«Ты действительно ничего не помнишь о своей жизни до появления у шехонцев?» – спросил я ее. «Нет», – прозвучало в ответ, но я впервые почувствовал крупинку лжи в категоричности короткого отрицания.
Когда я встал на ноги, мне разрешили покинуть мрачную землянку. Снаружи во всю господствовала весна. На деревьях появились первые клейкие листочки, реки разлились, и прибрежные ивы оказались в темной воде, издали похожие на рыбаков, тянущих полноводный невод. За мной никто не следил, никто не донимал меня расспросами и никто не боялся, что я попытаюсь скрыться – единственно знакомый путь вверх по какой-то из рек был безнадежен изначально: на берегу не видно было ни одной лодки, а на тайно сооруженном плоту одному выгрести против стремительного весеннего половодья не представлялось возможным. Да и как бросить Горыса и Степана, до сих пор лежавших в беспамятстве и боровшихся со смертью.
Наконец, наступил день моей встречи с шехонским вождем. Он принял меня сидя на высоком отшлифованном временем каменном валуне и, несмотря на пригревавшее солнышко, на его плечи была накинута бурая медвежья шкура. В разновозрастной толпе охотников, рыбаков и ремесленников, окружавшей нас колышущимся полумесяцем, мелькали и молодые женские лица, что считалось недопустимым среди других племен, населявших землю русичей.
– По нашим законам ты можешь остаться с нами и быть таким же свободным как все мы; если же захочешь вернуться туда, откуда пришел – у тебя один путь – очиститься перед медведем. – Речь вождя была возвышенна и сурова, и все сородичи слушали ее, затаив дыхание, хотя ритуал выбора и слова, обрамлявшие старый обычай, наверняка, были знакомы им чуть ли не с рождения.
– Я должен вернуться!
– Тогда завтра, когда солнце скроется за верхушку леса, наступят дни твоего испытания.
– В чем оно состоит?
– Тебя отведут через болото в логово священного медведя и оставят там, на три ночи и три дня без оружия, с бочкой меда и твоей решимостью покинуть нас.
– И что дальше?
– Через три ночи и три дня за тобой придут. Если ты останешься, жив, ты волен, как птица, если нет – ты не прошел очищение,… и – не пытайся самостоятельно найти дорогу через болото – оно не признает ни одного неверного шага...
– Если вернусь – что будет с моими воинами?
– Их судьба будет в твоих руках.
– А если я погибну?
– Их будет ждать тот же выбор!
– Кто-нибудь прошел через это испытание?
– Да! Дважды!
– Ну, что ж, спасибо за прямоту и за то, что не дал мне умереть от ран.
– Ты храбрый воин, а у мужественных людей всегда должна быть возможность побороться за свое будущее, – вождь скинул медвежью шкуру на руки и, легко спрыгнув с валуна, закончил, – я сказал все, что должен был сказать, и совсем скоро ты ощутишь холодное дыхание смерти.
Она пришла ко мне и в ночь перед испытанием, хотя я был уже абсолютно здоров и не нуждался ни в перевязке, ни в лекарственной настойке, а мой разум, пытался стряхнуть с себя дурманящий аромат божественных цветов нашей первой встречи.
Ната ухаживала и за мной, и за Горысом и Степаном – неужели во всем племени только она умела лечить раны и переломы? Почему Степан и Горыс так долго не могут придти в сознание, а если меня обманывают насчет друзей – почему я не могу с ними увидеться? А ее отец, вернее тот, кто называет себя так, один из немногих шехонцев, имеющий связь с представителями других племен – не он ли способствовал клевете о цели нашего похода, и не он ли неуловимый стрелок, покушавшийся ранней осенью на Рюрика? Во всяком случае, та заказная стрела, как заметил Степан, действительно была шехонской.
Но она пришла, хотя не могла не догадаться, что рано или поздно разоблачающие ее вопросы возникут в моей прояснившейся голове, и именно сегодня, в ночь перед очищением, я попытаюсь найти на них ответы с ее помощью.
– Я не думал, что ты придешь сегодня.
– Прости, я не всегда была искренна с тобой.
– Я знаю.
– Свенельд, расскажи мне о Рюрике. – Она сразу же переступила через незримую черту, о которую мы спотыкались все время. – А потом спрашивай все, что хочешь.
