Каноник Мурд из северного захолустья, виргинский Мартин Лютер, тридцать лет назад вырвал церковь Святой Девы из похотливых объятий Рима. Церковь стала католиканской, независимой от Ватикана; примеру Виргинии последовали и остальные страны Фримавира. Каноник Мурд, провозглашенный отцом новой церкви, умер, не успев вкусить наслаждения власти; впрочем, он всегда искал не власти, но одной лишь истины. Зато приход его на севере Марвы стал святым местом, и князья католиканской церкви, принимая кардинальскую шапку, непременно паломничали туда. Только кардинал Мури мог быть духовным пастырем народа Святой Девы.
Филипп Меланхтон в свое время утверждал[19], что «и церковь имеет свои чудеса», и первый же кардинал Мури доказал это. За бешеные деньги откупил он у города огромный участок земли, расчистил его и в небывало короткий срок выстроил здание Collegium Murianum, с садами для философических прогулок и собеседований, выходящими на улицу Грифинас. Здесь сидели люди страшные: все знающие, все видящие, все могущие, Иовы по силе веры. И они непрестанно готовили себе подобных, на смену и в помощь.
С севера к площади Мрайян примыкал Дом мушкетеров, имеющий довольно косвенное отношение к миру вторых интенций; однако благороднейшие из слуг королевских любили щеголять своей дружбой с музами, богами и Богом.
На площади Мрайян не торговали. Здесь было не место для грубой материальности, а для грубой черни — и тем паче. После того как здесь пристрелили троих торговцев, наивно прельстившихся многолюдством места, черный народ вообще предпочитал обходить площадь Мрайян стороной.
Площадь была аккуратно замощена большими плитами песчаника, который ломали в карьерах выше по течению Влатры: доставлять камень в город было просто, и поэтому стоил он дешево.
Высшим шиком в среде благородного дворянства было дуэлировать на площади Мрайян. Разумеется, это было строжайше запрещено, именно потому и шикарно. С наступлением темноты на площади нередко разыгрывались целые баталии со стрельбой: это дуэлянты со своими друзьями, секундантами и слугами отбивались от телогреев. Противники, даже смертельные враги, действовали при этом согласно, собственными телами заслоняя друг друга от чужих шпаг. Дворянин желал своего врага убить сам.
Если телогреям приходилось туго, кто-нибудь из них кричал: «Король в Тампль-хофре!» Это действовало мгновенно — благородные буяны бежали кто куда. Король Карл был отменно крут; кроме того, он считал, что телогреи всегда правы.
Трое мушкетеров, шагающих с караула, встретились на площади Мрайян с тремя студентами. Последовали шумные приветствия, затем один из мушкетеров, с лейтенантскими галунами на плаще, отделился от товарищей и направился вместе со студентами под небольшую арку, ведущую на улицу Грифинас. Мушкетеры свернули в улицу Намюр.
— До вечера! — крикнул один из них. — Поберегите денежки!
— Я зайду к любовнице декана! — завопил на всю площадь один из студентов. — Она неплохо платит мне за мои труды!
— Ну и хват! — Мушкетеры расхохотались. Студенты и лейтенант пропали за углом.
— Странный человек этот Бразе, — сказал один из мушкетеров другому. — На дьявола ему книжная премудрость? Я полагаю, ди Биран, что он ошибся местом. Вон куда ему следовало пойти, а не к нам. — Он ткнул через плечо в сторону Collegium Murianum.
— Вы правы, ди Маро. Все это тем более непонятно, что он заработал галуны лейтенанта, притом с большим блеском. Я хорошо помню, как мы приветствовали его назначение…
— Значит, дело было честное?
— Честнее не бывает. Иначе ему давно бы уже не жить… Бойцы такие, как он, — просто редкость… Но вот блажь у него…
— Черт возьми! — воскликнул ди Маро. — Надо же догадаться! Ди Биран, клянусь вам членом апостола Иуды, я его понял!
— Каким образом?
— Мне говорили, что свободна вакансия духовника нашей королевы. Не иначе как он целится на это место!
— А! Клянусь подвязками королевы, это было бы по нем!
И, оба довольные, заржали.
В это время странный мушкетер, лейтенант Алеандро ди Бразе, шел в обществе трех студентов мимо Рыцарской коллегии. Это был двадцатилетний юноша выше среднего роста, с нежными, не пробовавшими бритвы, усиками и бородкой («первоцвет», как говорили мушкетеры). От остальных его резко отличало уже то, что он носил не завитые локоны до плеч, а короткую прическу, уже выходящую из моды. Моложе многих своих однополчан, он был, однако, выше их чином. Его уважали за боевые качества и корректность, но не любили, точнее, не понимали. Не понимали его сдержанности, короткой стрижки, но самое главное — его страсти к чтению и наукам.
