На этот раз доктор Ясуда сам заговорил о том, что его волновало. Он тоже слышал кое-что по поводу переговоров, которые идут; или должны идти, между японскими и немецкими дипломатами. От своего пациента из министерства иностранных дел Ясуда слышал, что три страны хотят договориться «о борьбе с мировым коммунизмом». Больше ничего Ясуда сказать не мог, его пациент тоже знал об этом слишком мало.
Речь шла о подготовке сговора против Советской России под видом антикоминтерновского пакта. Но это стало известно годом позже, а пока просачивались только слухи. Заговор готовили в строжайшей тайне, и эту тайну надо было раскрыть.
Но у художника Мияги было еще одно дело к Ясуде. Он сказал:
— Доктор, заболел один человек, которому никак нельзя болеть. Помогите, у него воспаление легких. Как обычно, Ясуда сначала ответил общей фразой.
— Люди вообще не должны болеть. — Потом спросил:
— Где же этот человек?
— К сожалению, вы не можете его увидеть. Ясуда нахмурился.
— Понимаю… В таком случае дело сложнее. Не могу же я лечить на расстоянии! Как вы думаете?.. Не могу! Впрочем, вот что, — решил доктор, попробую дать ему сульфапиридин. Это новейшее средство, которого наши врачи еще не знают. Надеюсь, ваш знакомый скоро будет здоров.
Лекарство, которое Ясуда дал художнику, Мияги переправил Зорге через медицинскую сестру Исии Ханако. Исии одна ухаживала за больным. Мияги не хотел лишний раз появляться на улице Нагасаки.
Через несколько дней Рихард Зорге действительно был на ногах.
В знак благодарности художник принес Ясуде свою картину — «Лиловые ирисы». Доктор принял ее. Он радовался, как ребенок, когда, откинув шторы, с восхищением разглядывал лиловые цветы на берегу пруда. Это был единственный случай, когда доктор Ясуда, щепетильный в таких делах, принял «материальное вознаграждение». В организации Рихарда Зорге люди не получали никаких денег за свою опасную работу. Все подчинялось лишь чувству долга. Людей влекла убежденность — надо сделать все, чтобы сохранить мир. Так думали все: не только самоотверженный Рихард Зорге — Рамзай, руководитель группы, но и японский ученый Одзаки, и капрал воинской части Яваси Токиго, которого привлек к работе художник Мияги, и молодая женщина Исии Ханако, медицинская сестра, приехавшая в Токио искать работу… Впрочем, Исии Ханако не входила в группу «Рамзай».
Исии выросла на юго-западе, вблизи Хиросимы — в Куросика, прекраснейшем из прекрасных городков Японии. Так она считала, и, вероятно, так оно и было. Туда приезжали туристы, чтобы насладиться чудесными видами, стариной, послушать древние легенды. В Куросика было очень красиво, но там не хватало для всех работы. Для Исии Ханако ее тоже не нашлось. Она училась в медицинском училище, недолго работала в университетской больнице, но вскоре осталась без дела. Музыка, которой она занималась с детства, тоже ничего не могла дать для жизни. Исии жила с матерью и старшим братом — художником Дацичиро; у него была своя семья. Что оставалось ей делать? Она поехала искать счастья в Токио, где жила ее подруга, служившая в большом ресторане.
Сначала помогала подруге — мыла посуду, вытирала столы, стелила скатерти. Ей ничего не платили, она просто работала, чтобы не сидеть без дела, к тому же иногда за это кормили. Так продолжалось несколько месяцев. Наконец к Исии пришла удача — у папаши Кетеля, хозяина ресторанчика «Рейн-гольд», освободилось место официантки. Это было осенью 1935 года.
Исии с трепетом прошла сквозь бутафорскую винную бочку в дверь с сосновой ветвью на притолоке — знак того, что здесь подают спиртные напитки и можно выпить горячего сакэ. Когда Исии предстала перед папашей Кетелем, тот оценивающе осмотрел девушку и, видимо, остался доволен. Она была красива, Исии Ханако, в свои двадцать семь дет — изящная, тонкая, в светлом кимоно и элегантных дзори на маленьких ножках.
— Пожалуй, ты мне подойдешь, — сказал он, посасывая погасшую трубку. — Как же мы тебя назовем?.. Берта есть, Катрин есть… Агнесс! Будешь Агнесс. Я немец, и у меня все должно быть немецкое — пиво, сосиски, имена официанток… Приходи через три дня и заучи вот эти слова…
Папаша Кетель заставил Исии записать несколько немецких фраз: «Гутен таг», «Данке шен», «Вас вюншен зи?»
— Работать будешь в немецком платье, как у них, — кивнул Кетель на девушек в сарафанах и цветных фартуках.
