Слова его были встречены дружным хохотом, со всех сторон раздались голоса:
— Это единственное, что тебя волнует, толстяк?
— Когда Мэлган был маленький, его, наверное, осенью выгоняли со свиньями откармливаться на желудях.
— Берегись, Мэлган, как бы тебя не приняли за поросенка, тогда запросто угодишь в котел.
Мэлган, привыкший быть вечным предметом насмешек, только добродушно улыбался в ответ. Между тем Дрэм внимательно следил за всеми приготовлениями. Неожиданное возбуждение, охватившее его сверстников, передалось и ему.
— Мы что, тоже пойдем на пир? — спросил он.
— А ты как думаешь? — вдруг проворчал до сих пор хранивший молчание Кайлан. — Вы разве не из дома Вождя? Не из его стаи Собаки? А теперь прекрати задавать вопросы и иди готовься к утреннему походу. Уже поздно, а ты еще ничего не начинал делать. Я не потерплю, чтобы мне потом тыкали в глаза, что Собака Дамнорикса, когда все шли на тризну, выглядела будто шелудивая шавка какого-нибудь пустозвона.
Луга, начищавший удила, поднял голову.
— Ты забыл, наш отец, что Дрэм непременно должен довести свою драгоценную собачку до дома. Я иногда удивляюсь, как ты ее вообще оставляешь и приходишь сюда? — сказал он с усмешкой.
— Ты бы меньше удивлялся и больше думал о своей собаке. Может, тогда бы она тебя слушалась во время охоты.
Дрэм поставил копье на стойку возле очага.
Ему казалось странным, что Луга так долго помнит обиду и даже находит в этом какое-то удовольствие. Взбираясь с грохотом по лестнице на чердак, он отогнал мысль о Луге и его язвительных злых насмешках. Дел впереди было невпроворот. Он отыскал в ворохе одежды оранжево-желтую набедренную повязку, пояс с бронзовыми бляшками и когда-то длинный коричневый плащ с голубой полосой, который нынче стал ему совсем короток. После ужина он сидел со всеми вокруг очага и полировал кинжал и бронзовые бляшки на поясе. Время от времени он расчесывал гребнем волосы, как это делают взрослые мужчины, и он, и Вортрикс, и все остальные.
Двенадцатилетки, оттесненные от очага, дрожали от холода на сквозняке и поглядывали на них с завистью. Двенадцатилетним не надо было расчесывать волосы, поскольку они не собирались на тризну и церемонию избрания Царя. Это была привилегия самых старших Собак из стаи Дамнорикса, потому-то они с таким гордым видом сидели вокруг огня, положив возле себя копья и ведя неторопливую беседу,
Наутро, как только рассвело, деревня, где шли последние приготовления, загудела, словно пчелиный улей. Вскоре начали прибывать жители самых отдаленных горных хижин — сбруя на их маленьких лошадях была богато украшена бронзой и костью нарвала. Они привели с собой табун лошадей. С пастбища пригнали скот, так как Царь не мог накормить целое племя: каждый клан должен был поставить для Царского Дворца живое мясо. Из хижин стали выносить снедь и класть перед всадниками или же грузить прямо на спины вьючных лошадей. Тут были большие ячменные хлеба, лепешки сыра из овечьего и кобыльего молока, мука в кожаных мешках. Под ногами непрерывно вертелись дети и собаки — дети визжали, собаки лаяли, лошади били копытами.
Дрэм взнуздал свою лошадь и теперь стоял рядом с Вортриксом неподалеку от входа в дом Вождя. Школа не имела своих лошадей, и мальчикам разрешалось брать диких необъезженных скакунов из конюшни Дамнорикса. Неожиданно в руку ему ткнулась чья-то холодная морда, и он, поглядев вниз, увидел Белошея, радостно помахивающего хвостом.
Дрэм потрепал его за уши.
— Здравствуй, братец, — сказал он и повернулся к Вортриксу. — Должно быть, Драстик здесь.
Не успел он произнести эти слова, как на площадку перед домом Вождя, всю запруженную людьми, въехал Драстик. Рядом с лошадью вприпрыжку бежали его собаки, а за ним чуть поодаль, так, чтобы не мешать внуку прокладывать путь сквозь толпу, ехал дед.
Дрэм знал, что должен приехать Драстик, но ему никогда не пришло бы в голову, что тот возьмет с собой деда.
Завидев их, он беззвучно присвистнул.
— Смотри, старик туда же! Он столько лет уже не садился в седло. Он слишком старый, особенно для такого путешествия.
Вортрикс рассмеялся:
— Судя по виду, он собой вполне доволен, этот золотой орел.
— Собой он всегда доволен, недоволен он обычно окружающими.
Взяв под уздцы лошадь, Дрэм нырнул в толпу.