Разве можно клянуть солнце, что оно обожгло кожу неосмотрительного человека, разве вправе винить путеводные звезды, что они скрылись за стремительно набежавшими облаками – я рассказывал историю варяжского пришествия на славянскую землю, и уже не сомневался в ее невиновности и желанию бескорыстно помочь нам. Мы сидели на низенькой лавке плечом к плечу, и когда ее русые волосы, пахнувшие душистой сосновой смолой, слегка касались моей небритой щеки – прикосновение было чарующим и волшебным.
– Я помню своего настоящего отца, – теперь в тесной землянке упоительно звучал ее голос, – он не был похож на остальных рыбаков, хотя пользовался у них уважением за свое умение всегда возвращаться домой с богатым уловом. Отец часто садил меня на колени, и, перебирая задумчивыми пальцами мои волосы, напевал грустные песни на незнакомом гортанном языке. В памяти не потускнели ни узкое кольцо на его мизинце с инкрустированными символами, ни голубые глаза, устремленные вдаль безбрежного моря. Наверное, Мергус, о котором ты только что рассказывал, и был моим настоящим отцом.
– И вот ты узнала точно такое же кольцо на пальце Горыса, и благодаря этому нас не умертвили сразу же после расстрела, – я не спрашивал, а просто помогал ей оставить в прошлом все сомнения, как недавно сделал и сам.
– Ваша отвага спасла вас, но ты прав, – увидев, как золото блеснуло на мизинце Горыса, – я поняла, что моя жизнь неотделима от ваших жизней.
– Горыс хранил свой амулет от посторонних взоров, а Рюрик запретил нам выведывать тайну кольца, веря, что придет время и все прояснится без назойливых дознаний, но, по-видимому, твой настоящий отец и отец Горыса были родными братьями. Ты могла бы проверить мою догадку у Горыса.
– Он в забытьи, и, думаю, придется ждать до Купалы, прежде чем между нами протянется нить доверия.
– Странно, я полностью здоров, а Горыс и Степан почему-то не могут прийдти в себя.
– Не удивляйся, я пою их сильнодействующим снадобьем, и они постоянно спят, что бы не расходовать драгоценные силы.
– У каждого племени свои целебные травы и напитки, но, мне кажется, прежде всего, твое внимание исцелило меня.
– Ты что, это голубая глина вытянула боль из твоей головы.
– Голубая глина?
– Да, она встречается у нас в верховьях Соги. Главное – не дотрагиваться до нее голыми руками до того как приложить к ране или перелому и тщательно высушить на раннем солнышке. Шатун научил меня пользоваться чудодейственной глиной, и я не раз применяла ее, когда он возвращался больной и покалеченный после отсутствия в племени.
– Странное имя – Шатун!
– Так называют медведя-одиночку, который покидает свои владения и, ничего не боясь, шатается где попало. Шатун приютил меня у шехонцев и помог выжить среди чужого народа.
– Боюсь, именно он стал виновником гибели нашего отряда.
– Свенельд, пусть Шатун когда-то заменил мне отца – я выросла и вправе без него принимать свои решения. Лучше скажи – ты когда-нибудь раньше сталкивался с медведем?
– Нет.
– Никогда не показывай, что боишься его, если он почувствует твой страх – ты погиб, несмотря на всю твою доблесть и воинский опыт. Не поворачивайся к медведю спиной – лучше смотри ему прямо в глаза и разговаривай как с равным. Священный медведь стар и не алчен до человеческой крови, но быстро гневается, когда бочонок с медом распечатан не им, не дотрагивайся до меда, питайся ягодами, – Ната кивнула головой на принесенное лукошко – вот такими, их на болоте достаточно.
– Твои советы бесценны для меня, – я осмелился дотронуться до ее пальцев, ласковой теплоты которых мне не хватало все последнее время, – вождь не сказал, кто испытал на себе взгляд священного медведя и остался жив: один, как можно догадаться, – Шатун, а кто второй?
– Я, – ответила она просто, – мне то же очень хотелось стать свободной, как птица.
В эту ночь мы впервые любили друг друга. Все получилось естественно и просто. Даже в любви Ната была свободна и независима. Она умела наслаждаться драгоценным мгновением, но и сама не забывала дарить желанную сладость. Словно большие чайки мы слаженно устремлялись в высоту и блаженно парили под облаками, чтобы потом с яростным криком камнем падать вниз и, чуть не разбившись, усердно работая крыльями, снова набирать невиданную высоту. Ее желание высасывало из меня все соки, а силы не убывали, и мышцы наливались звонкой неукротимой песней молодости и торжеством совершенства. Ночь пролетела как сладостный сон, и я чувствовал себя на гребне большой волны, несущей меня мимо всех проблем и страхов, казавшихся теперь до смешного мизерными и бесплодными.
