____________________________________________
В начале февраля, звёзды на небе расположились таким счастливым образом, что полковое начальство 145‑го Новочеркасского пехотного полка, ходатайствовало о присвоении чина подпоручика старшему унтер–офицеру Дубасову. Вскоре вожделенный офицерский чин оный унтер благополучно и получил.
Сначала он «гудел» с сослуживцами, затем, в офицерской уже форме, с шашкой, а не с тросточкой, сделал визиты друзьям и пригласил их обкатать и спрыснуть чинишку.
Встречу назначил у цирка Чинизелли.
«Интересно, почему у Чинизелли? — направляясь на санях к дому Бутенёвых, размышлял Рубанов. — Может, надумал совратить безвинную птичку, мадам Пальцапупу? — иронично хмыкнул он. — Да ещё сказал, что меня ожидает сюрприз…».
В доме Бутенёвых его уже ждали, и к удивлению Акима, кроме таинственно улыбающейся Натали, отмечать чинопроизводство Дубасов пригласил ротного командира подполковника Кускова и его пассию, сестру бравого капитана Бутенёва.
Дмитрий Николаевич и Зинаида Александровна сердечно поприветствовали подпоручика и сообщили, что до поздних часов, под свою ответственность, отпросили у родителей Натали.
Когда вчетвером вышли из подъезда, рядом с транспортом, привёзшим Акима, стояли ещё одни сани с извозчиком на облучке.
«Всё предусмотрено и, видимо, заранее оговорено», — поудивлялся в душе Рубанов.
— Ну, это же надо, — тихо сказал на ухо Натали, на секунду коснувшись губами её щеки сквозь вуалетку, — ни точильщика ножей у подъезда, ни бабы со швабрами… Кто же следующий? — пошутил он.
И не успела ещё честная компания расположиться в санях, как по тротуару прошёл одетый в брезентовый, испачканный сажей костюм, трубочист.
— Во! — указал на него пальцем Аким. — Трубочист! — чему–то обрадовался он, а Натали даже захлопала в ладоши.
— Это к счастью! — разглядывала плотную фигуру в высокой, похожей на феску, шапочке, с лесенкой на плече.
К лесенке была привязана метёлка с шарами, а за широким поясом виднелся грязнющий черпачок для выгребания сажи.
Сани тронулись, обогнав безучастного к ним трубочиста, а Натали для чего–то, дружелюбно помахала ему рукой, получив в ответ ослепительную, на фоне чумазого лица, улыбку.
У цирка Акима на самом деле ждал сюрприз, от которого, на некоторое время, он потерял дар речи, а лицо стало, как красно солнышко.
Рядом с широкими санями, запряжёнными дымчатой масти лошадьми, их ожидали два офицера с дамами.
Но офицеры–то ещё ладно, Дубасов с Зерендорфом, а дамы — водоплавающие гимназистки. На этот раз, правда, видимо для разнообразия, одетые в шубки и меховые шапочки, вуальки на которых были подняты.
Они ничуть не покраснели, а раскованно протянули руки для поцелуя.
Пока Дубасов с Зерендорфом по очереди лобызали руки Натали и её тёте, немного пришедший в себя Аким спросил у блондинистой Полины, какими судьбами они оказались здесь.
— Вы думаете, — шёпотом ответила та, — мы живём в Дудергофском озере? Ошибаетесь, мы петербурженки, к тому же — взрослые дамы, закончившие в прошлом году гимназию. Наталья с Зинаидой Александровной, по просьбе господ офицеров, с превеликим трудом отпросили нас у родителей на сегодняшний вечер, до поздних часов, покататься на санях.
«А мне ничего не сказала, — удивился Аким, — что за тайны мадридского двора?» — пошёл поздравлять его благородие подпоручика Дубасова.
— А я Зерендорфа с Варей познакомил, — отчего–то покраснел Дубасов. — Аким Максимович, будьте так любезны, и забудьте, что вы видели на озере, — просительно произнёс он.
— То есть, «щука» кричать нельзя, — подколол приятеля Аким, на что тот молча показал ему здоровенный кулак. — Понял, — согласился с весьма веским доводом и полез занимать оставленное ему место в расписанных цветами и петушками в русском стиле, санях.
Место его было крайнее, у высокой спинки, с перекинутым богатым ковром.
Рядом сидела Натали, бок о бок с ней водоплавающая Полина, а ближе к монументальному бородатому детине–возчику в синем кафтане и четырёхугольной меховой шапке с павлиньими перьями, взгромоздился подпоручик Дубасов.
Напротив, на покрытой ковром скамейке, расположились подполковник, Зерендорф и их дамы.
— Трогаемся, господа?! — утвердительно и в то же время с вопросом, прогудел извозчик.
Не получив ответа от весёлой компании, чмокнул губами и слегка дёрнул три пары вожжей.
— Вот она, птица–тройка, — завизжала Натали.
