Аскольд не поверил. Но задумался.
Через недолгое время прибыл гонец от князя Олега: Олег-де стоит под Киевом. Мало воинов в его ладьях, но много всякого товару и невольников. Торговать хочет. А еще привез сильного волхва-кудесника, будто бы тот сам явился к Олегу из корельских лесов и упросил князя взять с собой в Киев; говорил, что летал белой птицей над всем светом между двух морей и видел: у киевских князей большая беда, наследник не родится, сглазили их. И сглаз-то снять несложно, надо лишь, чтоб Аскольд с Диром сами за ворота вышли да с малой дружиной подошли к кораблям Олеговым. Ну а уж как кудесника увидят, чтоб вовсе спешились и, смирив гордость, шли по песку до волхва на коленях.
И поверил вдруг Аскольд, но Дир задумался. Поглядел же на лицо брата, ставшее счастливым от веры в волшебство, удивился, как лицо от счастья меняется, и решил: пусть будет так, как хотят боги.
В тот же день названые братья разлучились. Дир поднял золотую чашу на богатом пиру в Дивном вертограде и засмеялся, увидав рядом своего отца, молодого и сильного, со здоровыми глазами. Отец его засмеялся тоже и хлопнул пожилого сына по плечу, ударил небольно в грудь кулаком, стали Дир с отцом одного возраста. Аскольд же поднял меч на Поле Счастливых Сражений, и повел его меч впереди прочих урман, рубя головы врагов налево и направо, не чувствуя усталости.
Маленькая княгиня с темной косой приготовилась без страха встретить смерть в высоком тереме, но не тронули ее, и дочерей не тронули, а сыновей у нее и не было. Хотела маленькая княгиня взойти на погребальный костер с мужем и братом, да похоронили их в разных местах. Осталась княгиня с дочерьми, но коса ее с того дня побелела, как вишневый цвет, что привел к ней мужа. А место гибели первых киевских князей на правом берегу Днепра, на уступе, стали с тех пор называть Аскольдовой могилой.
За два дня до праздника, до Купалы, когда княгиня искала прохлады в полюбившемся чулане, а нянька и ключница ласково посмеивались над ней и присыпали свои речи такой же острой приправой, как недешевая соль и пряности в кадушках с грибами, и сквозили в речах долгожданные, немного страшные роды и будущие дети, потому что если уж развяжется женщина, будь она хоть княгиня, хоть рабыня – после не завяжешь, не котомка, – стукнула дверь чулана. Княгиня Ольга лениво поворотилась от влажных смородиновых и вишневых листов, от скользкого душистого великолепия груздей и волнушек, от серой стены с налетом нежной плесени и подскочила на месте, а ребенок торкнулся в животе, упреждая об опасности. Няньку и ключницу как корова языком слизала, хоть нянька-то княгиню ни на шаг не отпускала от себя, подслеповатых глаз не сводила – не потому, что не велено, сама тряслась за воспитанницу.
Перед закрытой тяжелой, разбухшей от сырости дверью стоял молодой воин в однорядке тончайшего сукна, у самого князь-Игоря не было такой, и с тяжелой, но тонкой чеканки гривной на шее – не воин, советник и воевода Свенельд. Ольга не любила его еще с тех пор, как тот приезжал мальчиком вместе с князем Олегом, и не могла объяснить своей нелюбви. Воевода же смотрел на нее с почтением, но не робко и с нежностью.
– Не пугайся, княгиня Ольга, – довольно официально заговорил Свенельд, а чулан, кадушки и окорока вопили: «Не слушай, не место, не слушай, не место!»
Ольга замерла, удивляясь себе и своему необъяснимому страху. Спохватилась – он же человек князя Олега, не должен причинить вреда. Верно, хочет что-то рассказать о князе, что-то спешное. А спешное редко бывает радостью, правда, что ли, не слушать? Ольга решительно двинулась к дверям, прикрывая живот извечным и неосознанным охраняющим жестом сложенных рук, но вспомнила о сегодняшней Свенельдовой беде: в кремле новости снуют проворней мышей и так же вездесущи, любая отдельная беда становится общим достоянием.
Лучшие почтовые голуби были у Свенельда, радужно-сизые с красными лапками, блестящими круглыми глазами. Жили они отдельно от прочих, высокая голубятня стояла у воеводы во дворе, кормили птиц отборным зерном, быстрее и надежнее вестников не было даже у князя Олега. Воевода не расставался со стаей, возил ее за собой с места на место, зато и знал новости раньше других и князя мог упредить. Ни ветер, ни стрела не могли догнать его голубей, разве ладожские семарглы, но те говорить не могут, а голуби носили на красных лапках маленькие говорящие грамотки, специальными значками процарапанные. Двух любимых голубок Свенельд сажал на плечо, и они брали у него изо рта вымоченные в вине зернышки, а клювы у голубок были цвета спелой морошки. Сегодня утром пали все голуби до единого, только яйца остались, холодные, без голубок. Отравились птицы – зерном ли дурным, лукавый раб ли подсыпал чего-то из озорства, словенские ли злыдни пролезли в леток. Пожалела Ольга Свенельда, догадалась, пришел жаловаться, а просить – вряд ли. Хватит у него дирхемов и соболиных шкурок купить новых птиц, но пока обучишь – время уйдет, да и где взять таких резвых.
