Изыльметьев, а за ним и все присутствующие посмотрели на Максутова. Капитан не забыл, как удивляла жителей Лондона безукоризненная английская речь Максутова, и заранее предвкушал эффект.
Но Максутов молчал. Кивком головы он подтвердил справедливость слов капитана и откинулся на спинку дивана.
Пока длилась пауза, Прайс изучал лицо Максутова. Князь! Порода сразу видна: строптив, самоуверен. Ему не придется в семьдесят два года утруждать свои кости далекими походами.
— Очень пострадал корпус фрегата, — продолжал Изыльметьев, не сразу отведя настороженный взгляд от лица Максутова, — кое-где нужно менять обшивку. Образовались пазы в палубных перекрытиях, — при большой волне вода проникает в трюм. Да и такелаж изрядно потрепан. Приходит в ветхость наша "Аврора". Девятнадцать лет бессменной службы…
Прайс перехватил торжествующий взгляд Депуанта.
— Всему свой черед, мой капитан, — произнес Депуант проникновенно. Все уходит из этой юдоли печали… И нет ничего, что устояло бы против разрушительной работы времени в вечной смене приливов и отливов, подъемов и падений. И мы были когда-то молоды, — адмирал поднял руку плавным, театральным движением, — и наша жизнь всходила над синим простором океана, как всходит над миром прекрасная Эос!..
Обнажив десны в снисходительной улыбке, Прайс смотрел на декламирующего Депуанта.
— …"Аврора"! Утренняя заря! А мы приблизились к сумрачному рубежу. Ах, капитан, жизнь прожита, но познана ли истина? Мы уходим, завещая потомкам только два слова, в свою очередь оставленные нам древними: "Истина — в вине!" — Депуант налил до краев рюмку Ионы. — Пейте, господа!
Изыльметьев вернулся к прежней теме:
— Как ни прискорбно, господа, мы еще с месяц простоим у этих унылых берегов.
Он повернулся к Александру Максутову, словно желая услышать подтверждение своих слов.
Лейтенант опять молча кивнул.
Краска залила лицо Пастухова, сидевшего рядом с ним. Мичман склонился к Максутову.
— Александр Петрович, ради бога! — прошептал он. — Простите меня, но ваше молчание невыносимо… Это…
Максутов лизнул языком пересохшие губы и отвернулся от мичмана. Мальчишка! Тоже, лезет с советами.
Разговор вели французы — Феврие Депуант (изредка апеллируя к авторитету Прайса), тщедушный, туго затянутый в мундир лейтенант Лефебр, лейтенант Бурже, который держал себя настолько кокетливо, что можно было предположить присутствие женщин, спрятанных где-то за переборками каюты.
Говорили о лингвистических способностях русских, о новых паровых машинах, о Британском музеуме и электро-гальванических перьях, о несовершенстве лоций ("Кстати, куда направляется "Аврора"? — спросил мимоходом Депуант. — Не по пути ли нам? О, конечно, если это не тайна…"); о Сибири — "загадке России", об удивительном растении, живущем в любых условиях — и на камне и в деревянной стене каюты ("У меня есть такая штука на "Форте", — сказал Депуант, — я буду рад сделать презент моим новым друзьям!"); о перуанском бальзаме, который конечно же должен стать достоянием всего цивилизованного человечества как по приятному аромату, так и по целительным свойствам! К слову вспомнили и о желтой горячке.
Что за проклятье! Знает ли капитан, что болезнь уже проникла на эскадру? Да, есть случаи на "Президенте", на "Форте" и на бриге "Облигадо"… Хорошо бы собрать фрегатских медиков, подумать и сообща решить что-то.
— Если на "Авроре" пока все благополучно, — уверял Депуант, — то это нужно приписать господней воле и благоразумию господина капитана, поставившего "Аврору" мористее других судов. Но нет никакой гарантии, что болезнь не перекинется и на русский фрегат.
Сообщение адмирала встревожило Изыльметьева. Оно было вполне правдоподобно: матросы, съезжающие на берег за свежими продуктами, могли принести заразу. А он ведь решил отправить на берег матросов за лимонами и живыми быками. Без этого не обойтись.
Изыльметьев заторопился на "Аврору". Но нужно, в свою очередь, сказать седовласым адмиралам что-то приятное и располагающее.
