В двадцать-двадцать два года их брали на военную службу. По рекрутской повинности каждая деревня должна поставить определенное число новобранцев. Служба Отечеству – дело почетное, но провожали рекрутов из дома, как хоронили, со слезами. Срок службы – до гробовой доски. В родные селения мало кто возвращался. Одни погибали в сражениях, другие по ранению или старости заканчивали дни в инвалидных домах.
Они, солдаты, умели все, что надо делать на войне. Отличались невероятной стойкостью, какую вряд ли явят позднейшие армии. На поле боя под ружейными пулями и градом пушечной картечи, часами не шелохнувшись, стояли во весь рост, не имея права спрятаться в окоп или за редут. Презрев смерть, выполняли долг.
Если казаков называли рыцарями степей, то солдат императорской армии не по уставу величали рыцарями сражений, а еще монахами войны. Они не имели ни семьи, ни хозяйства. Только один удел – служение Отечеству. Каково время – таковы и судьбы.
Желая облегчить участь солдат, изрядно послуживших, а заодно сэкономить средства на содержание регулярной армии, правительство перевело на поселение по реке Сок более двенадцати сотен солдат-бобылей.
Им выделили по восемнадцать десятин[45] земли на пешего солдата и пятьдесят пять десятин на каждого конного. Податей с пашенных солдат не брали, но в случае опасности они должны были без промедления выступить в поход и попадали в распоряжение военного начальства.
Вот к такому поселению на оборонительной черте и подъехали звероловы.
– Не спеши, – сказал Вожа крестному брату. – Езжай следом за мной. В траве разбросан чеснок[46]. Возле кордона дурью не поскачешь, на кордон наскоком не ворвешься.
Проехав поле с чесноком и свободный проход без рогаток, всадники въехали в селение пашенных солдат. У них без суеты приняли лошадей.
Из домов выходили бородачи в рубахах с поддевками, схваченными кушаками, и усатые солдаты в мундирах, оставшихся от прежней службы.
С Вожей здоровались, похлопывали по плечу. Посматривали и на красавца скакуна. Тополь, не привычный к большому стечению людей, мотал головой, недоверчиво косил большим глазом. Последовали обычные вопросы о житье-бытье, об охоте, спокойствии степи…
Черноусый солдат с посеребренными сединой висками на правах старого приятеля зазвал Вожу, а заодно и его крестного брата к себе в гости.
Избы в деревне пашенных солдат небольшие, но добротные, рубленые из дубового леса. Такие стоят по двести лет, а если хозяин следит за крышей, то и еще столько же могут простоять. Окна в избах, как и у всех первых поселенцев, столь маленькие, что человек не пролезет. Где рыбьим пузырем затянуты, но большинство застеклены, с рамой без форточек. Если избу хотели проветрить, то открывали дверь. Двери делали небольшие, так что в горницу входили низко наклоняясь. С наружной стороны толстую дубовую дверь обивали войлоком, спасаясь от свирепых зимних морозов и вьюг.
Однако ж у хозяина, приветившего звероловов, окна в избе относительно большие, а в углу окна, на городской манер, треугольник из жести и жестяная трубка с крышечкой – слуховое окошко от угара. Солдат ездил в Самару и там подсмотрел новомодную придумку.
У крыльца на веревке висел кувшин с водой для мытья рук. Умывшись, хозяин и гости вошли в избу.
– Как живешь, Мамон? – спросил Вожа, усаживаясь за стол перед иконой в красном углу и оглядывая комнату. Убранство в избе обычное крестьянское. Широкие лавки вдоль стен. Лубочная картина с эпизодом войны. Портрет уже почившего царя. Большая беленая русская печь, украшенная росписью. Разноцелевое русское изобретение занимало чуть не четверть передней комнаты. В печи готовили пищу, томили такие блюда, что в другой печи и не сделать; если рядом не было бани, то в печи мылись, на печи можно спать и сушить одежду. Между печью и стеной полати, но спать на них некому, и хозяин свалил там пожитки. В углу сундук для платья. Перед печью закуток с горшками, кувшинами и тарелками.
Для крестьянской избы здесь не хватало ткацкого станка и прялки. Зато на стене на гвоздях висели два ружья, не лишенных изящества, сабля и пистолет в чехле.
– Привычно живем, – не спеша ответил Мамон.
Солдат кипятил чай в самоваре и что-то разогревал в печи.
– Острог вокруг кордона так и не поставили, – вспомнил Вожа.
– На кой? – Мамон не отвлекался от печи. – Кордон защищен. Проход рогатками закроем и все. В позапрошлом году соседи пятерых впустили, загородили проход и крышка. Куда им деваться. Нас, пашенных солдат, вместе с прибылыми переселенцами без малого пять десятков. Все стрелки неплохие и в рукопашном бою не последние. Ворья азиатского и российского не пужаемся. Рогатки и то для осторожности ставлены. Если большая орда подойдет, тогда за подмогой идти или в крепость отступать. При мне на линиях за десять лет только однажды большой набег случился. Наши дозоры стерегут хищника.
