– Словно в Торе. Должно умереть поколение, скитавшееся в пустыне, помнящее рабство. Их дети будут достойны войти в землю Израиля, но наши дети… – он помотал головой. Марта положила маленькую ладонь на его загрубевшую руку:
– Наши дети тоже будут скитаться, Авраам. Может быть, их потомство и внуки Рауффа примирятся… – большой кулак опустился на стол:
– У Рауффа не появится внуков, – гневно сказал Авраам, – я не верю в Бога, но Господь такого не допустит, Марта… – она подумала о темноволосой девочке, описанной Шмуэлем:
– Клара. Все это может ничего не значить. Адель не бросила бы малышку в руках нациста… – вслух она сказала:
– Говоря о детях, будь особенно внимателен насчет визитеров в кибуц… – профессор буркнул:
– Фриде пятнадцать лет. Она одна ездит в Тель-Авив, навещает подружек. Я не могу запереть ее в Кирьят-Анавим, она меня не поймет. Придется рассказать ей правду… – Авраам не мог решиться на такое:
– Девочка выросла в стране, она плоть от плоти Израиля. Нельзя ей слышать, что она дочь нацистского преступника, приговоренного к смертной казни, палача евреев. И о настоящей матери она тоже не должна знать. Циона шпионила на СССР, из-за нее погиб Самуил… – взглянув на хмурое лицо кузена, Марта невесело подумала:
– Лубянка не оставит Генрика в покое. У них, наверняка, есть показания Самуила, его руки, есть подписанное им согласие на работу. Они подослали к нему Филби, они ждут, чтобы завербовать Генрика на чем-то. У него, как и у всех нас, есть слабые места…
Она налила себе вторую чашку кофе. Завтра из Буэнос-Айреса в Париж уходил лайнер «Эр Франс»:
– У Мишеля будут государственные похороны… – Марта успела поговорить с коллегами из французской столицы, – Авраам позвонит Эмилю и Волку, они успеют приехать. Он поговорит с Лаурой, а скоро появлюсь и я… – завтра в Буэнос-Айресе совершал посадку самолет «Эль-Аль». Официально машина привозила израильскую делегацию для участия в торжествах по случаю дня независимости Аргентины. Неофициально, в обратный путь лайнер вез миссию Моссада и самого Эйхмана. Марта внезапно спросила:
– Не хочешь с ним поговорить? С Эйхманом, я имею в виду. Он пока молчит, но Коротышка уверен, что в Израиле его сломают…
В окне кафе виднелось голубое небо. Сливочные облака, рассыпались над черепичными крышами Сан-Тельмо, зацепились за башни церкви Богоматери Белемской. Авраам послушал щебет воробьев. Птицы толкались по краю луж, оставшихся после ночного дождя:
– В Европе в разгаре весна. Здесь тоже, но у них это осень. Все равно, погода сегодня совсем весенняя… – он залпом допил свой кофе: «Нет, Марта, не хочу».
На фаянсовой тарелке разложили круг хумуса, посыпанного зеленым заатаром. Сверху закуску посыпали орешками, в центре желтело озерцо оливкового масла. В еврейских лавках Буэнос-Айреса продавали бейглы и даже паштет из баклажанов, но хумуса здесь было не достать:
– Шоко мы не привезли, – извинился пилот лайнера, приятный парень лет тридцати, – но подумали, что от хумуса и наших сигарет вы не откажетесь… – получив пачки «Ноблесс», Иосиф с облегчением отдал младшему брату жестяную коробочку с рассыпным табаком:
– Пробавляйся самокрутками, будущий папа… – Шмуэль покраснел, – я покурю хорошие сигареты… – Шмуэль курил редко, поэтому, из экономии, покупал табак. Отец Мендес не мог внезапно поменять привычки. Иосиф терпеть не мог самокрутки, но ему пришлось расхаживать с коробкой табака, в кармане сутаны:
– Мне еще предстоит вернуться в обличье священника, – вспомнил юноша, – Коротышка намекнул, что это не последняя операция в Южной Америке… – на совещании после поимки Эйхмана, начальник наставительно заметил:
– Не надо искать черную кошку в темной комнате, если ее там нет… – по комнате пронесся смешок, – мы не располагаем фактами, свидетельствующими о спасении Максимилиана фон Рабе… – Иосиф встрял:
– Но что делать с показаниями доктора Судакова, – поинтересовался капитан Кардозо, – он считает, что… – Харель вытянул вперед аккуратную руку. Глава Моссада носил потрепанную рубашку со старым пятном от чернил на манжете:
