Поднялись и их дамы, с улыбками разглядывая друг дружку, офицеров и юнкеров.
Генерал Рубанов тоже замер, серьёзно глядя на раскрытую дверь входа, откуда, по традиции, должен появиться вахмистр Школы, который почитался у юнкеров выше начальника училища и звался «земной бог».
А все генералы начинали с юнкеров.
Оркестр грянул «Марш Школы», вызвав у офицеров и генералов суровые мужские слёзы… И тут в дверях появилась стройная, подтянутая фигура «земного бога».
Генералы, словно мальчишки–юнкера, вытянулись во фрунт, с почтением и восторгом глядя на вахмистра Школы.
«Вот она, сила традиций», — подумала Ирина Аркадьевна, с удивлением видя слёзы на глазах супруга.
Марш смолк.
В тишине замершего зала слышались лишь шаги «земного бога», направившегося к центру арены, и замершего там, подняв ладонь к бескозырке.
Он стоял в центре, и сам в эту минуту был центром мироздания для всех присутствующих кавалеристов.
По щекам офицеров и генералов текли слёзы восторга: у одних — от встречи с юностью, у других — от встречи с «земным богом».
Аким замер, пристально вглядываясь в того, кто сегодня стал центром вселенной…
К огромному удивлению, все преклонялись перед его младшим братом…
Ставшим для них «земным богом».
На генерал–адьютантском дежурстве Максим Акимович, сидя за обеденным столом с императорской четой, хвалился младшим сыном.
«Жаль великого князя Владимира Александровича нет… Опозорил в прошлый раз перед императором, — вспомнил досадное недоразумение со старшим сынулей. — Но хоть Победоносцев, надеюсь, не пропустит мимо своих мясистых, оттопыренных ушей, которые так любят рисовать карикатуристы, известие о младшеньком, и поймёт, что не такой уж я плохой воспитатель, — глянул на уплетающего пельмени обер–прокурора. — Смотри–ка, и ухом не ведёт на моё торжественное повествование, — обиделся в душе Рубанов. — Слава Богу, не земному, а небесному, хоть анекдоты не рассказывает», — мысленно покуражился над Константином Петровичем.
— Максим Акимович, — отвлёк Рубанова от размышлений царь. — 25 ноября в Москве пройдёт кавалерский праздник ордена Святого Георгия Победоносца, — как показалось Максиму Акимовичу, с завистью глянул на его белый эмалевый крестик в петлице. — Вы в последнюю русско–турецкую войну воевали вместе с моим батюшкой и великим князем Сергеем Александровичем, ныне генерал–губернатором Московии… Хочу попросить вас съездить к нему и поздравить от моего имени.
— Я помню, будто вчера было, как государь Александр Второй, наследник Александр Александрович и великий князь Сергей отправились в действующую армию, — отставив похожие на его уши пельмени, оживился обер–прокурор. — В 1877 году 21 мая, после напутственного молебна в Царскосельском дворце я провожал их на вокзал. 20 лет Сергею Александровичу исполнилось, а сейчас уже 45. Идёт время… Мне тогда лишь 50 было… Ваше величество.., что ваш папенька, царствие ему небесное, что его младший брат, московский генерал–губернатор Сергей Александрович, оба являлись моими воспитанниками… Чего же я ему преподавал–то… Ага! Великому князю Сергею имел честь преподавать энциклопедию права… Если вы не возражаете, ваше величество, я вместе с Максимом Акимовичем съезжу в Москву. Церковный парад заодно посещу…
— Ну конечно, — доброжелательно улыбнулся государь. — Воля ваша, Константин Петрович, как я могу быть против…
— Вы дружили с Сипягиным, — поверх очков глянул на Рубанова Победоносцев. — Это был настоящий русский патриот и просто хороший человек. Милости прошу вас завтра посетить мой дом…. Литейный проспект 62, — немного подумав, уточнил он.
Отказаться, выдумав какое–нибудь дело, Рубанов постеснялся, и, отдохнув после дежурства, в 3 часа пополудни вошёл в швейцарскую уютного особнячка, сразу попав в руки обер–прокурора Святейшего Синода.
Пока в столовой накрывали стол, Константин Петрович провёл гостя в кабинет, дабы похвастаться собранной библиотекой.
«Вообще–то, зачем генералу книги, это его брат — профессор», — внутренне съязвил он.
— Моё московское детство прошло среди книг, — расположился в кресле у окна Победоносцев, предложив гостю соседнее кресло у рабочего стола, заваленного газетами.
«Обер–прокурор читает не только «Церковные ведомости» или суворинское «Новое время», — с любопытством бросил взгляд на газеты Рубанов.
— … Семья жила литературой, — менторским тоном бубнил хозяин. — Отец являлся членом Общества любителей российской словесности при Московском университете. Издавал популярный в то время журнал «Минерва». Печатал произведения в «Новом Пантеоне отечественной и иностранной словесности», издавал журнал «Новости русской литературы». Занимался переводами, — взмахом руки указал на заставленную книгами полку.
«Цветник избранных стихотворений в пользу и удовольствие юношеского возраста», — взяв с разрешения хозяина книгу, прочёл название Рубанов.
