Наспех придуманная версия убедила Степана.
— Ладно! — повеселел он и, побежав к сараю, вытащил из-под соломенной крыши наган и мешочек с патронами.
— Вот и все! — закончил Жорж.
— Эх, знал бы атаман, как мы его провели, свирепый предъявил бы ультиматум! — шутили братья.
— Обманули его тонко, пусть свирепеет, это его дело, а наган в наших руках! — торжествовал Жорж.
Из разведки вернулся отец. Он рассказал много новостей. Больше всего нас возмутило предательство кулаков и буржуазных националистов.
Страшнее зверя был Пётр Присяжнюк из села Дмитровки. Он прошёл обучение в специальной разведывательной школе в Германии, хорошо владел немецким языком. С самого начала оккупации служил офицером гестапо в городе Ровно. Начал свою «деятельность» с того, что вместе с другими предателями ворвался в дом Лукьяна Ткачука, связал ему руки и бросил в подвал. Потом жестоко пытал. Лукьян держался мужественно. Стойкость патриота бесила истязателей. Они отвезли его на хутор и, согнав крестьян, требовали, чтобы Ткачук публично клеветал на Советскую власть.
— Это вы грабите людей! — гневно бросил Ткачук палачам. — Это вы убиваете наших детей и насилуете женщин!
— Говори правду! — ударом рукоятки револьвера Присяжнюк рассёк Ткачуку губы.
— Врёте, мерзавцы, побоями не очерните мою душу, — не двинулся с места Ткачук. — Вам отомстят!
Крестьяне пугливо жались друг к другу. Из толпы вырвался женский стон: «За что мужика люто избивают?»
А фашистский выкормыш со своими напарниками все круче заламывал своей жертве руки, бил его по голове. Когда обессиленный Ткачук упал на землю, бандиты топтали его сапогами. В проблеске сознания наш друг выкрикнул:
— Проклятые! Жизнь мою погубите, а правду не убьёте… Предатели поволокли Ткачука и бросили в глубокий колодец.
Фашистские агенты вылавливали преданных Советской власти людей и жестоко расправлялись с ними.
— Ты, Николай, знал Шелемеху? — спросил отец. — Он батрачил в Рясниках.
— Конечно, помню. Мы даже дружили.
— Плохим оказался человеком… — отец сделал ударение на первом слове. — Служит ныне в полиции, людей губит без разбора. Видел я, как вёл он по селу двух пленных красноармейцев. Руки у них были связаны. У берега Горыни Шелемеха скомандовал:
— Спускайся к реке!
Пленники остановились.
— Зачем же к реке?
— Сворачивай, приказываю! Там узнаешь зачем!
Военнопленные спустились по крутому склону мелового косогора. Вскоре прогремели выстрелы… Как ни в чём не бывало, полицай сунул пистолет в кобуру и начал шарить по карманам убитых. Стянул с них сапоги, брюки, гимнастёрки… Связал ремнём окровавленную одежду, бросил убитых в воду и, закинув за плечи узел, ушёл.
С жестоких расправ над людьми начал свою карьеру и кулак Николай Матвейчук. Гитлеровцы назначили этого предателя комендантом горыньградской полиции.
Матвейчук знал: рано или поздно придёт возмездие и для маскировки облачился в ризу псаломщика. Он шёл по стопам своего родителя Леонтия Матвейчука. И у этого была не менее «красочная» биография.
«Святой» полицейский преуспевал. С установлением Советской власти на западноукраинских землях Матвейчука-отца раскулачили и лишили церковного прихода. Но, к его счастью, умер горыньградский священник Селецкий. Леонтий занял его место и переехал с семьёй в Горыньград. Матвейчук-отец влиял на прихожан словом божьим, а сын — и словом и плёткой.
Матвейчуки нажились на чужом добре. В их доме появилась дорогая мебель, ковры, хрустальная посуда. Комендант-псаломщик вместе со своими сподручными грабил еврейское население и свозил домой ценности. А потом распорядился вывести горыньградских евреев с лопатами к берегу реки.
Под Лысой горой их расстреляли. В этой расправе участвовал сам псаломщик.
Только случайно двум счастливчикам удалось убежать. Они и рассказали правду о тех, кто божьим словом «воодушевлял» убийц.
В день расправы слуга господний, как обычно, отправлял в церкви богослужение…
Из уст отца мы узнали и о хороших, честных людях, которые смело шли наперекор злой воле бандитов, помогали тем, кто боролся против захватчиков.
Это -семьи Демьяна Болещука, Андрея Козака, Колюбенко и многие другие. Именно они стали нашими боевыми помощниками. Не один раз патриоты предупреждали о грозившей нам опасности.