Ясное дело, её голос потонул в визге «водоплавающих». Те вопили самозабвенно и с восторгом.
Но их заглушил вопль Зерендорфа: «Красо–о–ота-а!», после которого кони понесли, а в санях повисла изумлённая тишина.
— Дамы думают, что лишь они умеют визжать, — развеселил компанию Рубанов.
Жизнерадостно звенели бубенцы, оптимистично скрипел снег, весело свистел ветер в ушах, и ужасно приятно пахло морозом, молодостью и любовью.
Сани, между тем, уже неслись по пригороду, мимо детей в огромных валенках и шарфах, завязанных на спине, с упоением лепивших снеговика.
Путавшаяся под их ногами беленькая, мелкая собачонка, то ли чтоб согреться, то ли из желания напугать непрошенных гостей, помчалась за санями, поднатужилась, догнала и испустила такой душераздирающий вопль, что заткнула если не за пояс, то за ошейник, даже Зерендорфа.
Вся без исключения компания с уважением воззрилась на бледную немощь с прекрасно поставленным оперным голосом.
Но вот и тяжело дышащая собачонка осталась позади. Промелькнул красный кирпичный дом с прозрачными сосульками, свисающими с покрытой снегом крыши… И вокруг раскинулась безбрежная снежная равнина с далёкой рощей и уходящим за горизонт блеклым солнышком.
Наступило время сокровенного перехода дня в ночь… И вокруг безмолвие, нарушаемое лишь звоном бубенцов да стуком копыт.
Уставшие лошади пошли шагом, а сидевшие в санях люди, покинув город, поначалу не решались нарушить метафизическую тишину природы грубым звуком слов.
Так и ехали в тишине, думая и мечтая каждый о своём.
Монументальный извозчик тоже задумался и, предоставленные сами себе задумчивые лошади, сбились с дороги и встали, плотно застряв в сугробе.
Это почему–то всех, кроме возца, ужасно обрадовало. Что может быть романтичнее незапланированного приключения? А вокруг оснеженный, затихший лес и превратившаяся в тропу дорога. По этой тропе и пошли друг за другом, углубляясь в чащу и любуюсь заиндевевшими деревьями.
Прелесть тишины, как водится, нарушил Дубасов. Через пушистый снег пробрался к ёлке, подлез под неё и, зарычав медведем, обрушил на окружающих целый снегопад.
Дамы, согласно отработанному веками ритуалу, дико завизжали, затем засмеялись, отряхивая одежду, а виновник переполоха пострадал больше всех, по самую шею уйдя в рукотворный сугроб.
Уже в темноте побрели обратно.
Возчик успел вывести лошадей на дорогу и, сидя на облучке, ожидал загулявшую компанию.
Отдохнувшие лошади бодро пошли рысью. А вокруг волшебство зимней русской ночи… И лишь напоминают о близкой цивилизации мелькающие вдоль дороги телеграфные столбы. И безмолвие… Затерянной в глубине гиперборейской страны, равнины и горстки людей на ней.
Аким, сняв перчатку, накрыл ладонь Натали своей ладонью. Рука её была холодна, а муфта лежала на коленях.
— Натали, у тебя ледяная ладонь, — сжал её руку и к своему удивлению почувствовал исходящий от ледяной ладони жар, который тут же передался ему.
Он глянул на девушку и увидел две таинственные луны в её глазах.
— Натали, у тебя лунные глаза…
Задумавшись, она не ответила. Её ледяная рука пылала, передавая тепло Акиму.
А в лицо летел снег… и звёзды… и рядом лунные глаза… и зимняя ночь… и звон бубенцов… и тепло девичьей ладони… От которой у Акима пылали щёки и кружилась голова.
«Может это от быстрой езды? — думал он, точно зная, что тепло и дрожь, и счастье исходят от сидящей рядом Натали. — Неужели я её люблю?»
На миг показалось, что зима обернулась весной, и это не снег, а зацвели яблони… И он даже уловил их душистый запах.
А тройка ворвалась уже в пригород. Вновь промелькнул бесцветный в темноте кирпичный дом, с серебрившейся в лунном свете крышей со свисающими сосульками. Добродушный снеговик с ведром на голове плавно проплыл мимо них и растаял в темноте. Улица была бела и пустынна. Дети и пушистая оперная прима, дрыхли без задних ног.
Кучер остановил взмыленных лошадей на набережной Мойки у ресторана «Донон».
— Приехали. Вот и «Долдон», — внёс светлую струю веселья в сумрак ночи Дубасов.
— Не «Долдон», а «Додон», — поправил его подполковник.
— Сам ты долдон, — съязвил Зерендорф.
— А ведь я уже офицер, и запросто могу защитить свою честь на дуэли, — расплатился с Гераклом в извозчичьей форме Дубасов. — И вообще, какая разница: «Додон», «Долдон» или «Гвидон»… Главное, что забегаловка первоклассная, — остановился перед массивной дубовой дверью, которую тут же распахнул швейцар.