Свенельд ни слова не сказал о голубях.
Речь его, ясная и быстрая, ужаснула Ольгу. Может, знал ее хорошо, не стал обиняками изъясняться, может, опасался, что в желанной тягости своей не осилит она намеков. То, что не побоялся донести ей дурные вести, – не удивило, полагался воевода на ее привязанность к вещему Олегу, а вещий, поди, и речь его предвидел.
Получалось у Свенельда, что муж Ольги, князь Игорь, не годится в великие князья, не совладать ему с молодым государством, как неопытному наезднику с норовистым конем, а страшней то, что он – первый враг князя Олега. Резоны не приводил, заговором не стращал, сразу на другое перевел, на будущего ребенка. Ребенку выпадет великий жребий – Ольга успела подумать, сам ли Свенельд волхвов созывал-пытал, или Либушу подслушал, когда та гадала, – ребенок станет князем и воином, каких свет не видел. Вещему Олегу скоро время придет уходить на Поля Счастливых Сражений, возраст у него нешуточный, но сына Ольги успеет на ноги поставить. Если князь Игорь не помешает, не встрянет промеж. А он встрянет, по всему, задумал что-то, и сам же своей задумки страшится. Самое главное, получалось из слов Свенельда, – вот эта Игорева задумка против вещего Олега умысленная. А если бы князь Игорь выпил вина, допустим, несвежего, ну как зерно, склеванное голубями сегодня… Ушел бы в Валхаллу раньше Олега – а это счастливая доля, уйти на вечные поля молодым и полным сил, не испытав болезненной немощи, не утратив желаний! Если б Игорь ушел раньше, ну, например, ушел через неделю или месяц, князю Олегу не так долго осталось, вот сына Ольги на коня посадит, а это три или пять лет еще – тогда-то Ольга могла бы править именем своего сына, пока тот не повзрослеет совсем.
Не стерпела княгиня, уточнила:
– А ты бы советовал мне, то есть указывал – как править.
Не смутился воевода и взгляда не отвел:
– Напрасно укоряешь. Подумай, княгиня, кому мешали мои голуби? Кто может бояться быстрых новостей? Видимо, Ладоге есть что скрывать от вещего Олега. Я же не рвусь к власти. Но предан великому князю, а больше никому не обязан. О нем пекусь. О его деле – о государстве. И о тебе, ты его настоящая наследница.
Ольга могла позвать своих гридей, и воеводу бы схватили, казнили за измену: шутка ли, князь-Игоря отравить! Могла сделать вид, что испугалась или не поняла. Могла спорить, выяснять детали. Но время кончилось. Она знала, чего точно не могла: не могла быть слабой и счастливой, заниматься лишь счетом дней до долгожданного и немного страшного срока, до родов. И знала, что Свенельд говорит правду. Потому наклонила голову и ответила:
– Жди!
Он понял, время кончилось. Но промолчал. Голуби уснули в голубятне, верхового гонца в Киев остановят стрелой, едва покинет город. Кроме Ольги, никто не сумеет передать весточку великому князю и предупредить о неясной пока опасности. А Ольга в тягости, Ольга любит и великого князя, и мужа.
Воевода поклонился, вышел прочь. Ждать он еще не научился. Но надеяться умеют все, надеяться в крайнем случае на собственный меч. А еще он знал с горячностью молодости, не понимая, почему должен уважать отжившие законы родства, знал, что княгиня, увенчанная красотой и мудростью, предназначена в жены ему, его желанием предназначена, а стало быть, и богами. И живи они, как прежде, за Варяжским морем, он взял бы ее, Ольгу, если бы не клятва князю Олегу. Клятва, которую никто не просил.
Нелюбовь к слабому жадному наследнику Рюрика, к Игорю, он перенесет на его сына, правда, без презрения, испытываемого к отцу, хоть это будет и ее сын, хоть будет великим воином Святославом. Но что такое сын женщины? Женщины часто рожают, сыновей много. А великий воин? Он сам – великий воин. И уже доказал это.
Найденыш заснул и тотчас проснулся, как от толчка. Голова не болела, но с правой стороны ее словно распирало изнутри. Как от сильного удара чем-то быстрым и круглым, вроде копыта. Сон еще дрожал перед глазами: длинный, подробный, хотя спал мальчик недолго. Снилось, что идет по круглой поляне, заросшей калганом и клевером, рядом мужчина средних лет, лицо мужчины казалось знакомым и даже родным, но имени он не помнил. Ни имени, ни того, кем ему приходился спутник. Наверное, родственник, но не отец, а может быть, учитель. Выглядел предполагаемый учитель неважно: длинная не по росту, грязноватая подпоясанная рубаха, домотканые полосатые порты, плащ, подбитый засаленным бурым мехом, таким же спутанным, как борода учителя, густая темная борода, а вот брови редкие и клокастые. Зеленоватые маленькие глазки смотрели с непонятной жалостью, пухлые губы учителя, губы обжоры и краснобая, подвижными червяками лезли из бороды, извивались.