Я извлёк из тайника записку. В ней сообщалось: «В субботу и воскресенье двое неизвестных рыскали на велосипедах по селу и хуторам, искали связи с вами. Им сказали, что два брата Струтинские расстреляны немцами, остальные скрылись. Говорят, что неизвестные встречались с Косолапым».
Мы вызвали Казимира Янковского. Он описал внешность велосипедистов. Они были в добротной одежде. Настойчиво расспрашивали о нашей сестре Марии, интересовались, когда она появится.
Отец воскликнул:
— Наверное, это был Шелемеха!
— Один назвался Андреем, а второй — Герасимом, — вспомнил Казимир.
— Так и есть! Полицай Андрей Шелемеха!
Перед уходом Янковский вынул из кармана газету.
— Смотрите, гитлеровцы грозятся всем, кто будет помогать военнопленным и антифашистам.
Отец прочитал вслух:
«Волынь, четверг, 9 июля 1942 года.
Объявление
Смертная казнь ждёт каждого, кто прямо или косвенно будет поддерживать саботажников, преступников или бежавших из плена; каждого, кто предоставит им убежище, накормит их или окажет другую помощь. Все имущество виновных будет конфисковано.
Тот, кто уведомит германские власти о саботажниках, преступниках или бежавших из плена и тем самым поможет поймать или обезвредить их, получит 1000 рублей… или участок земли.
Ровно, июнь, 1942 год.
Военный командарм на Украине Рейхскомиссар Украины».Казимир доверчиво посмотрел отцу в глаза.
— Народ пробуждается и готов вам помочь. А эти «объявления» для нас ничего не значат. Я никогда не изменю нашему делу, и если погибну, то знаю за что: за свой народ, за свободу.
Вот почему бесновались фашистские изверги! Они не мог ли сломить боевой дух народа. Хорошо сказал Янковский: объявления оккупантов никого не запугают!
На другой день после нашей встречи Казимир проходил вдоль лесной опушки. Его чуткое ухо уловило шум, доносившийся из глубины леса. Казимир укрылся в кустах и прислушивался к каждому шороху. Показались двое мужчин. Недалеко от места, где притаился Янковский, остановились. Одного из них Казимир узнал: это был Косолапый. Агент «наводил на цель» своего спутника, очевидно, карателя.
— Вон дом Янчука. Левее, у дороги, живёт его дружок Янковский; на бугре — дом Зигмунда Гальчука.
Когда они ушли, Казимир решил предупредить о готовящейся засаде. Извлёк из муравейника винтовку, зарядил её и поспешил к Медведовке. На полпути его окликнули:
— Стой! Кто идёт?
Защёлкали затворы.
— Свой! Иду с работы домой! — Янковский выстрелил и бросился бежать.
Когда мы встретились, он рассказал о ловушке и предупредил:
— Косолапый — опасный змей… От него надо поскорее избавиться.
На рассвете Янковский возвращался на свой хутор. Убедившись, что его никто не преследует, прилёг у большого пня, чтобы немножко отдохнуть. Усталость одолела связного, и он уснул.
Его разбудил треск сухого валежника: каратели прочёсывали лес.
Янковский бросился в сторону, но вражеская пуля сразила его наповал.
Печальная весть о гибели боевого товарища нас потрясла. Это была наша первая непоправимая потеря. Мы не могли отдать последний долг Казимиру Янковскому — проститься с его прахом. Каратели бродили неподалёку от хутора.
Лишь на второй день наша группа вышла из леса и у самого хутора салютовала тремя залпами. Минутой молчания мы почтили память погибшего друга.
Промокшие до нитки, мы с Ростиславом зашли к Янчукам просушить одежду. Больше всех хлопотала Тамара. Она согрела воды, дала чистое бельё, накормила нас, а потом с грустным видом сказала:
— Ну и ну, не сладко вам живётся…
— Живём не горюем, — пошутил я.
— Не горюете!… А надолго ли хватит вашего терпения? Девушка широко раскрыла глаза. В них я увидел невыразимую тоску, сочувствие, тревогу за нашу судьбу.
Я не ответил на вопрос Тамары. Она знала и без того, что мы выдержим любые испытания и не успокоимся, пока родную землю топчет фашистский сапог.
Янчуки собрались на сенокос.
— Пойдёшь с нами, Тамара? — обратился отец к дочери.
— Пойду, — неохотно согласилась она.
Перед уходом мать наставляла младшего сына Сашу:
— Захочешь поиграть — закрой дверь на замок. Если кто спросит о нас, отвечай: «На работе у пана, дома никого нет». Мы возвратимся вечером. Понял?
— Понял, мама, — ответил мальчик.
Саша вышел во двор, заперев дверь на замок. Он игрался в песке у самого колодца, находившегося посередине двора.
