Пчела бежала со всех ног, желая оказаться в отряде первой, и словно не уходила
никуда. Докажите, что отлучалась!
Но чтобы опередить, нужно было очень спешить — бойцы тоже бежали, спеша уйти
глубже в лес, и почти на пятки ей наступали. Пришлось напрямки через болото
ломиться, благо неглубоко оказалось. А там немного и… прямиком на караульных
вылетела.
— Ты?! Какого хрена?!! — заорал на нее дежурный из местных, Микола Приходько.
— Клюкву собирала! — оскалилась ему находу, правда думала, что улыбнулась.
Парня перекосило:
— От дура скаженная!… А клюква-то где?! — заорал ей вслед.
— Завтра соберу, передумала!
Сашко только хмыкнул, как лежал в засаде травинку покусывая, так и остался
лежать, хитро в спину удаляющейся Пчеле поглядывая.
У первых землянок девушка притормозила, дух перевела, себя немного в порядок
привела, и уже чинно к костерку прошла. Села на бревно рядом с Костей Звирулько,
молодым мужчиной в линялой гимнастерке, и получила печеную картофелину да улыбку
в придачу:
— Объедайся, стрекоза.
— Пчела, — поправила, улыбнувшись в ответ. Автомат обняла и вгрызлась в
картошину.
— Ну, от пчелы — то в тебе ничего и нет…
И смолк, увидев Казака — лейтенанта кавалериста, Прохора Захаровича. Тот навис
над девушкой и как рыкнул:
— Санина, кой ляд ты здесь сидишь? Тебя командир ждет, третий час тебя взять не
можем! А ну геть до атамана! Бегом! Растудыть!
Лену сдуло.
Когда Сашка злой на нее и мечтающий проорать все, что думает о ней, вернулся с
группой на базу, Лена уже шагала в сторону Пинска, вместе с Сашком и Тагиром.
В дом к Пентелею она их не провела, велела в развалинах на краю города ждать.
— Береженого Бог бережет, — кинула и двинулась к «сапожнику», но не напрямую —
кругами сжимая вокруг его дома, сторонясь комендатур и скоплений немцев. А все
равно то тут то там, проезжали легковые машины, мотоциклисты.
Город преобразился — везде висели нацистские флаги, объявления: сдать то и то,
невыполнение — расстрел.
Бродили патрули с собаками, гуляли женщины под ручку с немецкими офицерами, в
платьях как с довоенных журналов мод, накрашенные, с перманентом. Открылись
ресторан, цирюльня, баня. Город ожил, но стал серо-черным от обилия мундиров и
каким-то неживым из — за очень маленького количества гражданских.
Потом Пантелей поведал ей тайну метаморфозы — в город пришли части СС. Начнется
крупномасштабная зачистка города и прилежащих районов. Уже объявили, что
участились нападения на доблестные войска большевистских банд-формирований.
Гражданское население обязано содействовать поимке бандитов и передачи их
немецкой власти.
— Будь осторожна, — закончил и отдал лист с расписанием отправки составов. —
Пятиконечной звездочкой помечены составы с советскими военнопленными,
шестиконечной — составы с еврейским населением. Говорят, переселяют, но что-то
слабо верится. СС властвует на всей территории, начали функционировать
комиссариаты. Тюрьмы уже полны людей, вырезают евреев и интеллигентов. Положение
становится все более сложным. И многие уже понимают, что хорошего не будет. С
питанием становится все хуже, его забирают в войска. По домам ходят, погромы
стали обычным делом… Да, и еще, примерно через неделю на станцию приходит
состав с боеприпасами, танками. На станции взять его невозможно, но рвануть,
чтобы он не то, что до фронта, до Пинска не дошел — реально. Приходит он на
станцию в шесть утра. Время может измениться. Остальное, думайте сами.
— Я все поняла.
Ей стало ясно, что данные Пантелей получает не только от своих людей или
благодаря наблюдательности. И понятно, выпытывать источник информации не стала.
Чем меньше знаешь, тем меньше шансов подвести и выдать.
Они замаскировали радио под ящик с цветами, поставили на коляску и, Лена
покатила ее прочь. До развалин добралась без приключений. Осталось дождаться
темноты и вынести из города.
Все сложилось очень удачно. Они без труда выбрались из города, хоть и затратили
на это всю ночь. Утром шагали уже по лесу, но приметили одинокую телегу, на
которой трясся старик и, решили немного передохнуть — проехаться.
