Теперь и невольников проняло. Подгоняемые его воплями, они тоже пустились в бестолковую погоню за проказницей.
Поставив на уши нижний этаж, обезьянка по столбу галереи вскочила на верхний и оставила преследователей с носом. В столб врезался клинок самого ограбленного, но опоздал на кратчайшее мгновение. Даже хвоста беглянки там уже не было.
Толпа, теснясь и призывая шайтана, кинулась к ближайшей лестнице.
Женщины не имели возможности принять участия в погоне из-за присутствия посторонних мужчин и всю душу вкладывали в пронзительный вой, очень подбадривающий, как обезьянку, так и ее поимщиков.
Пока мужчины теряли время на лестнице, обезьянка принялась опустошать второй этаж. Жилых там сейчас было только две комнаты – Жаккетты и Жанны, поэтому разгуляться ей не удалось.
Определив по крикам, что внизу какое-то безобразие, Жаккетта схватила в качестве оружия медный поднос и встала у входа.
Обезьянка было заскочила в ее комнату, но увидев замахивающуюся подносом девицу, решила не рисковать.
Подпрыгнув на всех четырех лапках вверх, она резко развернулась в воздухе и с отрывистым обезьяним ругательством выскочила на галерею. Поднос с грохотом приземлился на то место, где она только что была.
Не снижая скорости, обезьянка залетела в комнату Жанны.
Жанна, задремавшая после еды среди подушек на тюфячке, прямо в золотистом платье, только-только проснулась от шума и терла глаза, пытаясь понять, почему это все так разгомонились.
Но не успела она даже протянуть руку к кувшину, чтобы глотнуть водички, как в комнату заскочило маленькое, со сна Жанне показавшееся похожим на паука, взъерошенное существо.
Жанна в ужасе перекрестилась, но существо, оскалив остренькие зубы, схватило цепкими лапками ее единственные (оставленные пиратами вместе с платьем) европейские туфельки и стрелой вылетела из комнаты.
– Стой, зараза! – завизжала Жанна, и, как была босая, подобрав платье кинулась за воровкой.
Обезьянка была уже на крыше.
Бросать вещи во двор ей показалось уже не интересным и она, подскочив к краю, швырнула туфельки Жанны прямо на улицу.
По воле Аллаха они приземлились в тележку, наполненную топливом – сухим пометом, которую понурый ослик вез на рынок.
Когда Жанна, путаясь в платье, забралась на крышу, ее туфельки вместе навозом исчезали за углом.
А обезьянка, довольная, что ей удалось так хорошо провести время, кривляясь и выламываясь, танцевала танец живота, подражая альмеям.
Жанна в ярости и отчаянии пнула один из камней, лежащих на крыше и запрыгала на одной ноге от сильной боли.
Обезьянка обрадовалась, что у нее появилась танцующая партнерша, и задергала розовым, слабо покрытым шерстью пузиком еще выразительней.
Над краем крыши торчали чернолицые и белолицые головы мужчин. Забраться туда, чтобы схватить беглянку, они не смели: ведь на крыше находилась наложница шейха, французская принцесса, да еще с открытым лицом!
А Жанна, как цапля поджимая ногу, застыла намертво, пытаясь понять, как же она теперь будет жить дальше без туфель? С одними только отобранными у Жаккетты желтыми шлепанцами? Жизнь потеряла последние остатки привлекательности.
Мягко просачиваясь между зрителями незапланированного представления, на крышу поднялась Жаккетта, предусмотрительно укутанная в покрывало.
Она принесла второе покрывало Жанне и горсть фиников обезьянке.
Хвостатая альмея решила, что ее усилия оценили по заслугам, и охотно забралась к Жаккетте на руки.
Передав жующую финики и совсем не протестующую обезьянку невольникам купца (те, будь дело в темном и безлюдном месте, охотно свернули бы хвостатой бестии шею), Жаккетта, поддерживая хромающую Жанну, спустилась вниз.
Купец к тому времени решил все дела и собрался покидать усадьбу. Обезьянка, как ни в чем не бывало, забралась к нему на руки и попыталась угостить оставшимся фиником. Растаявший купец даже не поинтересовался, кто был виновником шума во дворе, и посадив любимицу впереди себя на седло, уехал.
* * *
Жанна, придя в комнату и вымыв грязные ноги, долго-долго мерила желтые сафьяновые шлепанцы, привыкая к мысли, что теперь это ее единственная обувь на неопределенный срок.
Жаккетта безмятежно щеголяла в таких же, только красных.
* * *
Однажды в город нахлынули воины племени шейха Али.
Они прибыли на лошадях и верблюдах. Просторный двор сразу стал тесным.
Воины, как и шейх, тоже не желали жить в глиняных домах, предпочитая свежий воздух шатров.
Запылали костры, на них жарилось мясо.
