Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

— Тем и жив.

— Только я не пойму, как быть с девкой? — спросил раб.

— Меньше знаешь, крепче спишь, — ответил хозяин.

* * *

Ранним утром, еще затемно, в дом Лонгов на Целии явился мрачный, невыспавшийся Порфирий и передал Ларцию приглашение Марка Аквилия Регула немедленно посетить его дом на Квиринальском холме. Приказной тон слова «немедленно» долговязый вольноотпущенник объяснил особыми обстоятельствами.

— Мой господин, — Порфирий не удержался от зевка и тут же прикрыл рот левой культей, — ни в коем случае не желает нанести обиду достойному префекту, однако в этом деле только быстрота может помочь полюбовно решить дело с нападением вашими людьми на его племянницу.

Ларций спросонья не сразу понял, о чем дылда ведет речь. Что за нападение?

Порфирий охотно объяснил.

— Сегодня ночью ты, префект, и твои люди напали на племянницу моего хозяина Волусию, захватили ее и притащили в свой дом. — Голос его посуровел. — По — видимому, ты решил взять ее в заложницы, дабы принудить достойнейшего из сенаторов закрыть глаза на совершенное твоими родителями преступление и пойти на сделку с совестью. Но это еще не все. Несчастье в том, что при нападении ты убил двух римских граждан, пытавшихся защитить бедную девушку. Сам знаешь, какая кара ждет тебя за подобную дерзость. Мой господин, однако, не желает раздувать это дело и готов пойти с тобой на мировую. С этой целью он и прислал меня. Вопрос должен быть решен до полудня, пока родственники убитых не подали на тебя в суд.

На этот раз Ларций, поднаторевший на общении с Регулом и его доверенными лицами, обошелся без пощечин. Он бесстрастно выслушал гостя, потом спросил.

— Ты с ума сошел?

— Нет, префект. Я в полном здравии, чего и тебе желаю.

Порфирий позволил себе криво ухмыльнуться, потом дружески посоветовал Лонгу.

— Не стоит, Ларций затевать тяжбу с Регулом. Зачем тебе это? Если Марк Аквилий предлагает договориться, лучше договориться.

Решение Ларций принял мгновенно

— Я согласен. Когда пойдем?

— Сейчас же, если римского префекта не затруднит такой ранний час.

— Римского префекта ничто не затруднит.

По пути Ларций поинтересовался у вольноотпущенника, где тот потерял руку.

— Префект, мне бы не хотелось вспоминать о том страшном случае, — ответил вмиг насупившийся Порфирий. — Я полагал, что с меня довольно и лошадиного лица, и долговязости, чтобы стать насмешкой для римлян, но фатум рассудил иначе.

Отправились втроем, Ларций прихватил с собой Эвтерма.

Вилла Марка Аквилия Регула располагалась за Тибром, в живописном месте, где устраивали свои парки и сады Помпей и мать Нерона Агриппина. Вход в усадьбу располагался сразу за храмом Флоры. К дому вели роскошные пропилеи с колоннами из зеленого каристийского мрамора, проход был замощен белейшими, тоже мраморными плитами. В глубине рисовался дом. Строение было невелико, в два этажа, оконца маленькие — другими словами, вид имело неказистый, особенно в сравнении с роскошными входными портиками и регулярным парком, который славился в Риме своими диковинками и чрезмерным обилием статуй.

Пока шли к дому, Ларций не произнес ни слова. Готовился к тому, чтобы холодно, с достоинством, но без дерзости, поговорить с человеком, донимавшим его все эти годы. Выдержки хватило на первые несколько шагов, потом ясно ощутил, что угодил в ловушку. Регул сумел застать его врасплох. Ларций рад был сохранить невозмутимость, но куда там! Шел и озирался, вел себя как мальчишка, оказавшийся в удивительной, сказочной стране. Правда, римская сказка была груба, назойлива, надменна, нарочито шибала в глаза драгоценным мрамором, резными фризами, белыми плитами под ногами, но более все обилием статуй, выставленных в обеих портиках.

И слева, и справа.

Порфирий обратился к нему. Ларций не ответил, ему было не до разговоров. Статуй действительно было многовато, однако более всего ошеломляло, что эти истуканы, все до единого, изображали одного человека — Марка Аквилия Регула. Очутившись под присмотром первой пары изваяний, префект ощутил, что‑то вроде недоумения. Когда же первая пара спрятала каменные незрячие глаза за округлостью колонны, и на него уставилась следующая, затем третья, четвертая, пятая, его пробрал трепет. Выставленные на пьедесталах, регулы с надменностью, а то (вдруг померещилось) с насмешкой изучали гостя.

Хозяин поджидал гостя на ступенях дома. За его спиной топтался жирный, с отметиной на носу, Павлин. В глубине вестибюля Ларций приметил двух рабов — один был крив, другой хром. Регул, заметив искреннее замешательство, сразившее строптивого префекта, не скрывал удовлетворения.

