В это Изыльметьев верил не менее твердо, чем в непреложные законы механики и баллистики.
Однако мечтать о том, чтобы "Аврора" выдержала бой с англо-французской эскадрой, стоящей в Кальяо, — нелепо. Изыльметьев принял другое решение, которому следовал неуклонно после выхода из Рио-де-Жанейро. Необходимо выиграть время. Задача заключается в том, чтобы в любом пункте следования опережать известие о начале войны. Депешу о войне, если она началась, везут не боги на огненных колесницах, а те же матросы на парусных или винтовых судах. Пусть к их услугам морская эстафета, пусть они имеют возможность, причалив к узкому перешейку, соединяющему Северную Америку с Южной, в несколько часов передать сенсацию через Панаму из Атлантического в Тихий океан, — "Аврора" должна опередить ее и затеряться в океане до того, как на вражеских судах откроют орудийные окна и скомандуют: "Огонь!"
И "Аврора" не теряла попусту ни часа. Жестокие штормы обрушивались на фрегат, палубные доски расходились в пазах, обессиленная команда то и дело крепила не только марсели, но и нижние паруса, оставляя одни стаксели; перед входом в Магелланов пролив водяной вал снес со шканцев рубку, нактоуз и две шлюпки, но "Аврора" не сдавалась, не пережидала непогоду. В назначенный самим Изыльметьевым день она пришла в Кальяо.
Желтая лихорадка парализовала порт. Уныло бродили люди у портовых складов. На берегу горы ящиков с сахаром, хлопковых кип, тюки шерсти, штабели медных брусьев. В порт уже который день не приходят коммерческие суда, напуганные известием об эпидемии.
Узкие вагоны местного поезда, соединяющего Кальяо с Лимой, уходили и возвращались полупустыми. Ими пользовались моряки, местные чиновники, городские служащие, которых необходимость заставляла покидать дома и тащиться в порт.
В окнах мелькало плоское побережье, пески и сланцы, изрезанные высохшими ручьями. Вдали, за пустынным плато, вставали сумрачные скалистые горы.
Лима крикливой раскраской домов, белыми тентами над окнами магазинов напоминала тропический город в полдень. Но апрельское утро было не жарким. Холодное течение, омывающее берега Перу, охлаждало воздух. Океан дышал ровно, окатывая берег мягкими волнами прохлады. На бульварах и в парках, у скромных отелей, под холщовыми тентами и навесами магазинов было очень мало людей.
Консула на месте не оказалось. Он выехал под каким-то предлогом на юг, в Мольендо.
Помощник консула, прибывший сюда несколько месяцев назад на бременском пароходе, не подал Изыльметьеву руки, сослался на недомогание. Лимфатический молодой человек с землисто-серым лицом, в мягких домашних туфлях, халате и ночном колпаке, из-под которого смотрели испуганные глаза, — он показался Изыльметьеву натуральным представителем чиновничьего Петербурга, серой песчинкой, неведомо какими судьбами занесенной с Васильевского острова в страну коричнево-оранжевых красок…
Из всех углов комнаты шел пряный аромат ванили.
— Перуанский бальзам, — поспешил объяснить чиновник. — Превосходное антисептическое средство. Добывается, кажется, из коры бобового дерева. Прошу садиться…
Он протянул вперед руки, измазанные какой-то темно-бурой жидкостью. Бальзам обильно разлит по всей комнате, и от этого, как и от цветущих в кадках растений, было очень душно.
Изыльметьев продолжал стоять и с недоумением смотрел на руки помощника консула.
— Вы бы окошко отворили. Духота какая!
— Извольте войти в мое положение… — помощник неопределенно развел руками.
— С моря идет воздух чистый, здоровый. А так и впрямь заболеть можно.
Чиновник плотнее завернулся в халат.
— Изволите шутить, господин капитан. В воздухе носятся мириады бацилл.
Изыльметьев пожал плечами и перешел к интересующему его делу. Да, конечно, консул не забыл о них, тут среди почты есть бумаги, которые должны заинтересовать капитана… Помощник вытер о суконку два пальца и протянул ему несколько листов.
— Господин консул просил ознакомить вас с этим. Все весьма неопределенно: вы сами должны сделать верную оценку.
Расстегнув верхние пуговицы мундира и вытирая платком лоб, Изыльметьев пробежал бумаги. Ничего нового. Разрыв с Англией и Францией неизбежен. Известие может прийти со дня на день. И все же его нет. Вероятно, его нет и у англичан, иначе "Авроре" не пришлось бы стоять так спокойно на рейде… Сегодняшний визит на "Президент" должен многое объяснить.
