Коллекция была замечательной. Квартирка в здании на Риверсайд-драйв по соседству с Колумбийским университетом служила сразу офисом и хранилищем, и Чарли любил там работать. Недавно он связался с галереей, хозяин которой пришел, осмотрел коллекцию и согласился на выставку. На Чарли возложили рекламу.
Его ужасно раздосадовало, когда хозяин галереи вдруг взял и перепоручил организацию какой-то девице, которая только-только туда устроилась. Чарли нехотя отдал ей портфолио и разрешил просмотреть.
Но вместо того чтобы взглянуть на них бегло и вежливо, как это принято, она так внимательно рассматривала их через свои очки, что он подумал, уж не забыла ли она про него.
– Вот эти похожи на раннего Стиглица, – сказала она, вытащив полдесятка поздних работ.
Она была права. На рубеже веков по возвращении из Германии легендарный нью-йоркский фотограф и меценат создал ряд красивых работ, близких по стилю к фотографиям Теодора Келлера.
– Они встречались? – спросила она.
– Да. Несколько раз. У меня есть дневники Келлера.
– Надо это упомянуть. – Она извлекла ранний снимок с изображением людей, бредущих по железнодорожным путям вдоль реки Гудзон. – Отличное решение, – сказала она. – Потрясающая композиция.
Они заговорили о технике Келлера. Разговор затянулся. Через час Чарли сказал:
– Мне нужно в Мидтаун. Может быть, заглянем в «Сент-Реджис»?
Сейчас же он гадал, придет ли она на открытие выставки в галерею Бетти Парсонс, назначенное на следующую неделю.
На манхэттенском паромном причале Чарли нашел такси. Вскоре они уже ехали сначала по Ист-Ривер-драйв, потом по Пятой авеню. Минуя Сорок вторую улицу, Чарли указал на большое здание ООН, которое возвышалось над водой справа. Ему нравились его ровные современные очертания. Горэм уставился на него, но было невозможно угадать, о чем он думал.
– А дальше будет Ривер-Хаус, – сообщил Чарли. – У твоей бабушки там много друзей.
Наверное, это был крупнейший многоквартирный дом в городе, но маленький Горэм, конечно, понятия не имел, о чем шла речь.
Чарли всегда считал, что сын должен жить в том же мире, что он. Вернее, предполагал. До тех пор, пока Джулия не уехала на Стейтен-Айленд. Удастся ли ему впитать на Стейтен-Айленде дух великого, дерзкого города? Может быть. В конце концов, это один из пяти боро. Но поймет ли сын самую суть? Запомнит ли лучшие здания в Верхнем Ист-Сайде? Будет ли знать все рестораны и клубы? А как быть с родными видами и запахами Гринвич-Виллиджа, колючей натурой Сохо? В такие минуты Чарли осознавал, как сильно любит Манхэттен. И мысль о том, что он не поделится городом с сыном, причиняла ему жестокие мучения и порождала чувство утраты.
Они свернули налево, на Сорок седьмую улицу. Когда такси пересекло Лексингтон-авеню, Чарли указал на юг:
– Вон там находится Центральный вокзал.
Горэм молчал. Они достигли Парк-авеню и повернули на север.
– Когда я был маленьким, – сказал Чарли, – там была сортировочная станция. Парк-авеню выглядела не так красиво. Но теперь все железнодорожные пути спрятаны под землю и улица стала очень неплохой, согласен?
– Да, папа, – ответил малыш.
Чарли понял, что хочет внушить сыну еще кое-что. Нечто глубокое и важное. Помимо великолепных домов и квартир, уличной суеты, газет, театров и галерей – неукротимый деловой дух города. Он хотел, чтобы сын уловил, унаследовал этот дух как самое главное.
Город не сломила даже Депрессия. Его спасли три титана. Президент Франклин Делано Рузвельт, конечно, – и славное голландское имя Рузвельт было насквозь нью-йоркским. Для «Нового курса», по мнению Чарли, понадобились выдержка и смелость истинного ньюйоркца. Вторым с начала тридцатых годов и до самого сорок пятого был вздорный коротышка – мэр Ла Гуардиа, формально республиканец, но неизменный приверженец «Нового курса». Он возглавил самую честную администрацию за всю историю города и все эти мучительные годы защищал бедноту. Третьим, и по-своему не менее ярким, стал жестокий гигант Роберт Мозес.
Размах, с которым «комиссар парков» Мозес возводил общественные строения, не имел аналогов. Взять хотя бы большие мосты: Трайборо, соединивший Лонг-Айленд с Манхэттеном, прекрасный Уайтстоун, связавший Лонг-Айленд с Бронксом. Множество общественных парков. А главное, огромные магистрали, по которым всевозрастающее движение было пущено вокруг нью-йоркских боро. С помощью этих титанических проектов Мозес привлек в город бессчетные миллионы долларов из федеральной казны и создал тысячи рабочих мест.
