Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

Где же искать помощников?

Ларций уже пытался обратиться к сильным мира сего, они наградили его полезными советами. Один предложил заниматься гимнастикой, другой жевать по утрам и вечерам репу. Так же доброжелательно и невозмутимо вело себя и государство, эта огромная и мощная машина. Считала ли власть себя обязанной подсобить Ларцию?

Куда там!

Государство только и знало, что требовать от Лонга крови, денег, героизма, энтузиазма и лярвы знают чего еще. Что же взамен?

Ни — че — го — шень — ки.

Значит, сдаться?

Он вновь жалко улыбнулся.

Выбора не было. В конце концов, Волусия хотя бы хорошенькая, а то с Регула станется — мог бы подсунуть ему какую‑нибудь уродину, тогда пришлось бы тащить этот хомут до погребального костра. Ларций почему‑то сразу и напрочь уверился, что Волусию ему подсунули. Столкновение в Субуре подстроили. Хотелось выть, но поможет ли вой? Боги, покровитель Геркулес, куда вы смотрите?! Даже в женитьбе он оказался неволен и должен плясать под дудку Регула. У него допытывались насчет Траяна — хорош ли испанец, не станет ли он тираном? В окружении таких, как Регул, кто устоит? Покажите мне такого человека! Он должен быть выкован из железа.

Выходит, вся его жизнь — это бесконечное восхищение очередным нероном, домицианом, траяном, которым он по определению обязан восторгаться и отписывать им свое имущество, а те в свою очередь вольны делать с ним все, что им заблагорассудится. И то ладно, только не оставляйте один на один с Регулом.

Напрасные надежды! У них другие заботы.

Он отвернулся. Регул не торопил, деликатно дожидался ответа. Мальчик тронул его за рукав.

— У вас что‑то болит? — спросил он. — Может, приказать принести воды?

Какой хороший, заботливый мальчишка! Занимается гимнастикой, разучивает стойку на руках. Мечтает пойти служить в армию. Обратил внимание на чужую боль. Везет же старому пню — и сына ему боги подарили! Хорошего, заботливого мальчика.

Он вытер слезы, выступившие из глаз, глянул на. Эвтерма. Тот в присутствии господ, властелинов мира, доблестных римлян, стоял как каменный.

Вспомнилась Волусия. Ларция едва не стошнило. Действительно, красота — страшная сила. Как ловко она строила глазки — ах, я бы тоже что‑нибудь отведала. Выходит, ему придется породниться с Регулом? Таков оракул? В этом случае Плиний, Фронтон и Руф и подобные им неизбежно отвернутся от него.

Он страстно выругался про себя — пускай отворачиваются! Что хорошего он видел от этих заговорщиков? Они щедры на советы. Это их любимое развлечение. Еще любят расспрашивать — как ты находишь Траяна? А как Траян находит меня, мое положение?

— Я подумаю, — наконец вымолвил он. — В любом случае у меня тоже есть условие.

— Какое? — искренне заинтересовался Регул.

— Если я соглашусь, сделка останется между нами. Никто не должен знать о ней. Кальпурния должна что‑то отписать Волусии. Что угодно, пусть что‑нибудь ничтожное, но обязательно. Кроме того, ты оставишь в покое моих родителей.

Регул задумался, потер руки и, не в силах справиться с натурой, забегал. Сначала помчался к сыну, обнял его за плечи, как бы провожая поволок его к дому. Затем, любовно подтолкнув, направил мальчика в сторону стоявшего поодаль домашнего раба.

— Значит так, Ларций. Первое условие принимается, второе отвергается. Я уже сказал, твои родители вляпались в государственное преступление. Пусть нынче Арулен — герой и гордость Рима, и его жена — несчастная страдалица, но на момент ее изгнания она считалась государственной преступницей. Этот факт невозможно опровергнуть. С другой стороны, если ты женишься на Волусии, мы могли бы еще раз обсудить мои справедливые претензии. Итак, я жду ответ.

На том и расстались. Уже за воротами, минуя храм Флоры, Ларций обратился к Эвтерму.

— Ты все слышал? Как быть?

Раб ступал рядом, шествовал как равный. Крепкий, красивый мужчина, умное лицо, крупный нос, никаких видимых физических недостатков. По виду он вполне мог сойти за римлянина — успел прижиться, обтереться в городе. Таких в Риме было подавляющее большинство. Сообразительный раб скоро становился вольноотпущенником, так как только в этом случае он мог проявить свои способности и принести пользу покровителю. При удаче вольноотпущенник прорывался к государственным должностям, а уже его дети вполне могли заседать в сенате.

Эвтерм вздохнул и поделился.

— Регул не уверен в себе.