Почти сразу же, как Исии Ханако начала работать в «Реингольде», она обратила внимание на посетителя ресторанчика — слегка прихрамывающего человека с волевым лицом и широкими раскосыми бровями вразлет, как у воителя, охраняющего Будду. Чаще всего он приходил один, садился у крайнего столика ближе к окну, со многими здоровался, иногда, не допив пиво, куда-то исчезал, а через полчаса-час снова возвращался к своему столику.
Однажды Кетель подозвал к себе Исии и сказал ей:
— Послушай, Агнесс, обслужи-ка вон того господина, что сидит один у окна. Это доктор Зорге. Сегодня у него день рождения, а он почему-то один. Развлеки его…
В обязанность девушек из ресторана входило развлекать посетителей. Их называли «хозяйками». Гостеприимные, общительные, они сервировали стол, приносили блюда и, усаживаясь рядом, поддерживали разговор.
Исии подошла к столику и спросила по-немецки, как учил ее папаша Кетель:
— Вас вюншен зи?.[4]
Зорге взглянул на нее — маленькую, стройную, с большими, как вишни, темными глазами… А брови — черные тонкие радуги. Нежные очертания губ придавали лицу выражение застенчивой мягкости.
Зорге спросил:
— Откуда вы знаете немецкий язык?.. Я хочу, чтобы вы посидели со мной.
Исии не поняла. Зорге повторил это по-японски.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Агнесс.
— Агнесс? — рассмеялся Зорге, рассмеялся в первый раз за весь вечер. Немецкая девушка, которая не говорит по-немецки… Знаю я эти штучки папаши Кетеля!..
Рихарду Зорге в тот день исполнилось сорок лет — четвертого октября тридцать пятого года. И он чувствовал себя очень одиноким. С настоящими друзьями встретиться было нельзя, с «друзьями» в кавычках — очень уж не хотелось. Рихард пошел в «Рейнгольд», просто чтобы побыть на людях. Папаша Кетель заметил, что его знакомый доктор почему-то не в духе. Учтиво осведомился об этом.
— Да вот праздную сорокалетие, — иронически усмехнулся Зорге…
Потом подошла эта маленькая японка с глазами-вишнями, и они просидели вдвоем весь вечер. Рихард сказал:
— Мне иногда нравится делать все наоборот — какой бы я мог сделать вам подарок? Сегодня день моего рождения, — пояснил он, — но мне будет приятно сделать подарок вам.
— Мне ничего не надо.
— А все-таки.
— Ну тогда, может быть, какую-нибудь пластинку, — неуверенно сказала она. — Я люблю музыку.
Из «Рейнгольд а» Рихард уехал на своем мотоцикле. У него был прекрасный «Харлей». Как принято, Исии провожала его на улице.
На другой день Исии была свободна, и они встретились днем на Гинзе. Теперь она была в светлом кимоно с цветным поясом, и волосы ее были искусно уложены в высокую прическу. В руках Исии держала пачку нот, завязанных в фуросики розовый шелковый платок.
— Что это? — спросил Рихард.
— Ноты… Утром у меня был урок музыки, и мне не захотелось возвращаться из-за них домой.
Зорге взял ноты, попытался прочитать надпись. Он еще слабо разбирался в сложных японских иероглифах. «Митико», — прочитал он.
— Нет, нет, — рассмеялась Исии, — это моя фамилия — Мияки, фамилия приемной матери.
— Но все равно, мне нравится — Митико. Я буду называть вас Митико.
Они зашли в музыкальный магазин, и Зорге выбрал несколько пластинок Моцарта: отрывки из «Волшебной флейты», скрипичные концерты, что-то еще.
— Моцарт мой самый любимый композитор, — сказал Рихард. — Уверен, что вам понравится. Мне кажется, в истории музыки не было такого мощного и разностороннего гения. Вот «Волшебная флейта». Сколько в ней мудрости!.. Когда ее слушаешь, будто утоляешь жажду.
Рихард задумался:
— Вот несправедливость судьбы! Гений, которому надо ставить памятник выше небес, похоронен в общей могиле для бездомных нищих…
Через много лет Исии, содрогаясь, вспоминала эти его слова…
Они шли к парку Хибия, и Зорге предложил зайти пообедать к Ломайеру. Шли, рассуждая о музыке, о чем-то споря, но чаще соглашаясь друг с другом. В ресторане Ломайера на Гинзе Рихарда многие знали, и он то и дело раскланивался со знакомыми дипломатами, журналистами, офицерами, которые тоже пришли с дамами. Ресторан Ломайера слыл аристократическим и уступал, может быть, только «Империалу». Здесь Зорге иногда назначал явки Вукеличу и Одзаки.
Они стали часто встречаться с Исии, и, чем лучше Рихард Зорге узнавал ее, тем больше он убеждался, что ее следует привлечь к работе. Она станет его секретарем в офисе, он сможет появляться с ней в обществе. Так будет удобнее. И потом ему просто нравилась эта японская девушка с наивными глазами, круглыми бровями и маленькой челкой на лбу.