Ближайшими его друзьями были студенты. Он бывал на диспутах, лекциях, в лабораториях алхимиков, творящих, как говаривал несравненный Рабле, из ничего — нечто великое, и нечто великое превращающих в ничто.
Миновав Рыцарскую коллегию, они свернули налево и скоро очутились у дверей с вывеской поперек улицы: «Адам Келекел, известен в странах Фримавира и многих иных. Магистр, сведущий в элементах и богословии, а паче в искусстве муз».
Это была крупнейшая в Толете книжная лавка, хозяин которой, Адам Келекел, был известным гуманистом и сеятелем просвещения. Деловые договоры связывали его с книгопечатнями Германии, Италии, Франции, не говоря уже о Фригии и Македонии. Толетская печатня Альда Грима работала только на него. Многие авторы посвящали ему свои произведения и посылали рукописи. Он уже подумывал о расширении дела и намеревался заинтересовать этим Ренара.
В те времена общественных библиотек еще не было, и книжная лавка Адама Келекела служила одновременно читальным залом. Обширное торговое помещение на втором этаже было заставлено пюпитрами, на которых лежали прикованные цепочками книги. Завсегдатаи и добрые друзья Келекела листали книги прямо у конторки хозяина, снимая их с полок.
Лейтенант Бразе и трое студентов принадлежали к числу последних, поэтому магистр Келекел вышел им навстречу и каждому подал руку. Был он седой и румяный, с быстрыми движениями и блестящими глазами. На черной бархатной груди его сверкала золотая цепь Болонского университета.
— Вы не могли выбрать более удачного часа, господа, — говорил он, подводя гостей к конторке. — Сюда, сюда, прошу вас.
— Получили что-нибудь новенькое?
— Только что привезли. Мои служащие расшивают тюки, но я не удержался, сбегал вниз и принес несколько экземпляров… Словно предчувствовал! — Магистр Келекел радостно засмеялся, достал небольшой томик в черной коже и показал им. — Альд Грим, я думаю, продал душу дьяволу за эту книгу. Мало того, что он напечатал ее за полтора месяца, он еще ответит на Страшном Суде за содержание… Ведь этот автор при короле Карле был под запретом… Я хорошо помню, какой штраф мне пришлось платить за него…
Молодые люди знали повадки господина Келекела и терпеливо слушали эту вступительную лекцию.
— …но на склоне лет моих я, кажется, начну верить в чудеса… Вот, смотрите. — Он раскрыл книгу и показал им.
Они увидели красные буквы: «Оттиснуто соизволением Ее Величества королевы Иоанны Первой».
— Что же это? — не выдержали студенты.
— Угадайте, — дразнил их магистр Келекел. — Ну? Демокрит? Эпикур? Томас Мор? Нет. Нет, дети мои, ни за что не угадаете. Прошу. — Ловким движением он перевернул перед ними страницу.
— О! — вырвался дружный возглас у всех четверых.
Среди вязи заглавия им сразу бросилось в глаза имя автора — Ферар Ланьель.
— О Mater gloriosa et Pater profundus![20] — вскричал самый нетерпеливый. — Да здравствует королева! Вот уж подарила так подарила! — Руки его невольно потянулись к книге. Магистр Келекел отдал ее, и студенты тут же в нее вцепились. Лейтенант Бразе стоял спокойно, и книготорговец достал ему другой томик.
Студенты были в восторге: они читали отрывки вслух, перебивая друг друга. Господин Келекел смотрел на них с благожелательной улыбкой.
Лейтенант Бразе молча перебирал страницы. Пальцы его дрожали. «Песни любви живой»… Стихи были прекрасны, а оттого, что появление их в свет было связано с именем королевы, тоненькой златовласой девочки, они становились волшебными. Откуда знала она про эти стихи, ходившие в списках?
— Грим заломил бешеную цену, — вполголоса сказал Магистр Келекел. — Я понимаю его, конечно: королевский заказ… Но вам по дружбе я уступлю за два карлина…
— Зачем же, — возразил лейтенант Бразе, вернувшись на землю. — Я охотно заплачу вам пять и более.
— Нет, нет, и не думайте. Я свои деньги всегда выручу. Здесь бывают богатые господа, покупающие книги не ради чтения, а так, потому что это модно. Они дадут по пятнадцать и по двадцать пять…
