Уважающий вас С. Королев.
Интересно, какова судьба моего проекта и чертежей? С.»
Конечно, на Фаерштейна тоже надежда плохая. Что им теперь Королев? Отрезанный ломоть... Короче, сел между двух стульев.
Сергей нервничал: все было как-то неопределенно. Несколько успокоили его только полученные наконец документы:
«УССР. Правление Киевского Губотдела профсоюза работников просвещения. 19 августа 1924 года № 10519.
Удостоверение.
Дано сие тов. Королеву Сергею, члену союза работпрос № 13266, в том, что он командируется для поступления в КПИ в счет разверстки ГСПС...»
И на всякий случай, памятуя, что в таких делах, лишняя бумажка не вредит, запасся он еще одним документом:
«Киевский губпрофсовет. Дворец труда. Ул. Короленко 31/33. Августа дня 19.1924 г. № 2959.
В КПИ
Ввиду определенных успехов тов. Королева в работах по авиации приемочная комиссия при ГСПС не возражает против только 1 ?-годичного его стажа по приему на соответствующее отделение КПИ...»
Ответственный секретарь губотдела ОАВУК сделал обрадовавшую Королева приписку на украинском:
«В КПИ. Со своей стороны считаю, что нужно было бы принять в институт на мехфак тов. Королева. Это необходимо еще и из тех причин, что большинство наших планеристов быстро заканчивают институт. А нужно, чтобы энергичная работа планеристов, которую так важно наладить, не тормозилась, а, наоборот, бурно развивалась в интересах развития собственного авиастроения...»
Вот это приятно, значит, все-таки признали в нем своего, планериста. Погодите, он еще покажет, на что способен...
С этих осенних дней 1924 года, неустроенный, почти без денег, весь в сомнениях и надеждах, начал Сергей Королев свою по-настоящему самостоятельную жизнь. Часто развитие его идей и воплощение замыслов зависело от желания и воли других, но никогда сам он не подчинял себя чужим желаниям и чужой воле. Встав на такой путь, человек чаще, чем другие, менее стойкие и убежденные, испытывает горечь разочарований, но зато разочарования эти уже не могут ранить его так, как других.
Вот, к примеру, ответ Фаерштейна. Как ждал он его! Торопливо надорвал синий конверт:
«Тов. Королеву.
Относительно командировки на Всесоюзные состязания имеется определенное положение, в силу которого для участия в состязаниях избираются правлением ОАВУК т.т., имеющиеся налицо при губспортсекции.
У нас такие выборы уже произведены, и часть участников уже выехала в Феодосию. Остальные отправляются 30 августа.
Все места, предоставленные Одесской губспортсекции, заняты, средств на дополнительные командировки не отпускается, а потому просьба ваша, к сожалению, исполнена быть не может.
Председатель губспортсекции, член правления Одесского губотдела ОАВУК
Фаерштейн.
23/25 августа 1924 г., гор. Одесса
№ 2362».
Так. Все понятно. Он сложил листок. Все понятно, но почему надо писать так казенно, так бездушно?! Чего стоит кипучая энергия Фаерштейна, горячность его трибунных речей, если за всем этим не видит он человека? Понятно, нет денег. Но ведь так и можно было написать: «Сергей, денег мало, послать тебя – значит переругаться с ребятами, которые хотят поехать не меньше, чем ты, и не меньше тебя достойны этой командировки...» Вот и все. Он бы понял. Так зачем же все эти «имеющиеся налицо», все эти титулы: «председатель», «член правления...»?
Итак, все ясно. В Крым он не едет. Программа на ближайший год: учиться, строить планеры и непременно побывать на третьих соревнованиях, придумать что-нибудь с заработком и, наконец, найти угол, чтобы распроститься с диваном дяди Юры.
Киевский политехнический институт, в котором в 1924—1926 годах учился С.П. Королев
Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно.
Данте Алигьери
Жизнь студента Сергея Королева мало похожа на жизнь студента наших дней. Может быть, сегодняшний студент и отыщет в ней запретные для него прелести, но в целом это была несравненно более тяжелая жизнь. Нам трудно представить себе студенческие годы без балов и карнавалов, спартакиад и олимпиад, самодеятельных ансамблей и театральных галерок, без дружеских пирушек и веселых танцулек. У Королева была совсем другая жизнь.