Чиновник осторожно взял бумаги из рук Изыльметьева, чтобы случайно не коснуться его.
— Благодарю вас. Честь имею…
— Что ж так торопитесь? — помощник консула едва скрывал свою радость. — А я полагал надолго запастись новостями… Ах, Петербург, Петербург, город юности моей! Невский проспект…
Изыльметьев насупился.
— Вы бывали на Литейном, господин капитан?
— Нет, — насмешливо ответил Изыльметьев. — Я истый моряк, господин помощник консула. Родился на палубе, на палубе прожил жизнь. В крепостях бывал дважды: один раз — в Кронштадте, теперь — тут у вас.
— Вас встревожили бумаги? — Чиновник засуетился, заглядывая в глаза Изыльметьеву. — Признаться, и я… Хотя положение весьма неопределенное… Как поверить, что просвещенные христиане станут воевать на стороне Порты? — Молодого дипломата до сих пор сбивало с толку спокойствие капитана, а тут пришлось отвести глаза от его злых и гневно потемневших зрачков. — Однако же, несмотря на отдаленность, все симптомы… А поглядишь этак на английских офицеров — и вдруг отбросишь самое предположение о войне, как абсурд и отступление от разума. Я, знаете, наблюдаю их сквозь окошко, здесь мой обсервационный пункт, — лицо помощника оживилось. — Они смотрят совершеннейшими джентльменами. Неужто все это одна видимость?!
Изыльметьев распахнул дверь.
— И заметьте: они вовсе не боятся свежего воздуха, молодой человек! бросил он насмешливо, выходя из комнаты помощника консула.
В открытую дверь смотрело синее небо и зелень консульского сада. Комната наполнилась резким криком птиц. Помощник консула бросился к двери, плотно закрыл ее и, окунув руки в тазик с бальзамом, облегченно вздохнул.
Офицеры, заполнившие обширную кают-компанию "Президента", не могли знать, что война уже началась, что обращение королевы Виктории прочитано парламенту еще 23 марта утром, а несколько часов спустя Луи Наполеон объявил о вступлении в войну Франции. Султанский фирман теперь подкреплялся нотами английской королевы и императора французов, одобренными обеими палатами. Через Атлантический океан к берегам Америки спешил винтовой фрегат с инструкциями соединенной англо-французской эскадре в Тихом океане. У берегов Панамы дремал "Вираго" с погашенными топками. Он ждал депеш.
А в эту пору Прайс пристально всматривался в лица русских. "Тучный иеромонах, узколицый лейтенант, нарочито небрежный, юный мичман, пожирающий всех любопытными глазами, — все это просто и понятно, — думал Прайс. — Каждому из них я легко найду двойника на своих кораблях". Но Изыльметьев ставил его в тупик. Высокий, массивный, с мускулатурой атлета и с простодушным лицом фермера. Может быть, он имеет дело с ограниченным служакой, с простаком? Что-то удерживало Прайса от поспешного приговора. Но что? Улыбка, мелькавшая на скуластом лице, убегающая в грубые солдатские усы? Едва приметная раскосинка, придающая особое выражение его глазам? Или натуральное радушие, столь резко отличное, даже по интонации, от наигранной любезности французов? Тяжеловат, но что-то в нем есть, что-то есть…
Депуант наполнил рюмки чилийским ромом. Француз был куда оживленнее, чем утром, во время беседы с Прайсом.
— Как долго господин капитан собирается пробыть в Кальяо? — спросил он. — Было бы жаль расстаться, не познакомившись как следует. Русские военные суда так редко покидают свои порты, чтоб осчастливить морскую семью знакомством…
— Русский человек привык к простору, господин адмирал. — Изыльметьев улыбнулся. — В чужих портах бывает слишком тесно. Могли ли мы ожидать, что даже в Кальяо, на краю света, окажется столько военных судов?
Депуант изобразил искреннее огорчение и даже всплеснул руками. Он спросил:
— Не собираетесь ли вы покинуть нас?
— Нет, мы задержимся в Кальяо.
— Надолго ли? — вмешался Прайс.
"Этот грубее, — подумал Изыльметьев. — Ему подавай сразу все начистоту, без особых учтивостей".
— Надолго. Будем поджидать здесь депеш. Чиниться. "Аврора" нуждается в серьезном ремонте. Князь Максутов — он у нас непогрешимый авторитет механики и корабельной архитектуры — мог бы подробно рассказать нам о повреждениях фрегата.
Изыльметьев, а за ним и все присутствующие посмотрели на Максутова. Капитан не забыл, как удивляла жителей Лондона безукоризненная английская речь Максутова, и заранее предвкушал эффект.