Драстик приветливо улыбнулся младшему брату, когда тот наконец добрался до них, но с лица его не сошло выражение тревоги и озабоченности. Зато на лице деда было написано торжество. Он гордо восседал в своем бобровом плаще, подбитом алой тканью, на медвежьей шкуре, перекинутой, вместо попоны, через спину лошади. «Не иначе, как между ними произошла жаркая стычка», — подумал Дрэм.
Дед, казалось, все еще был в боевом настроении — он не ответил на приветствие Дрэма и только прокаркал хриплым голосом:
— Ты тоже думаешь, что я слишком старый?
— Я этого не говорил, дед.
— Вижу по глазам, что ты так думаешь. Горе мне, горе! Я и впрямь стал старым, и поэтому все считают, что я не должен поступать, как мне хочется. А хочется мне еще раз посмотреть, как собирается все племя, хочется надеть бронзовые браслеты и поговорить с людьми, с которыми вместе воевал, когда мир был молодым, с теми, кто еще остался. Разве это так уж много?
— Мне кажется, дед, ты не из тех, кто спрашивает разрешения, — сказал Дрэм, улыбнувшись. Он погладил лошадь, которая вдруг беспокойно задергалась, испуганная большим скоплением людей. — Ты ведь все равно поехал бы, чтобы поговорить с теми, с кем тебе хочется.
— Ты всегда был нахальным щенком, — сказал дед, презрительно выпятив губы и насупив лохматые брови. А затем добавил: — Но ты все правильно сказал. Это вина твоей матери, Сабры. Я так давно спорю с этой женщиной, что теперь мне не остановиться. Глотку дерет от этих споров. Пойди лучше пива мне принеси, вместо того чтобы стоять тут и скалиться, как лягушка на горячем камне.
К тому времени, когда Дрэм наконец раздобыл ячменное пиво и принес его старику, а затем отыскал свою лошадь, оставленную под присмотром двух младших мальчиков, Дамнорикс, Вождь клана, успел выйти из дома и сесть на вороного жеребца, которого держал для него Вортрикс. Алый плащ и золотые браслеты на руках и могучей шее Вождя горели огнем в осеннем утреннем тумане. Все старейшины и знатные люди клана были в сборе, большая часть верхом. Совсем близко от лошади Вождя Дрэм увидел Тэлори на молодой рыжей кобыле. Тэлори, как всегда, казался гибким и смуглым на фоне золотисто-рыжих воинов. Неподалеку он заметил Морвуда: из-под волчьего плаща у него выглядывало ожерелье из голубых мелких бус, таких же твердых и блестящих, как его светлые бешеные глаза. Был тут и старый Кайлан из Школы Юношей и много других всадников. Неожиданно в центре старейшин оказался Мудир — и все придержали лошадей, чтобы не наступить на его тень. На груди Мудира сиял янтарно-желтый символ Солнца, из-под головного убора в виде сложенных орлиных крыльев торчали седые волосы. Жрец уселся на носилки из шкур, прикрепленных к березовым шестам, — шесть носильщиков подняли носилки на плечи. Затрубили и заревели огромные бычьи рога, взывая к жемчужно-серым утренним небесам.
Всадники, следовавшие за Вождем, пришпорив коней, сразу же припустили галопом. Проскочив между хижин, они друг за дружкой пересекли бурливую речку под горой, а затем поднялись по склону к большой тропе, которая тянулась вдоль гребня Меловой от рассвета до заката. За ними ехал Дрэм и другие мальчики с собаками, которые носились среди лошадей, подгоняя обезумевший от страха скот.
Весь день отряд шел по древней зеленой тропе навстречу закату. Чаща осталась позади внизу, со стороны меча, а со стороны щита[1] повсюду, где расступались длинные горные хребты, сверкала полоса Большой Воды. Только для Дрэма все было наоборот, потому что он нес копье и меч в левой руке, а щит, когда нельзя было не брать его с собой, на правом плече. При команде «Меч!» или «Щит!» ему каждый раз приходилось, до того как выполнить ее, в уме быстро поменять оружие местами.
От дороги постоянно убегали тропинки, то травянистые, то меловые, паутиной окутывая желто-рыжие гребни высоких холмов. Навстречу попадались стада пасущихся овец, завидя отряд, они испуганно сбивались в кучу и, постукивая копытами, смотрели на блестящую бронзу и алые плащи, на мчавшихся с громким цоканьем лошадей, на их развивающиеся гривы. Маленькие темнокожие пастухи выкрикивали проклятья вслед золотым людям, которые проносились, как гордые боги, распугивая овец. Они проезжали мимо круглых могильников, безымянных героев, в изобилии разбросанных вдоль хребтов и помогающих опознавать дорогу. В этот первый вечер они разбили лагерь у одного из заброшенных овечьих прудов, обнесенного стеной. На следующий день, около полудня, впереди, на широком уступе Меловой, показался Царский Дворец.
