В белой сорочке-теснухе, с толстой косой, небрежно переброшенной через плечо наперёд, гибкая и ловкая в малейшем движении, распрягала коней… Оляндра! Та самая Оляндра, которую множество раз видел он из суздальского поруба, до потемнения в глазах завидовал дружинникам с заросшими харями, которые могли веселиться с такой щедро-доступной, манящей, привлекательной женщиной.
Оляндра!
Иванице всё ещё не верилось, он подошёл ближе, встал за спиной у женщины, она почувствовала его присутствие, обернулась к нему всем своим телом, твёрдые округлости ощущались под тесной сорочкой так, будто Иваница прикасался к женщине; Оляндра отбросила назад свою тяжёлую светло-русую косу, прищурилась хищно и сторожко.
- Ты чего? Гнать меня отсюда надумал?
- Вот уж! - растерянно улыбнулся Иваница. - Да разве же я княжеский прислужник?
- Чего же смотришь?
- Видел тебя когда-то - вот и смотрю.
- Где же видел?
- А в Суздале.
- Ври больше! Был там?
- Вот уж! И у самого князя Долгой Руки в палатах был, и поруб изведал. Там тебя и видел.
- Не была в порубе.
- Зато возле него бывала. Со стражей возилась, а я скрежетал зубами.
- Из поруба?
- Ну да!
- Ну и дурак еси.
- До сих пор не верю, что стоишь передо мной. Вот протяну руку и…
- А ты протяни…
- Боюсь - исчезнешь.
- Не исчезну. Пришла в Киев, хочу тут быть. Вырывца моего убили под Переяславом. Боярыней хочу быть за Вырывца.
- А где же те? - не слушая ни про Вырывца, ни про боярыню, спросил Иваница, будучи не в силах оторваться от своих болезненно-сладких воспоминаний.
- Кто?
- Ну… Те, которые водили тебя тогда… Водили и возвращались… А тогда ты приходила да брала себе нового. Готов был разорвать тебя!
- Не шуми, дурак! Разве о таком вспоминают?
- Где же они?
- А я знаю?! Наверное, там.
- Где?
- В Суздале. Стерегут поруб.
- Там кто-нибудь снова сидит?
- Может, и сидит. Ежели и нет никого, поруб всё едино стерегут. Потому как может пригодиться. Князь без поруба - не князь.
- Что же будешь делать в Киеве?
- А твоё какое дело? С мужиками спать буду!
- Вот уж! Снова пойдёшь к тем, которые стерегут порубы?
- Могу и к тебе прийти. Дождись ночи.
- Там ходила и днём.
- Это там. В Суздале любви много, ночей не хватает.
- Почему думаешь, будто только в Суздале? А в Киеве?
- Киев беден на любовь. Потому и пришла сюда. Принести любовь.
Как всегда, к несчастью Иваницы, откуда-то прибрёл сюда Петрило. Иваницу он едва ли и заметил, зато сразу же увидел Оляндру, разгневался на неё, но, вспомнив, что должен расчищать дорогу Долгорукому, который уже спускался с софийской башни, чтобы вести своих приближенных на пир, набросился на женщину, зашипел:
- Прочь! Князья идут!
Оляндра ничуточки его не испугалась, отрезала со смехом:
- А мне князья и надобны! А ты ни к чему!
- Цыц! - попятился от неё Петрило. - Знаешь, кто я?
- Кто же? - подмигивая Иванице, не столько из большой благосклонности к нему, сколько из-за необходимости иметь сообщника, насмешливо спросила Оляндра.
- Петрило! Слыхала?
- И слыхать не хочу! Мне князь надобен! Долгая Рука!
- Прочь! - перепуганно наставил на неё руки Петрило, но уже было поздно, потому что князья шли от Софии, сверкало на солнце драгоценное оружие, играя самоцветами, тусклым золотом светились одеяния иереев; впереди всех, помолодевший, высокий, улыбающийся, широко шагал князь Юрий в наброшенном поверх льняного белого наряда дорогом корзне, уже не босой, а в сафьяновых зелёных, шитых перлами сапогах на серебряных каблуках.
Юрий охватил жадным взором все: и костёр, на котором варили и жарили, и ведёрки с пивом, и суету людскую, и зелёное спокойствие деревьев, и голубой простор неба, и широкий двор Ярославов, где когда-то бывали конные ристалища, и бесконечную коновязь с серебряными кольцами, и неожиданный на княжеском дворе простой суздальский воз с убогим скарбом, и пригожую женщину возле него…
Петрило согнулся чуть ли не вдвое, сверкнул на Юрия уже не злым, как на всех, кто ниже, а по-собачьему острым взглядом:
- Княже, милый! Петрило есмь. Восьминник в Киеве. Тебе и хочу служить, как было уже не раз. Спасал тут лекаря твоего приближенного.
