его отец, – пришло в голову Марте, – Генрих был верующим человеком, дружил с пастором Бонхоффером. Сестра Каритас католичка, но, наверняка, есть и лютеране, инакомыслящие. Теодор-Генрих серьезный парень, он может податься в священники…
Максим пока отмалчивался, когда Волк заводил с ним речь о будущей карьере юриста. Марта видела упорство в голубых глазах подростка:
– Юристом, он, может быть, и станет, но в Линкольнс-Инн не задержится. Он не из того теста вылеплен, как и сам Волк… – тошнотворный аромат раздавленных яблок ударил Марте в нос, смешиваясь с запашком пота:
– Никакой сандал не перебьет его истинный запах, – поняла Марта, – от него смердит страхом и смертью… – она закашлялась, пытаясь вырваться из рук Эйхмана. Рядом заскрипели тормоза, завоняло бензином. Краем глаза Марта увидела какую-то тень Эйхман, внезапно разжал руки. Марта перекатилась на обочину, мотая растрепанной головой. Из волос полетел песок и какая-то труха. К голове Эйхмана приставили пистолет. Щелкнул курок, эсэсовец дернулся. Тихий голос велел:
– Берите его, ребята… – нацист было попытался подняться, но двое крепких, загорелых парней заломили ему руки за спину:
– Это Моссад… – Марта часто дышала, справляясь с тошнотой, – значит, Коротышка все-таки не поверил Иосифу… – багажник машины открылся, связанного Эйхмана толкнули внутрь. Марта приняла протянутую руку. Поднявшись, отряхивая испачканное платье, она услышала скрипучий голос:
– Как говорится, у страха глаза велики. Я был уверен, что дело в мелочах, и не ошибся… – Харель подал ей измятый кардиган, – а вы большая молодец, Каракаль… – он взглянул на часы:
– Все дело и пяти минут не занято… – Коротышка помолчал:
– Спасибо вам. Израиль перед вами в долгу… – он махнул водителю, опель заурчал:
– Мы выпьем кофе на безопасной квартире, Каракаль… – Харель предупредительно открыл перед ней дверь машины.
Под высоким потолком кафе «Гиппопотам» медленно вертелся вентилятор. Майский день выдался даже жарким, но стоило солнцу скрыться за облаком, как с океана задувал пронзительный ветер. Заказав кофе со сладостями, Марта огляделась:
– Единственное кафе в Буэнос-Айресе, куда я не ходила с нацистами, – кисло сказала женщина, – его ремонтировали, когда я здесь жила… – доктор Судаков устало улыбнулся. Они оставили близнецов на безопасной квартире:
– Пусть посидят, поговорят, – Марта закурила, – с точки зрения понятных тебе соображений… – она повела рукой, – лучше им не показываться вместе на публике… – Авраам знал, о чем говорит кузина. В кафе было пустынно, однако профессор все равно понизил голос:
– Думаешь, отец Мендес еще вернется в Южную Америку… – вместо ответа Марта быстро начертила в блокноте схему. Подвинув записную книжку Аврааму, она выпустила серебристый дымок крепкой папиросы:
– Здесь не все, разумеется. Только те, о которых мы знаем, что они в Южной Америке. Пусть и окольно знаем, обиняками…
Авраам прочел три имени. Четвертое, сверху, Марта подчеркнула резкой линией. Кузина подперла острый подбородок кулачком:
– Это наша цель, – коротко сказала она, – я уверена, что ты видел фон Рабе, что похищал и допрашивал Мишеля именно он. Теперь мы знаем, как он выглядит… – Марта вскинула бровь, – хотя это как с Менгеле. Фон Рабе может сделать еще несколько пластических операций… – плану Коротышки было не суждено сбыться. Менгеле или похожий на него человек исчез из Буэнос-Айреса:
– Менгеле, Барбье, Рауфф… – Авраам вскинул на кузину серые глаза:
– Барбье пропал в джунглях, с фон Рабе, а насчет Рауффа надо посылать запрос на экстрадицию… – она кивнула:
– Даже если откажут Израилю… – Авраам шумно вздохнул, – остается Западная Германия… – Марта чиркнула что-то в блокноте, – я свяжусь с Бонном и посмотрю, что можно сделать. Хотя, откровенно говоря, половина нынешних боннских чиновников двадцать лет назад носила значки НСДАП, а вторая половина разгуливала в форме гитлерюгенда… – Авраам внезапно сказал:
