Игнатов с Борисом Львовичем затворились в капитанской рубке, а мы остались в кают-компании. Собственно, нам здесь уже нечего было делать, но Заболотный всё тянул резину: ему больше всех хотелось узнать, чем завершится дело? Сеня листал журналы, а я отвел Павла в сторонку.
— Вот! — протянул ему пятидесятидолларовую купюру. — Пусть будет первым взносом на часовню.
— Откуда у тебя? — подозрительно опросил он.
— С неба упали, — пошутил я. — Бери, чего ты?
— Нет, пока не окажешь, не возьму.
Он был тверд в своих словах и тут мне пришлось солгать:
— Это, видишь ли… Женя недавно продала один портрет, мэрского деятеля, и ей хорошо заплатили. А когда я сказал, что ты собираешься часовню строить, она и просила меня передать.
— Сама просила?
— Сама, сама.
Я видел, что он очень обрадовался, даже зарделся. Взял купюру и сунул ее в конверт. Потом достал записную книжку и открыл на чистой странице.
— Пишу: от Евгении Нефедовой — пятьдесят долларов, — пояснил он мне. — Хорошо, что первый взнос от твоей сестры, знаменательно, теперь дело непременно пойдет. Она принесет удачу, я верю.
Он так воодушевленно и искренно это сказал, что мне стало стыдно за свою ложь. Получалось, что я с первым-то взносом его и обманул. И как теперь может «пойти дело», если в нем изначально неправда скрыта? Но теперь было поздно что-то разъяснять, и я стушевался.
— Куда после отправимся? — спросил, подходя к Павлу, Заболотный. — Ты вроде решил к Петру Григорьевичу Иерусалимскому заехать?
— Надо. Но хотелось бы переговорить и с батюшкой, отцом Димитрием.
Я знал, о ком идет речь, это была почти легендарная личность. Мне тоже очень не терпелось с ним повидаться. Я был у него вместе с Павлом всего раза три, но вынес в душе столько, что хватило бы на много лет вперед.
— Оно, конечно, пользительно, — сказал Заболотный, — но ведь батюшка тебе средствами-то не поможем.
— А мне от него лишь совет нужен, — ответил Павел. — Иные слова дороже денег.
— Тут я с тобой, пожалуй, соглашусь. Но я и о твоей просьбе не забыл. Насчет бандитов. Звоню уже, авось встретимся. А что же наши переговорщики все не выходят?
Заболотный поглядел на часы, стал расхаживать по кают-компании. Он мне всё больше напоминал большого кота, умеющего быть и ласковым, когда его гладит хозяйка, и хитрым, при ловле мышей, и всяким, лишь прикажите.
— Не мельтеши, сядь, — сказал я.
Заболотный рассеянно посмотрел на меня, но продолжал ходить.
— А хорошо бы отправиться на этом корабле в такую землю, где нет бога, — произнес он вдруг. И тут же добавил: — Не набрасывайтесь на меня все сразу, я просто имею в виду, что есть же такие богом забытые места, где нет ничего, вот там-то и размахнуться можно, создать Нечто.
— Это место — пустота, — ответил Павел. — И создашь ты там лишь Вавилонскую башню.
— Ну, так, так, — кивнул Заболотный. — Я всего-то так, к примеру. Мысли вслух.
В кают-компанию вошли Игнатов и Борис Львович. И по их лицам я понял, что они не договорились.
Событий последующих трех дней было так много, что они как-то спутались в сознании, перемешались, наслоились друг на друга. Но, прежде всего, корабль. Игнатов отказался уступить его Борису Львовичу, хотя тот предлагал разумную и вполне приемлемую цену. Но тут нашла коса на камень. У обоих были свои цели: один упорствовал, потому что в «Святителе Николае» видел спасительную для себя идею, дело своей жизни, «плавучую церковь» — по выражению Павла, который точно угадал затаенную мысль Игнатова; а другой желал, во что бы то ни стало, преподнести этот корабль Евгении Федоровне, возлагая на свой дар определенные, а может быть, и последние надежда, и не свернул бы в сторону ни за что.
Тут, на этом поле, между ними должна была произойти какая-то роковая схватка, я это предчувствовал. Почему Борису Львовичу запало в душу именно это судно? Не знаю, возможно, он видел в нем некий православный символ, действительно «плавучую церковь», поскольку такой корабль с такими функциями был в Москве единственным, и он в азарте ставил себе задачу обладать им. И прекрасно знал, что это преподношение явится для Евгении Федоровны тоже символом, будто у ног ее ляжет целый храм, а на всякое другое, осыпанное золотом изделие, она и не обратит внимания. Мне кажется, он не сомневался, что сможет купить всё. Или почти всё, что захочет.
