Генерал Дин, капитан Уэр и лейтенант Кришнер поднялись по трем ступеням подъезда с маленькой медной табличкой «Бюро пропусков», Кришнер упредительно открыл высокую и тяжелую дверь. За этой дверью тут же, почти впритык была вторая, такая же высокая и тяжелая, она открывалась внутрь. Миновав ее, американцы оказались, наконец, в тепле, в небольшом и совершенно пустом холле с двумя застекленными окошками в стене. Одно из окошек было закрыто, во втором за стеклом сидела пышная дама в военной гимнастерке и с желтой косой, кольцом уложенной на голове.
Генри Уэр подошел к ее окошку, повторил, кто они и зачем пришли.
— Документы! — односложно потребовала дама.
Американцы достали свои паспорта, Уэр просунул их в тонкую щель под стеклом окошка. Дама взяла паспорта и шумно опустила деревянную шторку, закрывающую окно. Только по стуку ее сапог и дальнему скрипу двери американцы поняли, что она унесла их паспорта в неизвестном направлении.
Ждать пришлось долго, но теперь они были в тепле, грелись у горячей чугунной батареи. Пользуясь вынужденной паузой, Ричард сказал генералу:
— Сэр, вы знаете, в этой стране запретили джаз.
— В каком смысле? — удивился Дин.
— Во всех! Я спросил в МИДе, где в Москве есть джаз-клуб. А мне совершенно официально сказали: в СССР джаза нет. Вы представляете?
— Да, — подтвердил Генри Уэр. — С разрешения Сталина тут есть только джаз-банд Эдди Рознера, немецкого еврея, бежавшего из Германии. И симфоджаз Радиокомитета. Но они постоянно выступают на фронте.
— Симфоджаз? — переспросил Дин. — Что это значит — «симфоджаз»?
— Это как белый негр, — хмуро сказал Ричард Кришнер и вдруг произнес пылко, как Ромео, лишенный своей Джульетты: — Сэр, я не могу жить без джаза! Отпустите меня на фронт!
— Вы же починили рояль в посольстве и играете по вечерам втроем.
— Сэр, мои партнеры не джазмены, и наше трио — это не джаз! Я прошу вас…
Продолжить он не успел — окошко бюро пропусков шумно открылось, пышная дама в военной гимнастерке просунула под стекло три американских паспорта и сказала:
— Возьмите документы. И можете идти.
— К маршалу Ворошилову? — обрадовался Генри Уэр.
— Нет. Маршала Ворошилова нет в Москве.
— А когда он будет?
— По этим вопросам вам нужно обращаться в ОВС к генералу Евстигнееву, — ответила дама в гимнастерке и опустила шторку на окошке.
БЕЛОРУССИЯ. ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА «ПОЛОЦК — ДАУГАВПИЛС».
Начало ноября 1943 года
Светало. Даже сквозь пелену дождя уже можно было различить железную дорогу.
Два партизана, лежавшие на опушке леса рядом с Борисом Заточным и Семеном Школьниковым, поползли к насыпи. Один из них тащил тяжелую мину, другой держал в руках моток бечевки и на ходу разматывал его. Бечевка была привязана к взрывателю. Борис включил камеру и начал снимать, как подрывники малой саперной лопаткой и руками раскапывают насыпь под рельсами. Шорох дождя по лесной листве сливался со стрекотом работавшей «Аймы».
Когда молодой подрывник, вернувшись, улегся рядом с операторами, Школьников спросил:
— А если собаки? Мину хорошо замаскировали?
— Дождь замоет следы! Лежи тихо! — приказал юный партизан.
Вскоре совсем рассвело, и дождь кончился. Как пишет Школьников в своих мемуарах, только балтийский ветерок срывал с веток дождевые капли. Сырость прохватывала насквозь, плащ-палатки и ватники отяжелели от влаги. Вдруг из-за поворота железной дороги, скрытого за сосняком, показался фашистский дозор: двое солдат с овчарками. Немцы шли медленно, внимательно глядя себе под ноги. Лежа в ста метрах от насыпи, партизаны оцепенели: заметят, и все труды насмарку. Командир и еще один партизан держали на мушке обеих овчарок, остальные целились в немцев. Если собаки возьмут след и потянут по бечевке в сторону леса… Нет, овчарки ничего не заметили, прошли мимо. Юный подрывник, сосед Бориса и Семена, облегченно вздохнул.
Сквозь облака стали пробиваться солнечные лучи. Оба оператора завели до отказа пружины своих кинокамер.
— Идет! — шепнул сосед.