Кое-кто считал Мозеса и его методы жестокими. Его обвиняли в том, что лонг-айлендские автострады не задели богатых усадеб, но уничтожили дома бедняков, что он заботился только о частном легковом транспорте, пренебрегая общественным. Заявили даже, что новые магистрали обернулись барьерами, которые буквально отделили черные районы от общественных парков.
Чарли не был уверен в справедливости этих упреков. На его взгляд, нью-йоркский общественный транспорт был очень неплох, а без новых дорог автомобильная эра грозила парализовать город. Критика в адрес парков и черных кварталов могла быть небезосновательной, но планировка дорог была отменной. Когда Чарли ездил по скоростному шоссе Генри-Гудзон-парквей в Вест-Сайде, которое во всем блеске уходило вдоль великой реки за мост Джорджа Вашингтона, он был готов простить Мозесу едва ли не все.
«Но как объяснить это сыну?» – подумал он, когда такси остановилось у дома его матери на Парк-авеню.
Швейцар в белых перчатках проводил их к лифту, а Роуз уже ждала на пороге квартиры. Ей было за восемьдесят, но она выглядела на шестьдесят пять. После сердечных приветствий все прошли в гостиную.
Квартира была приятная, с шестью комнатами, согласно заведенному в городе правилу. Гостиная, столовая, кухня, две спальни и комната горничной рядом с кухней. Три ванные в счет не шли. Достаточно респектабельно для вдовы, но не совсем то, чего заслуживала фамилия. Чарли предпочел бы восемь комнат: вторую для прислуги плюс спальню или библиотеку. Да и в такой квартире сами комнаты были больше. Сразу после свадьбы у Чарли с Джулией их восемь и было, правда не на Парк-авеню.
Конечно, если бы он обосновался на Уолл-стрит и делал деньги, как кое-кто из его друзей, то мог бы уже обзавестись большой квартирой здесь же или на Пятой. В десять комнат, пятнадцать. Это были внушительные хоромы, почти усадьбы, с четырьмя-пятью комнатами для слуг.
Чарли жил на углу Третьей авеню и Семьдесят восьмой улицы. Неподалеку от матери. Семьдесят восьмая была хорошей улицей, а в квартире имелись большие гостиные, похожие на художественные студии, – весьма привлекательно для холостяка. Правда, швейцара не было. Швейцар действительно нужен.
Роуз любила детей. Она показала Горэму фотографии деда и прадеда. Мальчику понравилось. Имелись и снимки дома в Ньюпорте. Все это напоминало малышу, откуда он вышел.
Днем они взяли такси до отеля «Плаза», облюбовали столик в «Пальмовом дворе». Чарли видел, что ресторан произвел сильное впечатление на мальчонку.
– Иногда я хожу в «Карлайл», – сказала Роуз, – но здесь мне нравится. Приятно быть поближе к парку.
Она поковыряла салат, а внук, с трудом разделавшийся с рыбной запеканкой, впился в шоколадный эклер. Зашел разговор о его школе.
– Когда подрастешь, поступишь в Гротон, – пообещала Роуз.
Джулии не пришлось об этом беспокоиться. Они договорились. Вернее, поправил себя Чарли, договорились его мать и бывшая жена. Он только платил по счетам. Хорошо, если Горэм поступит в городскую дневную школу, но со Стейтен-Айленда туда не очень-то доберешься, а взять мальчика к себе или поселить его у бабушки, если она к тому времени еще будет жива, казалось несколько затруднительным.
– Пап, а ты ходил в Гротон? – спросил малыш.
– Нет, – ответила Роуз, – но, наверное, следовало.
Место, конечно, было отличное. Закрытая школа в Массачусетсе была создана по образу и подобию Челтнемского колледжа в Англии, и его латинским девизом было сказано все: «Служи Богу и порядку» в переводе Чарли. Крепкое христианство. Конечно, епископального толка. Хорошее, солидное обучение, не слишком заумное. Широкая спортивная программа. Холодные обливания. Американским магнатам, как и правителям Британской империи, не пристало быть неженками.
– Он попадет в хорошее общество, – воодушевленно заметил Чарли.
Рузвельты, Очинклоссы, Морганы, Уитни, Дюпоны, Адамсы, Гарриманы, Грю… В Гротон поступали как раз такие.
– А это там был Пибоди? – спросил Горэм.
– Да, Горэм, – улыбнулся Чарли. – Он-то школу и основал. Пятнадцать лет пробыл директором. Молодчина.
– Ты не так произносишь, милый, – поправила Роуз. – Не Пибоди, а Пии-бди.
– Ой, мама! – повел плечом Чарли. – В его-то возрасте…
– Пии-бди, – упрямо повторила мать.
