— Ну, хорошо… но война-то, наконец, будет или нет?.. Вот в Петербурге говорят, что мы обратно поедем. Там и медаль такую придумали на Станиславской ленте с надписью: «Туда и обратно».
— Остряки, — сказал Сахановский, — они готовы надо всем смеяться.
— Война, конечно, будет, — серьезно сказал Паренсов. — Как же можно отменить войну? Мобилизация произведена. Сколько десятков тысяч казаков поднято. Они должны были собраться, коней купить — чистое разорение. Их жены пошли батрачками служить. Как же вернуть их домой без подвига, без славы, без награды, без какой-то там добычи? Засмеют дома. Смута по стране пойдет. Чего вернулись? Турок испугались… Чего не бывало никогда… Вам с бабами воевать! Государь все это, конечно, учитывает… Но вот так прямо объявить войну ему что-то или кто-то мешает.
— Ох, уж эта иностранная — весьма странная политика, — проворчал Порфирий. — Что же я тут буду делать?..
— А то же самое, что делаем и мы. Чертить районы, сегодня одни, завтра другие.
— Побудешь, милый мой, в «диспонибельных», как и мы.
— Просись у «паши» в начальники штаба. Дивизия собрана, а штаба еще нет.
— И какая дивизия, подумай!..
— Дикая!..
— Гулевая!! Только война начнется — пойдет в самую глубь Турции, гулять по тылам…
— Какие полки!.. Один Терско-Горский конно-иррегулярный чего стоит!.. Ингуши и осетины, никогда никакому военному строю не обучавшиеся. Почище башибузуков будут.
— Эти, брат, резать будут — ай-люли, малина!.. Только держись.
— И кто командует-то, — сказал Паренсов. — Скобелев, слыхал?..
— Как, разве Скобелев приехал из Ферганской области? Когда я уезжал из Петербурга, я только слышал, говорили, что он просится в Действующую Армию.
— Да не тот Скобелев, а паша!.. Отец того, знаменитого, что халатников бил. Генерал-лейтенант Димитрий Иванович. Вот сегодня здесь ему штаб обед устраивает. Увидишь его и просись, не прогадаешь, — сказал Гарновский.
— Ну, что, господа, — сказал Паренсов, — человек прямо с поезда. Затуркали совсем Порфирия Афиногеновича. Вы вот что, устраивайтесь на моем мосте. Вот вам и койка.
— Гей, люди!.. — здоровым басом крикнул Сахановский, — тащите, черти, чаю полковнику, вещи его тащите сюда. Устраивайтесь, полковник, в тесноте, да не в обиде!..
II
Генерал Димитрий Иванович Скобелев и точно походил на пашу. Меткое слово товарищей прилипло к нему. Высокий, коренастый, тучный, с крутым, ясным лбом, почти лысый, лишь по вискам и на затылке вились седые, темно-серые волосы, с длинными, густыми бакенбардами, висящими вниз, и с красивыми пушистыми усами, он был старчески медлителен, благостен и не без легкой насмешки над собой. Из-под прямых, темных, густых бровей ясно, остро, спокойно и добродушно смотрели серые глаза. Он носил черную, с серебряными газырями черкеску, обшитую вдоль ворота каракулем. Свитские аксельбанты висели из-под серебряного погона.
Музыканты встретили генерала маршем, офицеры столпились у входа в столовую. Скобелев остановился в дверях и, широко улыбаясь, поклонился на все стороны.
«Настоящий паша, — подумал Порфирий. — Но какой толстый и старый… Ему за шестьдесят, должно быть… Как будет он но тылам ходить и башибузуков «резать»?
Офицеры окружили Скобелева и повели его к закусочному столу.
— Ваше превосходительство, какой прикажете?.. Смирновской, полынной, зубровки или рябиновой?..
— Наливайте, пожалуй, зубровки, только — чур, немного. Свое-мое давно пито и выпито. Ничего мне больше не осталось.
— Груздочки хорошие!..
— Или почки?..
— Баклажаны румынские!..
— Ваше превосходительство, а что, правда это, что ваш сын Михаил Димитриевич сюда едет?..
Генерал точно поперхнулся водкой. Казалось, воспоминание о сыне ему было неприятно.
— А… Ыммм… Весьма возможно, что и едет… С него станет.
Седые, кустистые брони нахмурились, сдвинулись к переносице. На переносице легла складка. Глаза блеснули.
— У Михаила Димитриевича, сынка вашего, — сказал высокий полковник в седеющих бакенбардах, — тоже, как у вашего превосходительства, и Георгиевский крест?
— Ыммм, мало чего у него нет, — ворчливо сказал Скобелев и пошел к столу. — Есть у него и Георгиевский крест.
— У Михаила Димитриевича, — начал было Гарновский, но Скобелев сердито перебил его.
— Что вы все пристали ко мне… Михаил Димитриевич… У Михаила Димитриевича… Оставьте, пожалуйста… Никакого такого Михаила Димитриевича я не знаю, да и знать, государи мои, не желаю.