Позже я узнал, что в те дни на Сергея Сергеевича Игнатова оказывалось постоянное давление со всех сторон. Ему звонили кредиторы, навещали налоговые инспекторы, угрожали какие-то темные личности, да и сам Борис Львович продолжал вести с ним упорные переговоры, медленно поднимая цену. Искушение было велико. Другой бы уже сдался, но «стойкий оловянный солдатик» оправдывал свое прозвище. Игнатов держался за корабль из последних сил, но в него же мертвой хваткой вцепился и Борис Львович. Всё это выяснилось уже в иные дни, а пока смертельное противостояние должно было как-то разрешиться.
Сестре я не рассказал о подслушанном мною на корабле разговоре между Борисом Львовичем и Заболотным, не упомянул и о готовящемся подарке. Не хотел опережать события. Она вела себя как-то неровно, взвинчено, ссылаясь на простуду и усталость, но продолжала все время проводить в мастерской, заканчивая портрет «мэрского деятеля». Ничто другое сейчас ее вроде бы не интересовало. Мы общались лишь по утрам и вечерам, но однажды она мимоходом бросила:
— У скульптора Меркулова скоро состоится один маленький сабантуй, в мастерской на Полянке, будет богема.
Я молча уставился на нее, не понимая, куда она клонит?
— Меркулов мой приятель, — продолжила сестра. — Очень успешный скульптор. К тому же, православного вероисповедания. Да и народ-то там подберется не бедный. ну, теперь-то соображаешь?
— Еще нет, — признался я. — Мне надо заказывать смокинг?
— Тебе надо немного лишнего ума заказать. Я к тому веду, что можно бы пригласить Павла, ты же мне сам говорил, чтобы я свела его с нужными людьми. Ему ведь нужны пожертвования на часовню?
— Ну, точно! — хлопнул я себя по лбу. — Молодец, здорово придумала!
— Господи, и зачем только я всё это делаю? — искусственно проговорила сестра и ушла в мастерскую.
Я в тот же день передал наш разговор Павлу, он заметно обрадовался. Мне кажется, он даже ждал от меня нечто подобного. Вернее, не от меня, а от Жени. Надеялся на что-то. Теперь вслух стал рассуждать:
— Я ей очень благодарен, так и передай. Меркулов — замечательный скульптор, огромной силы. И мы ведь одной идеи, одного духа. Я читал его статьи, правильно мыслит. За православную монархию.
— Ты когда к нам в гости-то приедешь? — перебил его я. — Или адрес забыл?
— Потом, после, — несколько смутился он. — Сейчас дел много. Невпроворот.
Дел было действительно достаточно. Почти всё это время я проводил вместе с Павлом. Заболотный от нас не отставал, хотя порою мелькал между Борисом Львовичем и Игнатовым. И всегда, когда Павел заводил речь о строительстве часовни, он подхватывал и умело переводил разговор на свою казачью православную миссию, которой тоже требуются пожертвования. Он будто конкурировал с Павлом, стараясь не отстать, чтобы хлебную ложку не пронесли мимо его рта. Чутье на деньги было поразительное.
Ходил с нами, разумеется, и Сеня. Он как-то разительно переменился в новой одежке (Заболотный купил ему еще и высокие шнурованные башмаки), стал чуть смелее, развязнее, разговорчивее, жадно проглатывал увиденное и услышанное вокруг. А жил по-прежнему у Мишани. Мы ездили по разным адресам, стучались во все двери. Были в общественных и благотворительных организациях, в творческих союзах, в городской Думе, в префектурах и управах, у частных лиц. Нельзя сказать, что никто не жертвовал, но мало и неохотно, старались поскорее выпроводить. У Павла набралось за все это время едва ли триста долларов. Даже на фундамент под часовню не хватит.
Что же касается Даши, то за эти три дня я ни разу ее не видел. Не мог связаться даже по телефону. Она словно ускользала от меня. Как фантом, призрак. Я несколько раз заскакивал на рынок, но мне говорили: только что была здесь, отошла на минутку. Я ждал — она не возвращалась. Будто издали наблюдала за мной, а может, так и было? Долго там маячить времени не было, я пару раз видел фигуру Рамзана, уходил, ехал с Павлом по его делам, а сам все время думал о Даше. Теперь единственной ниточкой, связывающей меня с нею, был он. Ведь жил-то он по-прежнему у Татьяны Павловны. И, наверное, я ему смертельно надоел своими расспросами о Даше.
— С ней всё в порядке, — ответил он мне как-то чересчур резко. — Не понимаю, чего ты так тревожишься? Девушка она не глупая, сильная. Конечно, ей не сладко в этой среде, но она, по-моему, справится. Сидит допоздна на кухне и книжки читает.