Затем взял тяжеленный фолиант и прочёл: «Избранные нравоучительные повести, удобные вливать в сердце чувство нравственной красоты».
Увидев улыбку на лице гостя, Победоносцев, поднявшись с кресла, и подойдя к полке, пояснил:
— Ну конечно, сочинения отца сейчас отстали от нашего времени, и кроме меня никто их не читает, — с благоговением взял книгу и прочёл: — «Направление ума и сердца к истине добродетели». Но мне нравятся. А вот сочинения моего брата, — вытащил из ряда забытых томов книжку «Библиотеки для чтения». — Путевые записки Сергея Петровича, открыв наугад, с удовольствием прочёл отрывок. — Прекрасный стилист, — похвалил брата. — Хоть вас несколько удивили оглавления, — с долей обиды обратился к Рубанову, — но почитайте названия статей в газетах, — указал на стол. — Пишущая братия элементарно обнаглела… Особенно некоторые жидовствующие корреспонденты, — кивнул на «Всемирную панораму». — Но приходится читать все направления. От «Русского знамени» до пропперовской «Биржёвки».
— А в высшем свете острят, что обер–прокурор кроме «Московских ведомостей» и «Почаевского листка» ничего не читает, — усмехнулся Максим Акимович, с уважением глянув на Победоносцева.
— Прочтя большинство русских газет, — уселся тот в кресло, — явно убедитесь, что наша печать не что иное, как гнусный сброд людей без культуры, без убеждений, без чести, и орудие нравственного разврата в руках врагов всякого порядка.
«Выражается в стиле своего отца… Только тот о нравственной добродетели, а сын о нравственном разврате».
— Наше несчастье в том, — устало потёр лицо ладонями, — что народ при императоре Александре Втором вместе со свободой получил газету, а не книгу… Но книга — дело неспешное и требующее размышлений. Газета — вещь скорая и в большинстве своём глупая… Рассчитанная на простаков информация, заставляющая не думать, а верить, показывающая, что путь к обновлению, сиречь к разрушению, открыт… Дьявол скрывается в мелочах. И оттуда переходит в головы простодушных людей. Нас спасёт только ВЕРА… А её–то и не стало… Даже великие князья перестали чтить православную веру и её реликвии. Беседовал как–то с другом детства нашего государя великим князем Александром Михайловичем, который вместе со своим старшим братом критиковал Сергея Александровича за Ходынку и требовал у императора его отставки. Так вот… Он поведал мне, видимо надеясь в душе уязвить, как обер–прокурора Синода, что, будучи ещё двенадцатилетним мальчиком и впервые выехав из Тифлиса, где находился дворец его отца, наместника Кавказа, в европейскую Россию, невзлюбил всё русское… Ему не нравилось русское небо, просторы полей, дремучие леса и широкие реки: «Мне не нравилась эта страна, и я не хотел признавать её своей родиной, — сказал он мне: — «Мы остановились в Москве, чтобы поклониться иконе Иверской Божией Матери и мощам Кремлёвских святых. Иверская часовня была переполнена народом. Тяжёлый запах бесчисленных свечей и громкий голос диакона, читавшего молитву, нарушили во мне молитвенное настроение. Во всей службе не было ничего истинно христианского. Она скорее напоминала мрачное язычество». — С детства неверующий человек… Его отец, великий князь Михаил Николаевич, брат императора Александра Второго, не сумел передать сыну высоту православия… С которой наши предки отстояли ДЕРЖАВУ и раздвинули пределы ея до шестой части суши, — перекрестился Победоносцев. — А великий князь Сергей — человек истинно христианской веры и нравственности, что бы про него не говорили враги православия. Воспитывала его Тютчева, с детства приобщая к традициям нашей отечественной культуры. Будучи супругой Ивана Сергеевича Аксакова, и разделяя православно–патриотические взгляды мужа, старалась передать их своему воспитаннику. У мальчика были слабые лёгкие и родители, по совету врачей, семилетним отроком отправили его в Москву. Жил он в Кремле. Икона Иверской Божией Матери и мощи Кремлёвских святых не оказывали на князя того ужасного впечатления, что на Александра Михайловича. Отрок Сергей сам пожелал присутствовать на архиерейском богослужении. Святитель Филарет, митрополит московский, поручил своему викарному епископу Леониду отслужить Божественную литургию в Чудовом монастыре. После службы великий князь долго беседовал с преосвященным Леонидом, и он позже рассказал мне, что с этого времени началась его дружба с благочестивым отроком. Говорили о многом. О вере, о монашестве, об Угреше, где в детстве побывал великий князь Сергей, о молитве, что она всегда должна жить в душе, что есть молитва открытая, а есть внутренняя, сокровенная… Два родственника — и такие разные люди. Великий князь Сергей Александрович считает, что у России свой путь, а великий князь Александр Михайлович мечтает, как он выразился, американизировать Россию…. Тьфу, прости Господи! — вновь перекрестился обер–прокурор синода. — Американцы едут к нам учиться быстро строить железные дороги. По многим показателям Россия обогнала Американские Штаты. Люди у нас духовнее и добрее и думают не только о деньгах, но и о душе…