Темные брови разошлись. Складка на переносице исчезла. В глазах загорелись счастливые, довольные огни.
— Для вас и точно есть там какой-то Михаил Димитриевич… Свиты Его Величества генерал. Ферганской Области военный губернатор… Ну, а для меня, — тут лицо окончательно расплылось в широкую улыбку, — для меня есть просто — Мишка!.. Мишка, который у меня денег безудержно требует… Вот и все, государи мои.
Сидевший рядом со Скобелевым армейский казачий полковник с цифрой «30» на погонах, Давыд Иванович Орлов, командир Донского полка гулевой дивизии, сказал Скобелеву:
— Расскажи, ваше превосходительство, как ты под Баш-Кадыкларом турецкие пушки брал…
— Слушайте, судари, Давыд Орлов дело напомнил. И кстати, Вы вот ко мне с Михаилом Димитриевичем лезли. Крест у него Георгиевский… Так у Мишки моего крест за дело! Он там текинцев бил, города брал, целые области Государю Императору завоевывал. А у меня крест и вовсе ни за что.
— Ну, полноте, что вы, ваше превосходительство. — сказал Гарновский… — Мы знаем — за взятие турецкой батареи.
— Вот и неверно… Не я взял батарею, а казаки ее взяли.
За столом притихли. Половые гостиницы и вестовые солдаты в белых рубашках, стараясь тихо ходить, обносили обедающих жареной индейкой. «Скрип-скрип», — поскрипывали их сапоги, и запах жареной птицы смешивался с дегтярным запахом солдатских сапог.
— Так-то оно, судари. Был я в минувшую турецкую войну молодым флигель-адъютантом. Вот как и Мишка мой. Командовал я в ту пору сводным казачьим полком. Во время сражения под Баш-Кадыкларом стояли мы, как и полагается коннице, на фланге. Жарища была страшная. Там где-то бой идет пехотный, нас это не касается. Слез я с лошади, присел на камень и о чем-то задумался. Вдруг, вижу, всполошились мои казачки, скачут куда-то мимо меня. Я им кричу: «Куда вы?.. Постой!» — а один казачишка попридержал коня и кричит мне: «За постой, барин, деньги берут»… Сел я на коня и помчался догонять сорванцов. Гляжу, а они лупят прямо на турецкую батарею… Ну и я тогда припустил пошибче, кричу казакам: «Ребята! Дарю вам эту батарею», — ведь так, кажется, настоящие-то Бонапарты делывали, а урядник мне и отвечает: «Не беспокойтесь, батюшка Димитрий Иванович, Георгия вам заработаем»… Вот, судари мои, как дела-то на войне делаются. Они взяли батарею, а мне дали Георгия…
— Ну, полноте, ваше превосходительство, — сказал Гарновский.
Скобелев повернулся к Орлову и негромко сказал:
— Да вот, Давыд… Мишка!.. Это беда такого сына иметь… На прошлом Георгиевском празднике Государь Батюшка и скажи мне: «Ты — сын и отец знаменитых Скобелевых»… А?! Знаю — ненароком сказал… Царь Батюшка меня любит… Он того и в мыслях не имел, чтобы задеть или обидеть меня… Ну, а питерские-то завистники и подхватили, и понесли. Сын и отец!.. А?! А сам-то?.. Что же, понимаю — каждому свое.
Когда Скобелев уезжал — было темно. Тускло горели редкие керосиновые фонари. Офицеры вышли провожать гостя. Скобелев долго усаживался в высокую бричку рядом с Орловым, укручивался башлыком, бранился с кучером — тоже Мишкой.
— Ты, Мишка, черт, дьявол, смотри, осторожней по этим колдобинам… Не вывали.
Бричка загромыхала по замерзшей мостовой, и до Порфирия донесся сердитый голос старого Скобелева:
— Шагом!.. Черт!.. Дьявол!.. Тебе говорят — шагом!..
«Да, — подумал Порфирий, — куда ему с Дикой дивизией по турецким тылам гулять, башибузуков резать… Печь да завалинка — удел стариков… Состарился паша»…
Порфирий так и не собрался с духом проситься к Скобелеву в начальники штаба…
III
Через несколько томительных, скучных дней, проведенных Порфирием то в расчерчивании никому не нужных карт, то за ломберным столом — играли в винт и в безик, а иногда подзуженные толстым Сахановским — «Ма-ка-ашку», господа, заложим» — кто-нибудь держал банк, играли в макао, играли скромненько, ставки были небольшие, и горки пестрых ассигнаций перекочевывали из одного кармана в другой, — 19-го марта, неожиданно, прямо с поезди, для осмотра войск, расположенных в Бесарабии и в Кишиневе, прибыли Великий Князь Николай Николаевич Старший с сыном и с начальником штаба генералом Непокойчицким и расположились в губернаторском доме. И еще прошло три дня какого-то томительного тихого ожидания, когда 22-го марта поутру, но приказу Великого Князя на городской гауптвахте барабанщик ударил тревогу, вестовые казаки поскакали по казармам и весь город наполнился военным шумом спешащих на сборное место полков.