— В добром ли здравии мой гость? — приветствовал он Лонга.

— Спасибо, — откликнулся Ларций и пожелал хозяину долгих лет жизни.

— Я смотрю, ты удивлен, — Регул кивнул в сторону статуй. — Перед входом их ровно два десятка, это только как бы официальное преддверие задуманной мной экспозиции. Остальные в парке. Если желаешь, могу показать? * (сноска: Этот парк и статуи вполне исторический факт. См. Письма Плиния Младшего. С. 61–62. Примечания, С. 316.)

У Ларция на мгновение мелькнуло — согласиться, значит, пойти на поводу у заклятого врага. Но если Регул враг, а в том не было сомнений, выходит, что между ними война, а на войне, как утверждает Фронтин, особенно ценятся военные хитрости. Кроме того, Ларцию и в самом деле вдруг нестерпимо захотелось ознакомиться с экспозицией в целом. Хозяин виллы испытывает удовольствие, разгуливая по парку под присмотром толпы двойников? Неужели ему нестрашно остаться с ними один на один? Не сошел ли сенатор с ума?

— Нет, уважаемый Ларций, я не сошел с ума, — заявил хозяин. — Дело в том, что после долгих и трудных боев в сенате, я, наконец, осознал, что моя жизнь имеет немалое общественное значение. В этом же меня убеждали мои друзья. Я сдался. Поверь, моя цель не в том, чтобы возвеличить собственную особу, как болтают всякие ничтожества. Я попытался изобразить благородного римлянина во всей полноте его обязанностей — на государственном посту, в сенате, в коллегии децемвиров, на отдыхе, читающим книгу или свиток, дающим ценные указания вольноотпущенникам, заботящимся о птичках, зверушках, лошадках, осликах. В этих статуях отражена вся моя жизнь, как частная, так и государственная.

— Я с удовольствием ознакомлюсь с твоим парком, Марк. Ты и в самом деле заинтересовал меня. По крайней мере, твои объяснения звучат здраво.

Регул был явно доволен ответом гостя. Он даже позволил себе побегать перед ним, после чего взял Лонга под локоток и торопливо поволок в боковую аллею.

— Прослушай, Ларций, у меня до сих пор не укладывается в голове, по какой причине мы, два разумных человека, два гражданина, озабоченных судьбой отечества, так жестоко и бескомпромиссно враждуем. Нам давно пора встретиться, обсудить претензии. Я уверен, мы нашли бы взаимоприемлемое решение, но об этом после, а пока взгляни на этого босоного мальчишку, каким я был полвека назад.

Он провел гостя мимо младенца, дрыгающего мраморными ножками на руках у кормилицы, затем ковыляющего, научавшегося ходить — ему помогала воспитательница, чье лицо, как, впрочем, и лицо кормилицы, было скрыто под накидкой. Эта деталь привела Ларция в чувство — Регул вовсе не сумасшедший! В его скульптурных группах без затей воплощался гениальный замысел — лица тех, чья жизнь не имела государственного значения, были скрыты, не прописаны. Резец скульптора их даже не коснулся, в то время как облик главного героя каменной эпопеи был вырезан до тончайших деталей, до каждой складочки на юношеской тоге. Наконец Регул подвел гостя к скульптуре, на которой мраморный мальчишка лет десяти, уложив одну ногу на другу, увлеченно выковыривал занозу из ступни. Фигура отличалась естественной простотой и живостью.

Ларций одобрительно покивал.

— Превосходная работа, Марк. У тебя безупречный вкус.

— Естественно, — засмеялся Регул, — ведь это касается меня лично.

Они двинулись дальше.

Каждая аллея была посвящена тому или иному периоду в многотрудной, бурной и хлопотливой жизни сенатора. Вот взрослеющий Регул декламирует перед коллегией децемвиров. Вот он, заложив руку за полу тоги, прогуливается по портику. Скульптурные группы были редки и выполнены по уже известному принципу. Всюду Регул и только Регул. Это был парад регулов, инкубатор регулов. Здесь они рождались и расползались по вечному городу. Очутившись в их толпе, насмотревшись на мраморных, бронзовых, золотых, серебряных, покрытых слоновой костью истуканов, Ларций вскоре изменил свое мнение насчет художественного вкуса хозяина. Оказалось, что Регул крайне односторонне понимал красоту. У Ларция вызвала отвращение золотая статуя, на которой сенатор был изображен в образе Геркулеса. Все здесь было чересчур — плечи более широки, чем положено, грудь преувеличено выпуклая. Выставленная вперед нога зачем‑то была обута в крупную, впору слону сандалию. Хороша была палица, фактура дерева была передана изумительно.