Все уже встали со своих мест, когда он сказал:
— Господа, я и мои друзья весьма тронуты любезным приемом. (Прайс учтиво склонил голову.) Совершеннейший боевой и исправный вид обеих эскадр, — продолжал Изыльметьев, — достоин высокой похвалы. (Депуант порывисто протянул руку Изыльметьеву.) Нам иногда приходится бывать невольными свидетелями занятий ваших команд; артиллерийские учения, примерные высадки, свозы десантов, практикуемые вами столь часто, не могут оставить равнодушным сердце моряка. Во всем расчет, точность…
— Мы высоко ценим ваше мнение, господин капитан, — промолвил Прайс.
— Я не завидую тому, на кого обрушится все это, — так же невозмутимо говорил Изыльметьев. — Но к чему столь грозные приготовления здесь, в Перу?
Изыльметьев встретился глазами с Прайсом. Несколько секунд адмирал выдерживал испытующий взгляд, затем прикрыл глаза морщинистыми веками.
"Напрасный труд! — заключил он, ощущая растущую неприязнь к Изыльметьеву. — Он ничему не поверил. Нужно говорить проще, без околичностей. Сколь ни хитер русский, но раньше чем через десять дней ему отсюда не выбраться, а через неделю "Аврора" будет моя или… ее вообще не будет".
Все это мгновенно пронеслось в голове Прайса, и когда он опять встретился взглядом с Изыльметьевым, в острых глазах адмирала нельзя было прочесть ничего, кроме спокойной, непреклонной решимости.
— Ныне, — сказал он, смакуя слова, — после Синопа, над морским горизонтом взошла звезда России. Россия намерена стать великой морской державой, — это может не нравиться, но считаться с этим необходимо. Особенно тем, кого море кормит!
— России нет нужды становиться морской державой, — проговорил Александр Максутов сипловатым от волнения голосом, — она издавна является ею.
— Разве? — Прайс дивился не только дерзкому тону молодого офицера, но и его произношению — произношению юного тори, который во всю свою жизнь не вымолвил ни одного слова не по-английски. — Что же помешало нам заметить такой важный факт?
— Высокомерие, господин адмирал! — твердо сказал Максутов, вполне овладев собой.
— Но будучи высокомерным, я говорю: русские могут гордиться Синопом… Подобной победы давно не знал ваш флот.
— Англичане и более того могли бы гордиться победой, подобной Синопу.
Капитан Паркер впервые открыл рот.
— Отчего же более? — спросил он вызывающе.
— Оттого, сэр, — запальчиво ответил Максутов, — что Англия почитается владычицей морей, но со времен отважного адмирала Нельсона английский флот не совершил ничего выдающегося.
Атмосферу разрядил Прайс. Пожимая широкую руку Изыльметьева, он сказал:
— Можете гордиться: вы воспитали истинных патриотов. Молодость, горячность, патриотизм — какие бесценные качества!
У трапа, пропуская вперед Максутова, мичман Пастухов незаметно схватил его холодные пальцы.
— Простите… Здорово вы его!
— Чепуха! — ответил Максутов, не посмотрев на мичмана.
Трудно сказать, к чему относилось это восклицание: к спору ли его с Прайсом или к неуместным излияниям мичмана? Но Пастухов обиделся и еще раз густо покраснел.
Работы на "Авроре" не прекращались и ночью. Команда, измученная переходом вокруг мыса Горн, должна была в несколько дней сделать то, на что при других обстоятельствах ушло бы не меньше месяца.
Боцман Жильцов метался по палубе и трюмным помещениям с воспаленными от бессонницы глазами. Иногда в укромных местах он пускал в ход кулаки, но сдержанно, с опаской. Трудно приходилось Жильцову. Нужно было лавировать между Изыльметьевым и Тиролем. Помощник капитана относился к старшему боцману с деспотической придирчивостью. Он помнил то время, когда неутомимый Жильцов смело орудовал "кошкой", за малейшую провинность ставил матросов на ванты или привязывал к бушприту. Вынужденный во всем уступать непреклонности Изыльметьева, от боцмана Тироль требовал, казалось, невозможного — неподчинения нравственным правилам капитана. Понимал всю несбыточность этого и тем не менее негодовал на Жильцова, находя, что тот проявляет мало упорства и изобретательности.
Фрегат чинился по особому плану. Ремонт палубы, палубных надстроек и рангоута шел ночью. Днем палуба фрегата выглядела непривычно тихо, зато внутри судна стоял шум, — даже некоторые работы по ремонту такелажа, которые ведутся на палубе с того дня, как человек поставил первый парус, были перенесены в душные жилые помещения. А марсовые с чужих кораблей следили за "Авророй" в зрительные трубы и, наверное, отстояв вахту, потешались в кругу своих экипажей над нерасторопностью аврорцев, все еще неспособных привести в порядок свой фрегат. Боцман понимал необходимость такой хитрости, и все-таки его донимала обида.