Гул приближающегося поезда, сначала еле слышный, постепенно набирал силу. Борис и Семен осторожно расползлись в разные стороны, чтобы снимать с разных точек. Борис встал и прислонился для упора к дереву. Полотно железной дороги поблескивало метрах в сорока от него. Показались платформы с балластом, их толкал паровоз. Снимать это было ни к чему, и Борис вновь залег, прижался к земле. Если бы на путях стояла мина нажимного действия, в воздух взлетели бы только платформа и паровоз.
Шумно пыхтя, паровоз прошел мимо. На короткое время вернулась тишина. Даже сквозь ватник и два свитера холод пробирал тело до дрожи. Мелькнула мысль: «А может, поезда и не будет?»
— Серега, приготовиться… — послышался чей-то шепот.
Парнишка стал наматывать на руку конец бечевки, осторожно натягивая ее. Гул нового поезда нарастал. Борис вновь поднялся. Он видел перед собой только слепящие на солнце рельсы. Больше всего он боялся пропустить решающее мгновение. Однако опасно было включать камеру раньше времени. Завода пружины и пятнадцати метров пленки хватало только на полминуты. Надо рассчитать так, чтобы успеть снять взрыв.
Борис глянул на Школьникова. Тот лежал за большим валуном, уперев в него свою «Аймо».
Тут из-за поворота показался паровоз, а за ним лента крытых платформ. Партизаны лежали, не шевелясь. Операторы включили камеры. В траве вилась бечевка…
И вдруг она дернулась, и тут же — оглушительный взрыв разорвал вселенную, из-под колес паровоза полыхнуло пламя, в дыму отчетливо промелькнул кусок исковерканного рельса.
Паровоз, а за ним платформы накренились и, с грохотом наползая друг на друга, покатились под откос. Затем началось самое страшное: на платформах стали рваться снаряды. Казалось, от грохота этих взрывов лопнут барабанные перепонки, рухнут мокрые сосны. В багровых всплесках пламени фантастическим фейерверком взлетали камни, обломки рельсов, осколки снарядов. А когда взрывы утихли, разбушевался пожар.
Партизаны бросились к составу, потому что на рельсах остались стоять три желтых цистерны с надписью «Shell». Партизаны стали палить в них из ППШ. Безрезультатно, цистерны не загорались. Тут к месту взрыва на большой дрезине с прицепом примчался отряд немецкой железнодорожной охраны. Немцы еще издали палили наугад по лесу в обе стороны от железной дороги. Завязался бой. Борис залег за валуном, валун — хорошая защита от пуль и упор для камеры. Одно плохо — рядом горела платформа, раскаленный воздух разом высушил всю одежду и обжигал тело. Бой продолжался. Партизаны ударили по цистернам из пулемета зажигательными пулями, и цистерны вспыхнули ослепительным синим пламенем. Уникальные кадры! Операторы поспешили снять это крупно, вблизи. Пламя обжигало лица и руки, зато на пленке запечатлевалась каждая деталь. В эти минуты Заточный и снял Школьникова. Три метра пленки, на которых снят оператор на фоне пожара и боя, хранятся ныне в Госфильмофонде.
Гитлеровцы — оглушенные и обожженные — отошли. Стрельба затихла. Партизаны быстро собрали трофеи и двинулись в лес. Позже, в глубине леса, Борис сказал Школьникову:
— Как думаешь, сколько все это продолжалось?
— Долго. Наверное, час или полтора.
— Четырнадцать минут. Когда показался паровоз, я взглянул на часы.
ПОЛЕТ «МОСКВА — ТЕГЕРАН». 18 ноября 1943 года
Ранним утром 18 ноября 1943 года Аверелл Гарриман, генерал Джон Дин, британский посол Арчибальд Керр и их ближайшие помощники вылетели из Москвы в Тегеран на секретную встречу Рузвельта, Сталина и Черчилля. Хотя вопрос об открытии авиабаз союзников на советской территории не был заявлен в числе основных тем этой встречи, Гарриман и Керр хорошо понимали, что только от Сталина зависит конкретное решение этого вопроса и только Рузвельт и Черчилль могут заставить его такое решение принять. В России может меняться общественный строй, княжества могут превращаться в царство, царство в империю, а империя — в так называемый Союз Советских Социалистических Республик, но при любой смене вывески власть остается вождистской и диктаторской, рассуждал в самолете Чарльз Болен, знаток России и третий секретарь американского посольства. Сегодня вся политическая власть в СССР замыкается на Сталине, ни председатель правительства Вячеслав Молотов, ни маршал Климент Ворошилов никаких самостоятельных решений не принимают, никак не влияют на Сталина и не являются его советчиками. Истребив всех действительно выдающихся и талантливых руководителей и военачальников, от маршалов до комбригов, он оставил вокруг себя только лизоблюдов, способных ежедневно твердить ему, что он гений всех времен и народов, и постепенно сам в это поверил…