- Петрило? - засмеялся Долгорукий. - Толще стал или старее? Иди с нами, коли ты уж тут. А это Иваница? Лекарь, - Долгорукий поискал глазами среди князей и воевод Дулеба, но не нашёл, хотя и знал, что тот должен быть где-то здесь, - лекарь, почему же ты покинул своего товарища? Иваница такожде люб нашему сердцу. Пошли с нами, Иваница.
- Вот уж! - пробормотал Иваница. - После поруба да на пиршество?
- Злопамятен! - удивился Юрий. - Не забыл про поруб! Повинюсь перед тобой при всех. Иди с нами.
- А я? - выскочила вперёд Оляндра. - А меня тоже пригласишь, княже? Мой Вырывец под Переяславом… Боярыней меня сделать должон! Боярский двор мне в Киеве за моего Вырывца! Все стояли, а он побежал на Изяслава! Ты и сам стоял, а Вырывец побежал!
- Ну, - Юрий растерянно развёл руками, - что мне делать с такой суздальчанкой? Зовёшься как?
- Оляндра!
- Иди с нами, ежели хочешь.
- А и пойду!
Князь Андрей что-то прошептал Юрию на ухо. Долгорукий вздохнул. Оляндра тем временем втиснулась между Юрием и его сыном, словно так оно и надлежало, была там и княжна Ольга, но для неё теперь не стало места возле отца, её медноватые волосы сверкали где-то дальше, рядом с красным нарядом Берладника, так что киевляне, которых вмиг набилось полон двор Ярославов, не знали, на кого раньше смотреть надлежит: на князя ли Юрия, на молодую ли княжну, на роскошного ли в своей красоте Берладника, рядом с которым блекли самые видные мужи, или же на беспутную Оляндру, которая пролезла к князьям и извивалась среди них, босая, в тесной сорочке, будто блудница вавилонская.
Такого в Киеве никогда ещё не видывали.
А Долгорукий, словно бы оправдываясь и перед киевлянами, и перед своими, и перед осуждающими взглядами иереев, привлёк к себе Дулеба:
- Вот, лекарь, княжеская доля: власть всегда выше человека, власть нависает над тобой даже тогда, когда ты добыл её собственными усилиями и заслугами. Чем превзойти власть? Все князья, лишаясь власти (а лишаются они её неизбежно, хотя бы и после смерти), могут продлевать своё существование лишь благодаря тем людским поступкам, которых не позволяло их положение. Следовательно, поступки вопреки положению.
- А я ничего тебе не говорю, княже. Рад видеть тебя в Киеве, здоровью твоему рад.
- Считаешь, помолодел?
- Всем это видно.
- Лишь бы ты не ошибся.
- А возле такой жены, как Оляндра, и вовсе моложе станешь, улыбнулся Дулеб.
- Князь должен дать мне боярский двор! - тотчас же вмешалась Оляндра. - Ты, княже, добрее всех! Ты пожалеешь бедную женщину!
- Доброты княжеской на всех женщин не хватит, - сказал Долгорукий с сожалением. - И человечности также не хватит. Ни для народа, ни… - Он оглянулся вокруг, разыскивая кого-то взглядом, и добавил после молчания: Ни для летописцев…
- Может быть, и чрезмерно добр ты, княже, - негромко заметил Дулеб. Вижу, позвал на пиршество и Петрилу, и Ананию; наверное, придёт и Войтишич, который где-то спрятался и выжидает.
- И Войтишич придёт, - согласился Долгорукий. - Все придут, всех приму. Потому как не может человек тратить свою жизнь на вражду, уже сегодня пошлю гонцов во все концы нашей земли, чтобы объявили о мире и конце всех раздоров и ненавистей. Единство и свобода для всего люду. Самое дорогое в свободе - борьба за неё. Мы достигли свободы, доказали свою способность, теперь можем свободно взяться за своё дело. Никого - над нами, никто не будет мешать, - стало быть, какие же враги могут быть у нас сегодня и почто ненависть?
Дулеб долго молчал, подошли уже к сеням, стали входить во дворец, согласно чинам и дерзости, у кого что было, а когда мыли над серебряными рукомоями руки, лекарь снова каким-то образом оказался возле князя Юрия и сказал ему:
- Кому кажется, что он уже достиг свободы, на самом деле её утратил или же утратит вскоре. Человек борется всю жизнь. Затем и пришёл он на свет.
- А ты, лекарь? - спросил князь. - Также борешься?
- Борюсь. Даже с самим собою, ежели хочешь, княже. Ты же перебороть себя не можешь, вижу.
- А нужно ли? Намекаешь на эту вот жену? Или вспоминаешь Суздаль и наши странствия по Суздальской земле?
- Боюсь успокоения твоего, княже.
Иваница тем временем пробрался к Оляндре, попросил тихонько:
- Сядь возле меня за столом.
- А ежели я возле князя хочу!
- Там без тебя найдётся кому сидеть. Хочу, чтобы возле меня была.