– Первое… – он загибал тонкие пальцы, – профессор Судаков на войне никогда не сталкивался с фон Рабе. Сталкивалась его покойная жена, но это все-таки не одно и то же… – он вздернул бровь:
– Второе. Синий алмаз, приведший нас в Аргентину, мог после войны оказаться у кого угодно из нацистских преступников. Фон Рабе мог его продать, потерять, спрятать в, как он думал, надежном месте. Третье… – Коротышка со значением взглянул на Иосифа, – пора отучаться делать поспешные выводы, капитан Кардозо. Ваш отчим видел человека, похожего по описанию на некоего дельца, Ритберга фон Теттау, ни в чем дурном не замеченного… – Иосиф хмыкнул:
– Если не считать продажи ворованных картин… – кто-то из ребят вклинился:
– Он мог быть посредником… – Иосиф упрямо повторил:
– Продажи картин и похищения дяди Мишеля, то есть месье де Лу. Я знаю, что у нас нет доказательств последнего, но, если бы мы арестовали ювелира Вебера… – Коротышка закашлялся:
– Мы не имеем права арестовывать граждан дружественного нам суверенного государства на его территории. Вебер ни в чем не виноват. Он чистил драгоценный камень, это его профессия. Напоминаю, что мы не должны болтаться в стране, если не хотим потерять шанс призвать Эйхмана к ответу… – Иосиф решил не спорить:
– В конце концов, Харель прав, – сказал он брату, – не стоит предпринимать неосторожных шагов. Мы подумали, что Эйхман сбежал, а он всего лишь задержался на работе… – Шмуэль затянулся самокруткой:
– Если бы не тетя Марта, не видать бы нам Эйхмана, как своих ушей. Хорошо, что я ее вызвал… – Иосиф вздохнул:
– У нее опыта больше, чем у нас всех, вместе взятых. Ничего, скоро и мы наберемся уверенности… – Эйхман, как выражался Коротышка, был готов к транспортировке. В передней безопасной квартиры стоял крепко сколоченный ящик, испещренный печатями Государства Израиль. Рейс «Эль-Аль» считался дипломатическим и таможенному досмотру не подлежал. Иосиф взглянул на часы:
– Последний укол снотворного мерзавцу и можно грузить его в автомобиль… – за окном, в звездной ночи, из освещенных окон кафе «Гиппопотам» доносились звуки танго:
– Время давно перевалило за полночь, а здесь все гуляют, – усмехнулся пилот, – как в Тель-Авиве… – Иосиф кивнул:
– Нам это на руку, никто ничего не заметит… – опель с Эйхманом в багажнике, Коротышкой в салоне и Иосифом за рулем, шел прямо в аэропорт. Остальная группа приезжала позже на такси. Зачерпнув хумуса, Иосиф щедро намазал его на питу:
– Если хочешь, пошли со мной, – предложил он пилоту, – мы держим мерзавца на успокоительных, он безопасен… – связанного Эйхмана поместили в маленькую кладовку. За нацистом приходилось ухаживать, как за ребенком или стариком. Всякий раз, когда подходила очередь Иосифа, он едва сдерживал тошноту:
– На Шмуэля это не свалишь, – завистливо думал юноша, – а ведь он как раз не брезгливый… – Иосиф махнул в сторону брата:
– Ему я тоже предлагал, но он отказался… – Шмуэль поднялся:
– Предпочитаю увидеть его в Израиле, на скамье подсудимых, что скоро и случится. Ладно, я побежал, у нас рейс рано утром… – брат и отчим, сопровождая тело дяди Мишеля, улетали в Париж. Стукнула дверь, Иосиф подмигнул пилоту:
– Мы с тобой сходим, навестим мерзавца. Тем более, ты тоже выжил на войне… – летчика, оказавшегося приятелем Михаэля Леви, ребенком вывезли из Берлина в Лондон. Иосиф был рад, что Михаэль не прилетел в Аргентину:
– Иначе бы пришлось избегать его. Ему все равно, работаю я, или нет. Он считает, что я должен мчаться на встречи с ним по первому щелчку пальцами. В Израиле я все закончу. Хватит, незачем рисковать карьерой и должностью… – подхватив аптечку, он увидел, что летчик достает из кармана рубашки портмоне:
– Хочу показать ему фото, – угрюмо заметил парень, – моих родителей депортировали на восток из Берлина в сорок третьем году. Красный Крест выдал мне справку. Последнюю открытку от них я получил летом тридцать девятого года… – на цветном снимке пухленькая девочка в полосатом платьице улыбалась белыми зубками:
