Юнг прошел за негнущейся спиной Пилигрима и направился к двери.
— Я вас оставлю. И вернусь, только когда вы сами меня позовете. Не раньше. Всего хорошего, мистер Пилигрим.
Дверь открылась…
Дверь закрылась.
Руки Пилигрима приподнялись с колен и вцепились в подлокотники кресла.
Он: покачнулся. Открыл рот.
И заговорил.
— Небо, — сказал он.
И повторил снова:
— Небо.
Сощурив глаза, посмотрел на солнце. Солнце его исцелит.
Если он и правда снег — он растает.
18
— Карл Густав! — окликнул Фуртвенглер.
— Да, Йозеф?
Фуртвенглер увидел Юнга со спины, когда тот закрыл дверь палаты Пилигрима и пошел по коридору.
— Подождите минутку!
Юнг приготовился к худшему — очередной тираде, произнесенной ледяным тоном, очередным параноидным обвинениям.
— Выходит, вы снова умудрились украсть моего пациента? — сказал Фуртвенгпер.
«Началось!» — подумал Юнг.
— Да, — ответил он. — Хотя я не назвал бы этокражей. — А как бы вы это назвали?
— Согласием на деловое предложение. Меня, как обычно, просили ответить «да» или «нет». Я сказал «да».
— Нет, не как обычно! На сей раз вы подсуетились. Сегодня утром в половине девятого Блейлер вызвал меня к себе и сказал, что Пилигримом будете заниматься вы. Подчеркнув, что на этом настаивает леди Куотермэн. Но у него хотя бы хватило порядочности извиниться.
— Вы жаждете извинений, Йозеф? Нет проблем. Примите их! Они все ваши.
Доктора подошли к лестнице и стали спускаться вниз.
— Я их не приму! — заявил Фуртвенглер. — Если бы я хоть на секунду поверил в вашу искренность — другое дело. Но я слишком хорошо вас знаю, Карл Густав. Вы с ней сговорились! Вы обольстили ее, одурманили и навели на меня поклеп. Вы специально пошли к леди Куотермэн, чтобы она отказалась от моих услуг!
— С чего вы взяли?
— Вас видели! Вы с ней обедали вчера. А вечером она позвонила директору и ничтоже сумняшеся заявила, что мой диагноз и методы лечения мистера Пилигрима неверны и неприемлемы. Неверны u неприяемлемы! Что я сделал, чтобы заслужить такой отзыв?
— Вы не поняли своего пациента.
— Я его не понял?! Чушь!
Они спустились на площадку и умолкли, пропуская двух поднимающихся наверх медсестер. Улыбки, дружелюбные кивки — сплошная любезность. Персонал не должен знать, что врачи ссорятся. По крайней мере до тех пор, пока дело не будет улажено.
— Да, я вчера обедал с леди Куотермэн, — сказал наконец Юнг, не двигаясь с места. — Но она сама меня пригласила. Я ничего не делал, чтобы отнять вашего пациента, солгал он. — Ничего!
Он отвернулся и начал спускаться полестнице. Фуртвенглер, стараясь сохранить лицо, поборол искушение и не побежал за ним, а не спеща проследовал вниз с таким видом, словно там его ждала толпа восторженных почитателей.
— Должен признать, Карл Густав, выв этом хорошо поднаторели, — произнес он ледяным тоном.
— В чем?
— Вы втыкаете людям нож в спину, а потом ведете себя так, будто они каким-то образом умудрились изогнуться и всадить его сами.
— Мне очень жаль, что вы так реагируете, Йозеф. Я надеялся — и леди Куотермэн разделяла мою надежду, — что вы будете продолжать работать над этим случаем в качестве главного консультанта.
Они стояли в фойе, залитом солнечным светом. Пациенты, их родственники, санитары и медсестры шли в столовую на обед. Было первое мая, и кто-то поставил на конторку дежурного несколько горшков с гиацинтами и нарциссами. Их нежнейшие краски и аромат напоминали о том, что сезон цветения уже не за горами.
Фуртвенглер лишился дара речи. Потом, придя в себя, спросил:
— Вы предлагаете мне помириться? Искренне?
— Конечно, — улыбнулся Юнг.
— Пилигрим пробыл у нас всего неделю, но я успел привязаться к нему. За это время произошло так много событий… Меня заинтриговал его случай, и мне не хочется совсем его бросать.
— В этом нет необходимости.
Фуртвенглер нерешительно улыбнулся.
— Ладно. Раз так, желаю вам успеха в лечении.
Юнг насмешливо поклонился.
— Благодарю.
Они стояли, не совсем понимая, исчерпана тема разговора или требуется сказать что-то еще. Затем Фуртвенглер как всегда, когда ему нужно было время, чтобы подумать вынул носовой платок и начал протирать очки, которые носил в кармане исключительно как символ интеллектуальности.
— Вы сейчас вышли от мистера Пилигрима. Как он, по-вашему? Я провел с ним вчера целый час и должен признаться, что никогда еще не видел человека с такими несчастными глазами.
— Согласен, — кивнул Юнг. — Сегодня утром ничего не изменилось. Он не сказал ни слова. Только двигал руками вот так, — Юнг показал, — и смотрел на горы. Он вглядывается вдаль с почти фанатичным упорством, словно ожидает, что кто-то оттуда заговорит с ним. Я пробую различные уловки. Я довольно долго беседовал с ним об окружающем пейзаже, о снеге и Леонардо да Винчи. И я чувствую, после того как перечитал его книгу, что скорее всего подействует разговор на тему да Винчи. Мне нужно спровоцировать его на спор, задеть за живое. Хотя я сказал ему, что не вернусь, пока он сам меня не позовет.
— А это не слишком рискованно?
— Возможно. Но я уверен, что он хочет говорить. Что ему мешает — Бог весть. Физической способности к речи он не потерял. У него не было ни апоплексического удара, ни каких-либо травм. Он практически здоров, хотя редко ест и совсем не спит. Организм у него выносливый, как у быка.
Фуртвенглер сунул очки обратно в карман и принялся крутить в руках носовой платок,
— Йозеф! — сказал Юнг. — Я хочу попросить вас об одолжении.
— Об одолжении? Не скажу, что меня это радует, — буркнул Фуртвенглер. — Хотя… валяйте. Просите.
— Не приходите, пожалуйста, к мистеру Пилигриму денекдругой. Мне необходимо стронуть с места какие-то винтики в его голове, чтобы развязать ему язык, с Кесслером он беседовать не станет — во всяком случае, о том, чем он мог бы поделиться с вами или со мной. И я хочу, чтобы он заговорил именно со мной. Надеюсь, вы меня понимаете.
Фуртвенглер улыбнулся. На сей раз это была не наигранная улыбка. Скорее кривая и беспомощная.
— Когда-нибудь, Карл Густав, — сказал он, — вы будете руководить клиникой. И я не уверен, что захочу в ней остаться.
— Вы опять рассердились.
— Да. Я желаю принимать участие в лечении Пилигрима, как вы обещали. Если я ваш главный консультант, мне необходимо общаться с пациентом.
— Я прошу два дня, Йозеф. Всего два дня. А потом будем работать вместе.
Фуртвенглер отвел взгляд.
— Наука превыше всего, — сказал он. — Наука превыше всего — или же пациент будет для нас потерян.
— Чепуха! — возразил Юнг. — Превыше всего пациент.
— Вам виднее. Но, по-моему, вы только что нарушили соглашение, которое мы заключили пару минут назад. Вы его практически отменили. Честь имею.
Фуртвенглер развернулся и зашагал прочь.
Провожая его взглядом, Юнг подумал: «Тем лучше. По крайней мере не будет путаться у меня под ногами».
Направляясь в свой кабинет, он начал насвистывать мелодию вальса «Сказки Венского леса» — и вскоре поймал себя на том, что приплясывает на ходу.
19
Часов в одиннадцать вечера Кесслер задвинул кресло-каталку в угол и заставил Пилигрима лечь в кровать.
Сам Кесслер обычно спал на маленькой раскладушке в углу гостиной; днем раскладушка убиралась за шкаф. Он выключил лампы, кроме одной, стоящей на столе в углу комнаты, если что случится, он все увидит, и в тоже время свет не будет резать глаза.
— Спокойной ночи, мистер Пилигрим, — сказал Кесслер и, не раздеваясь, забрался под одеяло.
Ответа не последовало.
«Как же! Дождешься от него ответа! — обиженно подумал Кесслер, скидывая с ног туфли. — Он будет молчать до Судного дня».
В полночь, когда часы пробили двенадцать, Кесслер почти уже уснул, но машинально сосчитал удары так, как другие считают овец.
К двум часам он спал крепким сном.
— Вы здесь? — раздался чей-то голос.
Во сне, что ли?
— Вы здесь, приятель?
Нет, это не сон. Просыпайся!
Кесслер приподнялся на локтях и прислушался.
— Говорите же! Вы здесь?
Кесслер никогда не слыхал голоса Пилигрима. Совершенно незнакомый голос.
Он встал и, пошатываясь спросонья, подошел к кровати.
— Мистер Пилигрим?
— Есть тут кто-нибудь? Доктор!
Кесслер включил торшер.
— Мистер Пилигрим!
Пилигрим лежал к нему спиной. — Мистер Пилигрим!
Никакого ответа.
Кесслер, боясь спугнуть пациента, обошел кровать и встал так, чтобы тот мог его видеть.
— Вы не спите?
Ни звука. Определить состояние Пилигрима по его позе было трудно, однако Кесслеру казалось, что пациент спит глубоким сном. Никаких моторных реакций — только еле заметное дыхание.
