Она отошла и села в кресло с высокой спинкой у камина. Он остался стоять там, где стоял, с его красивого лица постепенно начали сходить красные пятна гнева. Через анфиладу комнат откуда-то доносились звуки лютни; кто-то наигрывал старинную любовную песню. Всё это — зал, пятна солнечного света, льющегося из окон, на полу, наконец, расслабленно сидящая в кресле женщина, которая смотрит на него как на незнакомца, — всё это казалось чем-то нереальным. Более нереальным, чем внезапно мелькнувшая в его воображении картина: Форстер оглушает Эми ударом по голове и затем перекидывает её бесчувственное тело через перила...
Он закрыл глаза ладонями, чтобы не видеть этого.
— Что это с тобой, Роберт, — никак, совесть заговорила? — услышал он насмешливый голос Елизаветы. — Ты играл. Твоя ставка была высока, но ты проиграл.
— Что я проиграл, госпожа?
— Ты убил её понапрасну, бедный мой Роберт. Я теперь никогда не смогу выйти за тебя замуж. Я не смогла бы этого сделать, даже если бы захотела. Даже если тебя оправдают, ты навсегда будешь запятнан кровью. Полагаю, это для тебя куда более суровая кара, нежели любая, полагающаяся по закону. Не приближайся ко мне!
Он широко открыл глаза, а его руки, вытянутые, чтобы обнять её, безвольно упали вниз.
— По какому закону... о чём ты?
— По моему закону, — ответила Елизавета. — По закону, который требует, чтобы преступление, именуемое убийством, было наказано. Я искренне надеюсь, Роберт, что доказательств твоей вины не будет найдено. В противном случае я, ни минуты не колеблясь, отправлю тебя на эшафот. До окончания расследования ты заключаешься под домашний арест и должен пребывать в своём доме в Ричмонде. Если ты посмеешь его покинуть или выкажешь мне неповиновение, тебя ждёт Тауэр.
В эту минуту он охотно ударил бы её, как ударил до этого Эми, но его рука даже не сжалась в кулак. Если бы она сейчас плюнула ему в лицо, он бы даже не посмел утереться. В эту минуту Роберт Дадли получил самый главный урок в своей жизни: он понял, что Елизавета не такова, как другие женщины. Как бы они ни проводили время наедине, она не допускала по отношению к себе никаких вольностей, кроме тех, что решила допустить сама. Любой забывший это был бы уничтожен без сожаления; более того, нужно быть безумцем, чтобы пытаться совершить нечто подобное. Если Тюдоры чем-то и знамениты[8], подумалось ему вдруг, так это той лёгкостью, с которой они бросают друзей и возлюбленных.
Он поклонился и вышел из комнаты.
Через неделю после смерти Эми Дадли в Абингдоне началось расследование. Роберт послал в Кумнор своего доверенного слугу и родственника Блаунта следить за его ходом, и тот сообщил ему, как Эми провела последнее утро своей жизни. Её служанка и компаньонки Одингселл, Оуэн и миссис Форстер рассказали одно и то же: в то утро их обычно кроткая госпожа выглядела какой-то рассеянной. Она приказала им отправиться в Абингдон на ярмарку и оставить её одну в доме. Когда миссис Одингселл попыталась возражать, Эми принялась яростно настаивать на своём; по её приказанию они оставили её одну в Кумноре, а вернувшись, обнаружили уже мёртвой. Такова была история, которую узнал Блаунт, и он постарался, чтобы её раструбили по всему графству и чтобы присяжным заранее было известно: леди Дадли в то утро заставила свою челядь оставить себя одну и казалось, что она не в себе.
Никто не мог объяснить, почему она так себя вела; вернее, объяснение было только одно, хотя и зловещее — Эми намеревалась покончить с собой. Было и другое объяснение, но его знали только Роберт и его казначей. Форстер сказал Эми, что Роберт хочет вернуться для того, чтобы обсудить условия примирения, однако из-за ревности королевы этот приезд должен остаться в тайне. Если Эми не отошлёт всех куда-нибудь из дома, он не приедет. Пока она ждала мужа, Форстер устроил ей в пустом доме западню. Однако о том, как обстояло дело в действительности, так никто и не узнал. Форстеру удалось остаться в тени, между тем как женщины спорили, пререкались и обвиняли друг друга, а Блаунт изо всех сил раздувал счастливо подвернувшийся слух о самоубийстве. Дадли из Ричмонда написал ему письмо, требуя докопаться до самой сути, будучи уверен, что Форстер его не выдаст. Это был ловкий ход; казалось, Дадли старается найти убийцу усерднее, чем государственное правосудие. Но в те дни он метался по своим покоям в Ричмонде, как зверь по клетке; он не мог отправиться к Елизавете, которой нисколько не доверял, а поехать в Кумнор, чтобы вмешаться в ход расследования самому или хотя бы увидеться с Форстером, ему было запрещено. Оставалось довериться другим и ждать. А если бы его доверенные лица подвели его: если бы Форстер упустил что-либо из виду или Блаунт ошибся, Елизавета принесла бы его в жертву на алтарь своей репутации. Он не сомневался в этом, и это понимание его ужасало. Часто он проклинал её, часто проводил целые часы, вспоминая её полуобещания, её поцелуи, внезапные вспышки чувственности, милости, которые она ему оказывала и дразнила ими его самых ярых противников и завистников. Но стоило ей увидеть, что на карту поставлены её собственные интересы, — и она набросилась на него как лютая тигрица. Она ласкала его лицо и гладила его волосы, а потом заявила, что снимет ему голову с плеч. И это были не пустые слова. Она думала, что он убил Эми, но это её не шокировало; это многое говорило о её характере. Если он лишится жизни, то лишь из-за того, что в его преступлении косвенно оказалась замешана королева.