— С чего ты так решил.

— Слишком много статуй.

— Меня не интересуют статуи. Я спрашиваю, как мне поступить?

— Не надо спешить с ответом.

* * *

Дома Ларция ждало новое испытание. Отправленная утром в дом тетки Волусия после полудня вместе с взбалмошной тетей, решившей немедленно поблагодарить Лонгов за спасение племянницы, явилась в их дом с визитом.

Никто в доме не знал, где утром побывал Ларций. Не знала об этом и Кальпурния, рассыпавшаяся в похвалах префекту и с заметным разочарованием рассматривающая скудное убранство дома Лонгов. Племянница тоже делала вид, что не догадывается о встрече с Регулом, если, конечно, это не была игра.

Девицу обстановка не занимала. Она время от времени украдкой поглядывала на молодого человека. Ларция буквально корежило от этих взглядов. Волусия находилась рядом и была нестерпимо желанна. Страсть кружила в голову. Однако стоило на мгновение вспомнить о разговоре с ее дядей, как Ларция неотвратимо швыряло в бешенство.

Лицемерка и негодница!

Сколько коварства умещалось в таком нежном и таком соблазнительном теле.

Не в силах совладать с собой, он поднялся и, сославшись на хозяйственные заботы, вышел из атриума. Пересек внутренний дворик, называемый перистилем и оказался в саду, начинавшимся сразу за хозяйственными постройками.

Была весна, цвели вишни. Два века назад их привез из азиатского похода Лукулл. С тех пор деревца прижились в Италии, расплодились, и каждую весну осыпали белым цветом предместья Рима. Вот и дед Ларция увлекся чужеземной забавой, он любил эти ягоды, любил сладкое варево из вишен на меду и непременно, чтобы без косточек. Домашние рабы проклинали сезон сбора плодов, когда им долгими днями и ночами приходилось выковыривать косточки. Доставать их следовал аккуратно, чтобы не испортить форму плода.

Здесь, в саду цвели любимые Постумией Лонгиной фиалки и розы. Стены и две колонны в беседке были обвиты плющом и самшитом. Виноградная лоза густо покрывала проемы между колоннами. Здесь Волусия и нашла Ларция. Осторожно, ни слова не говоря, присела рядом.

Так они и сидели, всматриваясь, как набегавший ветерок смахивал с деревьев бело — розовые лепестки. Не спеша, словно танцуя, лепестки опускались наземь. Пахнуло дымком. Наверное, рабы что‑то жгли в перистиле. Волусия закашлялась. Успокоившись, спросила.

— Ларций, чем ты занимался сегодня утром?

Ларций усмехнулся. Вероятно, надеется, что ответит — думал о тебе, драгоценная! Вслух промолвил.

— Был в гостях у твоего дяди?

Девушка испугано прижала руки к груди.

Ларций продолжил.

— Знаешь, что он мне предложил?

— Нет.

— Жениться на тебе, чтобы спасти твою честь. Кроме того, он потребовал, чтобы ты подписала бумагу, в которой отказываешься от тетиного наследства. Ты знала об этом?

У Волусии на глазах навернулись слезы.

— Нет.

Ларций с интересом глянул на нее, сквозь зубы сплюнул наземь.

— Ловко придумали. Мало того, что Регул затянул удавку на шее моих родителей, так он еще подсунул мне бесприданницу и хитрюгу, каких поискать.

Волусия не ответила, молча глотала слезы.

Ларций почувствовал себя неловко.

— Что же ты молчишь?

Девушка наконец справилась со слезами.

— Ты можешь думать все, что угодно, но я сказала правду. Я слышала разговор этих ужасных людей. Они искали меня и хотели убить. Мне более ничего неизвестно. Ты обидел меня, Ларций. Ты, который спас меня от гибели и бесчестья, ты, который, не страшась за свою жизнь, защитил меня от разъяренных бандитов. Ты… — она, не в силах продолжать, замолчала, затем глубоко вздохнула и договорила. — Ты обвиняешь меня в лицемерии. Я прощаю тебя. Можешь думать все, что тебе угодно, но благодарность к тебе я сохраню.

Ларций растерялся. Что за денек! Все правда — и ловушка, и западня, и яма, в которую затаскивал его Регул. Не важно, знала об этом Волусия или нет.

— Мне другое обидно, — сказала Волусия. — Неужели ты поверил, что я позволила бы этим грязным животным прикоснуться к себе? Неужели поверил, что за вознаграждение я согласилась бы играть постыдную роль в этом спектакле?

— Знаешь, Волусия, когда я увидел тебя в столовой, я решил, что ты — нимфа, и это счастье видеть такую девушку рядом.

— А сейчас?