Прежде всего студенты КПИ, поступившие в 1924 году, проходили специальную комиссию, которая распределяла их по соответствующим категориям. В первую категорию входили рабочие, крестьяне и дети рабочих и крестьян. Они освобождались от уплаты за учебу. Вторую категорию, куда как раз входил Королев, составляли представители трудовой интеллигенции. Они должны были платить за учебу. Сумма зависела от доходов родителей и не превышала 40 рублей. Третья категория – дети нэпманов – вносила в институтскую кассу довольно значительные суммы. На первом и втором курсах никто, кроме бывших рабфаковцев, стипендии не получал.
Таким образом, вопрос о социальном происхождении, никак ранее не интересовавший Королева, стал очень остро. И позднее, уже будучи студентом МВТУ, Королев не раз чувствовал, что «непролетарское происхождение» мешает ему. Он, например, не был комсомольцем, потому что детей интеллигентов в те годы крайне неохотно принимали в комсомол. Всегда находились люди, готовые попрекнуть его «интеллигентностью», а принципиальные технические споры подменить пространными рассуждениями о его «классовой ущербности». Однако социально-политический смысл этого явления открылся Королеву позднее. Пока «вторая категория» означала для него прежде всего добавочные расходы. Сразу вставал вопрос: где взять денег на учебу? Не на питание, жилье, одежду и развлечения, а на учебу. Сергей получил из Одессы перевод на 25 рублей, но он понимал, что не будет получать переводы регулярно. Более того, он не хотел их получать. Перевод и обрадовал его, и заставил страдать. Во что бы то ни стало необходимо было найти работу. Кстати, тогда это было тоже не легко. Мастерские КУБУЧа – комитета по улучшению быта студентов – не могли трудоустроить всех желающих. Несколько дней пробегал Сергей по мокрым, засыпанным желтыми листьями киевским улицам, прежде чем нашел работу. На углу Владимирской и Фундуклеевской помещалась газетная экспедиция, и Сергей подрядился разносить газеты по киоскам.
Вставать приходилось рано, синяя темнота еще заливала улицы, и трудно было поверить в рассвет. Он одевался на ощупь, засовывал в карман загодя приготовленный кулек с куском хлеба и ломтиком сала и на цыпочках, вытянув вперед руки, чтобы не налететь на что-нибудь в темноте, выбирался из гостиной. Спросонья он все-таки натыкался на стул или стол, звякала посуда, он замирал и двигался дальше. Спускался по крутым тротуарам Костельной, пересекал площадь и по Софийской – на Владимирскую, поворачивал налево, бегом, и вот он уже ныряет в шумное светлое тепло подвала, вдыхая острый запах типографской краски, – вот так же остро, так, что даже глаза чувствовали, пахли на Австрийском пляже выброшенные штормом водоросли.
В письме к матери он писал: «Встаю рано утром, часов в пять. Бегу в редакцию, забираю газеты, а потом бегу на Соломенку, разношу. Так вот зарабатываю восемь карбованцев. И думаю даже снять угол».
В экспедиции работало несколько ребят, и очень скоро Сергей подметил, что работа всех их организована плохо, вернее, никак не организована: ходили по одним и тем же маршрутам вдвоем, одни еле плелись перегруженные, другие бегали налегке. Королев собрал ребят, создал бригаду, продумал маршруты. Всем понравилось. У него был врожденный талант организатора, который проявлялся всегда и в большом и в малом. Он просто не мог вытерпеть, когда видел, что делается как-то не так, что можно сделать лучше, экономичнее, разумнее.
Такие приработки не были каким-то исключением в студенческой жизни тех лет: тем или иным способом подрабатывало подавляющее число сокурсников Сергея. Это обстоятельство коренным образом меняло весь ритм занятий. Тогда, повторяю, работали почти все, все были «вечерниками», и занятия в КПИ начинались только часа в четыре дня и продолжались до десяти вечера. За два года учебы в КПИ Королев сдал двадцать семь зачетов, отчитался за практические занятия, а также за свою работу в мастерских, смазочной лаборатории и за летний практикум по геодезии, наконец, проходил практику в Конотопе, работая помощником машиниста на паровозе.
На первой лекции, когда собрался весь курс, Сергей увидел, что он здесь самый зеленый. Вокруг сидели люди в выцветших гимнастерках, потертых бушлатах, видавших виды рабочих фуфайках, Сергей покосился на своего соседа по скамье. Здоровенный парень, усатый, шея обмотана шелковым шарфом. По рукам видно – рабочий. В перерыве подошел.
– Давай знакомиться, – протянул руку, – Королев.
– Пузанов Михаил, – усатый разглядывал Сергея. Потом спросил: Что-то я тебя тут не видел, ты откуда?