Сверкали зубы и кинжалы.
Женщины и носа во двор не казали – это было мужское дело.
Ночью Жаккетта проснулась от тревожного ритма. Она вскочила с тюфяка и подбежала к окну.
Ржали в стойлах кони, волновались подобные холмам верблюды.
Грохотали барабаны.
При красном зареве костров на площадке между натянутых шатров мужчины племени, сплетясь в хоровод, танцевали какой-то танец. Лица их были суровы и собранны.
Под буханье барабанов мерно притоптывали ноги, то склонялись, то гордо откидывались головы. Шейх был среди них и танцевал наравне со всеми. Чем-то древним, воинственным веяло от этого танца.
У Жаккетты холодок полз по спине, но она, как зачарованная, смотрела вниз.
Это кольцо движущихся воинов, шатры вокруг, совсем не казались неуместными среди города, рядом со спящими домами, ухоженными садами, жесткими границами улиц и кварталов.
Наоборот – и двор, и забор, и дома, и город казались лишними на этой земле. От танца веяло степью и пустыней, лихими набегами, красным песком караванных троп, вздыбившимися черными скалами нагорий.
И город замер, страшась этого танца, потому что его танцевали воины, перед натиском которых склонялись города и страны от Пиренеев до Каспия. Почти тысяча лет пролетела над Магрибом с той поры, как арабские армии появились на границах Египта и двинулись по южной кромке Моря Среди Земель. Они разбили и египетского наместника, и карфагенского императора Григория, и царицу берберов Ореса Кахину, и многих других.
Потомки этих воинов, в едином порыве, утаптывали пыль в одном из дворов Тарабулюса эль Гарб.
Жаккетта простояла почти до рассвета, пока не погас последний костер.
* * *
…Во дворе царило оживление.
Шейх лично встречал прибившую группу людей. Караван из крепких мулов вошел во двор. Каждый мул нес по два увесистых тюка.
Предводитель каравана, закутанный до глаз, радостно приветствовал шейха. Они прошли в шатер.
Мулов освободили от тюков, распрягли и повесили им на морды торбы с ячменем в награду за длинный путь.
Жаккетта из своей комнаты долго смотрела во двор.
Она наблюдала, как выходит из шатра предводитель каравана, идет по двору, поднимается по лестнице на галерею второго этажа. Когда она показался в проеме двери, Жаккетта оторвалась от окна.
– Ну здравствуй, Абдулла! – сказала она. – Давно не виделись.
* * *
– Я прямо глазам не верю! – всплескивал руками нубиец, которого Жаккетта так ловко выкрала из клетки кузнеца в свое время. – Мой маленький аквитанка! А какой стал толсты-ый, какой красивы-ый!
– Ой, да ну тебя! – смущалась Жаккетта. – Это я глазам не поверила! Ты, значит, благополучно добрался до дома?
– А я думаю, что за новый красавица дома! – гнул свое Абдулла. – Весь усадьба шепчет, что Нитка Жемчуга полонила сердце Господина. А это ты! Вот чудо!
– Ничего себе чудо! Нас пираты захватили и продали здесь. А потом шейх купил и меня, и госпожу Жанну. Ой, Абдулла, сколько мы натерпелись! – поплакалась Жаккетта.
– Зато теперь ты – как в раю. Господин от тебя без ума! Он приказал мне достать «любовное зелье довада»!
– А что это? – удивилась Жаккетта. – Это меня кормить?
– Не тебя! – засмеялся Абдулла. – Тебя, похоже, кормить не надо. Ты совсем загонял Господина. Он хочет и хочет Хабль аль-Лулу. Там, – он махнул в сторону пустыни, на юго-запад, – есть три озера. Соленый. На берегу озера живет народ. Кожа у него темный, как у я, но они считают себя арабами, потомками Ауна. Они ловят в озере маленькие креветки и делают «любовный зелье». Торговцы снаряжают за этот зелье целый караван. Я купил порошок довада, теперь Господин всегда в форме. Я вообще отвечаю за гарем. Ты, я слышал, уже успел навести здесь порядок?
– Угу! – кивнула Жаккетта. – А помнишь герцога, который на госпоже Жанне женился? Мы потом с ним в Нант ехали, откуда ты уплыл? Помнишь?
– Да! – подтвердил Абдулла. – Я все помнить. Это тот вечер, когда за тобой гнаться пьяный господин и я его пугать?
– Точно. Ну вот, помер он, бедняга! – сообщила Жаккетта. – И все беды после этого пошли. Так прямо жалко его, хороший был человек!
– Я сейчас вспоминать и мне все казаться сном! – задумчиво сказал Абдулла. – Другой дело, другой забота заслонили то время. Но я всегда помнил о тебе! Будешь молиться свой бог Иса, передавай привет Дева Мариам!