Лена рванула вперед, нагнала колхозника:
— Деда, а деда, подвези.
— Куды?
— Тут недалеко. Ты сам куда?
— Так жандармерия ажно в Барановичи погнала, чтоб их лихоманка маяла!
— Что так, диду?
— Да, ай! — отмахнулся старик, мужчин увидел и ящик с кустами роз и, вовсе
мрачным стал, недовольным. — Цветочки им? Ох, люди!
И стеганул коняку, как только все сели. Тагир рядом со стариком пристроился,
пряча автомат под ватник, а все равно видно, что оружие прячет.
Дед косился, косился и молвил:
— Вы, чьи ж будете? Партизаны, поди? Цветочки вона садите? А там люди мрет!
— Тише дед, — процедил мужчина. Но старика понесло:
— А вота выкуси! — выставил ему кукиш, поводья натянул, останавливая телегу. —
А ну хеть отсель, сучьи дети!
— Что так сурово-то, отец? — недобро уставился на него Эринбеков.
— А то, что совести у вас нема! А и у меня ее к вам не будет! Геть сказал!
Сашек переглянулся с Леной — нехорошо. Если дед еще громче орать начнет, до беды
недолго.
— Ладно, ножками пойдем, не обломимся.
Слезли, ящик сняли.
Дед тут же коняку хлестанул, подгоняя:
— Шоб вам не жилось, а маялось, хадюки! — крикнул через плечо.
Сашек рожу скривил и вдруг за дедом ринулся. Перехватил поводья, лошадь
остановил и деда за грудки схватил, тряхнул:
— Ты не белены объелся, старый? Ты чего лаешь?
— А то… а то… — и вдруг плюнул парню в лицо.
— Сдурел?! — рявкнул тот.
Старик притих, а все равно смотрит волком. Тагир Сашка от скаженного потянул:
— Не вяжись.
Тот сплюнул в сторону и процедил в лицо колхозника:
— Не был бы ты седым, я б тебя сейчас так украсил — мать бы не узнала!
И выпустил.
Старик телогрею поправил и бросил парню в след:
— Был бы молодым, как вы цветочки не садил. А бил бы энту сволоту немецку,
покамест патронов було, покаместь силов хватало! Ууу! — кулаком пригрозил и
наддал коню, чтоб поспешал.
Ребята переглянулись и рассмеялись.
— Интересно, а чего его в Барановичи с телегой послали? — протянула Лена.
Мужчины посерьезнели. Сашок плечами пожал:
— Пытать не буду, и так умылся. Ну, его, дурной какой-то.
— Правильный старик, — улыбнулся Тагир. Лена прищурилась и рванула за дедом,
нагнала и рядом пошла:
— Деду, а деду, а зачем тебя в Барановичи послали?
— Тебе, какая печаль? — опять «залаял».
— Ну, бить-то ты меня не будешь, надеюсь? — улыбнулась.
Старик насупился, грозно поглядывая на нее, губами пошамкал и заворчал:
— Что с тя, девки, возьмешь? А вота дружки твои! Ряхи наели. Ружо у их, гляньтя!
А толку — пшик! Окопалися, сучьи дети! А тама вона мертвяков полон лес! Пленил
солдатиков немец-то, загнал и забыл! Каждный день как мухи мрут! А вы тута
цветочки садитя! Тьфу на вас!
Лена потихоньку отстала, мужчины ее нагнали:
— Ну и? — спросил Сашок. — Умыл?
— Под Барановичами лагерь военнопленных, — сообщила глухо, переводя услышанное
от деда на внятный язык. — Высокая смертность. Фрицам плевать на них: согнали и
забыли. Ни еды, ни воды, ни медпомощи. Вот они и умирают. Местных трупы убирать
гонят, свозить на телегах. Куда — не знаю.
Дальше шли молча, мужчины как язык проглотили, да и девушке говорить не хотелось.
Настроение к черту уехало.
— Отыграемся еще, — сказал Тагир уже у Бугра — камень.
Радость от появления радиоприемника в отряде была огромной. Мужчины весь вечер
шутили, с уважением поглядывали на добытчиков, а те друг на друга не смотрели —
паршиво отчего- то на душе было.
С того дня изменилось к Лене отношение и командира. Она стала настоящей связной