– Что за прибылые? – спросил Вожа.
– У нас всякого якова много. И пашенные солдаты из пушкарей и драгун. Нас тут малолетками кличут. Малолетки и малолетки. По двадцать пять – двадцать семь годов отслужили. Не до конца выслужили. Послабление получили. На военное поселение вышли. Есть крестьяне-переселенцы, неслуживые, сразу в пашенные солдаты записанные. Эти уже семейные к нам пришли. Есть тяглые крестьяне. Есть пашенные солдаты, которые взяли на себя казачью службу. Казаки опять же.
– Можно так?
– Отчего ж, – Мамон отвлекся от печи. – Сдавай бобыльский оброк белопашенному казаку, а казачью службу бери себе. Кто земли не имеет, тот государева тягла не несет. Многие так поступают.
– Ты-то как? – допытывался Вожа.
– Как видишь. По правую руку за дубравой мое поле. К земле есть охота, да чего уж там… нет большого рвения. Отвык. Но земля скажу тебе… На моей рязанщине и равнять не с чем. Чудо земля.
Солдат поставил на стол чугунок с клецками. В большую миску навалил вареной молодой сайгачатины, нежной, но с запахом горькой полыни. Поклал больших зеленых огурцов. Свежих и соленых. Принес золотистых луковиц и каравай хлеба. Вожа принялся резать хлеб ломтями.
– Хлеб сам печешь? – Вожа рукой сдавил пышный каравай рукой. – Хороший.
– Солдат должен все уметь. У меня одна госпожа-невестушка Россиюшка. Бывало около казенного набегаешься, а вечером себе чего помастерить уж в радость. – Мамон неожиданно понизил голос. – Вожа, нет ли у тебя на примете какой, м-м, согласной ко мне пойти. Все ж с бабой веселей.
– Приезжают из России. Пускайте к себе на поселение. По весне часто просят показать хорошие земли. Только баб мало идет. Несемейных и того меньше.
– Да это я так. Пойдет ли кто за меня. Вот двадцати годов резвый был. В деревне девки вокруг хороводились. Еще щиталку помню: «Сидит Яша в ореховой чаще, грызет Яша Ореховы ядры, Яша ты Яша, хочешь ли жениться? Выбирай невесту из любых любую». У нас некоторые до службы успели ожениться, так и те про деревенскую жизнь забыли. Отцы– командиры стали нашей семьей. Многому они нас научили.
– Трудная у тебя доля, – сказал Вожа. – По жребию в рекруты попал или мать с отцом назначили?
– Парубком малярией заболел. Все думали кончусь. Слышал, другие терпели подобно да зареклись на службу и тяготы и выздоровели. Перед иконой зарекся идти на цареву службу вместо брата, если поправлюсь. Вот обет держу. На судьбу не в обиде. Только хочется на старости лет своих мальцов завести.
– Может и устроится, – сказал Вожа. – Пособи оружия прикупить. Пяток ружей и столько же пистолетов. Еще пороха и свинца. Товар для мена есть. Или продам, денег соберу.
– Что удумал? – спросил Мамон. – Зачем тебе столько?
– Полонникам помочь обязался. За ради сирых постараюсь.
– Мало ли полонников. Каждого не выручишь.
– Считай почти на моих глазах увели. Давши слово – держать надо. Растрогался слезам родителей несчастных. Скажи, чтобы соседи обошли кордон, поспрашивали про товар.
На кордоне Вожа купил три ружья и пять пистолетов. Но пороху и свинца досталось мало. Припасы оказались скромные. Вожа принял решение:
– Заедем в крепость, прикупим пороха у торговцев или обменяем у служивых. Завтра в дорогу.
Утром Мамон пригласил гостей к столу. День был постный, и на столе стояла исконно русская пища – чугун с вареными бобами, приправленными конопляным маслом, дольки редьки, тертый хрен и ломоть хлеба. По средам и пятницам так кормилась вся православная Россия.
Для беркутенка сделали исключение. Молодой птице, выпущенной из мешка, бросили кусок мяса. Но гордый беркут к мясу не притронулся, забился в темный угол.
В дорогу звероловы собрались в пять минут. У колодца Вожу окликнул высокий бородач.
– Вожа, если сможешь, исполни просьбу. Надобен дикий камень. На двадцать верст округу объехал, нигде не нашел. Один известняк. Хочу мельницу на реке поставить, а камня на жернова нет. И никто не знает, где есть. Разведай. Слышал, ружья покупаешь. Прими от меня как задаток.