Ему нужно оправдаться, раз и навсегда; Блаунт должен обеспечить такой вердикт Абингдонского суда присяжных, который бы снял с него всякие подозрения. Он велел Блаунту обратиться к присяжным самому, хотя это был и рискованный шаг.
Но все усилия Блаунта оказались напрасны; тщетно он пытался подкупить присяжных. Это были сельские жители, хорошо знавшие Эми Дадли; все любили её за кроткий нрав и милосердие. Но фактам было нечего противопоставить, кроме слухов и подозрений, а доказательств того, что Эми была убита, обнаружить не удалось. Наиболее очевидным вердиктом, который снял бы с Дадли все подозрения, был бы вердикт о самоубийстве. Однако абингдонские присяжные не захотели запятнать память леди, славившейся своей добротой на всю округу, и приговорить её, как самоубийцу, к погребению в неосвященной земле. Они вынесли вердикт, согласно которому причиной смерти Эми был несчастный-случай. Роберт спасся от плахи, но, получив весть об этом от Блаунта, он понял, что отныне ему никогда не избавиться от тяготеющего над ним подозрения.
22 сентября Эми Дадли была погребена в оксфордской церкви Девы Марии. Два дня спустя Роберту было разрешено вернуться ко двору.
По случаю смерти Эми Дадли Елизавета объявила при дворе траур; она отказывала себе в удовольствии танцевать и музицировать до окончания похорон и работала с советниками в напряжённой и неловкой атмосфере. Роберта оправдали; было известно, что она собирается вернуть его ко двору. Сесил, сначала взорвавшийся, услышав о произошедшем убийстве, теперь пользовался её полным доверием, но он был единственным, кто знал, что у королевы на душе. Они поговорили откровенно, причём Елизавета про себя удивлялась, как она может обсуждать потребности своей природы с Сесилом, которого всегда считала бесполым и скучным. Однако, как оказалось, он разбирался в тонкостях человеческих чувств не хуже, чем в государственной политике. Она хотела вернуть Роберта, потому что без него чувствовала себя несчастной и не могла успокоиться, а за время его отсутствия ей так ц не удалось найти ему замену; она настойчиво объясняла, что она не распутница, а одинокая женщина, которая нуждается во внимании мужчины. Сесил кивнул; он негромко спросил, как далеко заведёт её эта потребность, и Елизавета спокойно ответила, что она достигла своего предела. Что бы ни говорили или думали люди, скорее она выйдет замуж за своего палача из Тауэра, чем за Дадли. Мир обвинит её в том, что она хочет выйти за него замуж; он обвиняет её в этом уже сейчас, над свежей могилой Эми, но она даёт Сесилу слово чести, что этого не случится никогда. Этот разговор состоялся в тот вечер, когда вернулся ко двору Дадли и перед тем, как она встретилась с ним; в заключение Елизавета протянула Сесилу руку, и тот её мрачно поцеловал.
— Не думайте обо мне слишком плохо, — попросила она его.
Поразительно, как она зависит от этого странного, похожего на писца человека, такого сухого и педантичного и в то же время одарённого таким блестящим умом... Поразительно, как близки они стали за последние несколько недель, когда у неё не было ни одного защитника в королевстве или за его пределами.
— Будь я мужчиной, это казалось бы вполне естественным, Сесил.
— Единственный поступок, естественный для женщин, — это замужество, госпожа, — негромко ответил он. — До того времени, как это произойдёт (а я молю Бога, чтобы это случилось как можно скорее), я одобряю вашу связь, если она делает вас счастливой. Я не говорю о самом человеке — я не верю ему и никогда этого не скрывал; однако до тех пор, пока он доставляет вам удовольствие и сохраняет своё нынешнее положение, я не имею ничего против него. Но когда настанет время от него избавиться, я буду готов и к этому.
