На первой лекции, когда собрался весь курс, Сергей увидел, что он здесь самый зеленый. Вокруг сидели люди в выцветших гимнастерках, потертых бушлатах, видавших виды рабочих фуфайках, Сергей покосился на своего соседа по скамье. Здоровенный парень, усатый, шея обмотана шелковым шарфом. По рукам видно – рабочий. В перерыве подошел.
– Давай знакомиться, – протянул руку, – Королев.
– Пузанов Михаил, – усатый разглядывал Сергея. Потом спросил: Что-то я тебя тут не видел, ты откуда?
– Из Одессы. А ты?
Разговорились. Оказалось, что Пузанов еще до революции работал в авиационных мастерских при КПИ, потом на заводе. Во время войны его тоже откомандировали в механические мастерские в Грушках. В 1922 году он поступил на рабфак, а оттуда – на механический факультет.
Королеву понравился Пузанов. Он был грамотнее и культурнее других, и была в нем какая-то врожденная деликатность, скромность – настырных Сергей не любил. А главное, оказалось, что Михаил тоже увлекается авиацией и имеет уже кое-какой опыт в авиационных делах. Он рассказал Сергею о братьях Касяненко, много сделавших для того, чтобы на их факультете родилась авиационная специальность. Самым энергичным был младший из братьев – Евгений. Он организовал в КПИ авиамастерские, которыми руководил Иван Касяненко. Сначала мастерские делали только пропеллеры, а потом вместе с третьим братом Андреем Евгений и Иван начали конструировать и строить самолеты. Один из них – маленький моноплан с моторчиком в 15 лошадиных сил на Куреневке испытывал сам Петр Николаевич Нестеров. К 1921 году братья построили шесть самолетов, почти все разные, оригинальной конструкции.
– И все наши станки еще от братьев остались, – подытожил Пузанов. Пузанов был старше Королева без малого на девять лет, но они сдружились. Сергею нравилось, что этот рабочий парень в отличие от многих заботится не о том, чтобы получить поскорее диплом, а о том, чтобы получить знания, и учится на совесть.
В первое воскресенье октября вместе с Михаилом отправились они на аэродром, Намечалось торжественное событие: закладка ангара. Киевский ОАВУК устроил митинг, прямо на поле читали доклады по истории авиации. Народу было много, но вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо.
– Ба! Иван! Ты ли это?! – заорал Сергей.
Перед ним стоял улыбающийся Иван Савчук, летчик-наблюдатель, или, как теперь бы сказали, штурман из ГИДРО-3.
Сергей очень обрадовался этой встрече. Нельзя сказать, чтобы они были с Иваном друзья, но Савчук был частицей Одессы, моря, дома, частицей оставленного там детства.
Оказалось, что после перевода гидроотряда в Севастополь Савчук приехал в Киев,
– Да ведь мы соседи, – рассказывал Иван, – я живу в авиагородке, это же рядом с твоим политехническим... Аида ко мне! Нельзя было не позавидовать Савчуку! Дома авиагородка на краю аэродромного поля были добротные, кирпичные, с паровым отоплением, и у каждого летчика – своя комната. Тут же столовая, и кормили там отменно, это вам не институтская баланда «Голубой Дунай» с двумя перловинами – ложкой за ними не угонишься. И самолеты рядом – один взлетает, другой садится.
– Покатаешь? – жадно спросил Сергей, не отрывая глаз от самолетов.
– Э, нет, – засмеялся Савчук, оборачиваясь к вошедшему человеку с тонким красивым лицом. – Это тебе не «девятка». «Ньюпор», истребитель! Куда ж я тебя посажу? Это ты вот Алешу попроси, он у нас все может, на пропеллер тебя посадит...
Алексей Павлов, друг Ивана Савчука, был летчиком лихим, безрассудным. Забегая вперед, скажу, что короткая жизнь его оборвалась довольно скоро после этой киевской встречи. Прекрасный летчик, знающий свой талант, но уже отравленный ядом неистребимого лихачества, Павлов был еще и талантливым конструктором. Накануне отъезда Королева из Киева он в запале глупого спора пролетел под мостом Евгении Бош7, за что был списан инструктором в Серпухов. Там он по собственным чертежам построил авиетку и, узнав, что на Центральном аэродроме состоятся торжества – Осоавиахим передал 20 самолетов в Военно-Воздушные Силы Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА), прилетел на ней в столицу. На своем самолетике он выполнил каскад фигур высшего пилотажа и, когда оставалось лишь грамотно сесть, опьяненный властью над маленькой верткой машиной, вдруг врезался в землю. До конца своих дней хранил Сергей Павлович Королев вырезку из «Известий» от 23 июля 1928 года, где сообщалось о смерти Алексея.
Павлов был красив, небрежен и быстр в движениях и весь пронизан тем мягким, добрым обаянием, которое неволило влюбляться в него с первой встречи.
Сергей с Михаилом зачастили в авиагородок. Королев упорно уговаривал летчиков поступить в КПИ вольнослушателями. Те сначала лениво отмахивались, потом задумались: может, и впрямь поступить? Чем они, собственно, рискуют?
Вскоре всю четверку уже можно было видеть вместе на лекциях. В авиагородке готовились к зачетам. Королев сказал, что необходимо продумать наиболее эффективный метод подготовки.
– Один из нас по определенному предмету должен быть наставником, будет консультировать, проверять, выяснять, кто чего не знает, – доказывал он.
После недолгих споров методика была принята. Предметы выбрали добровольно. Королев, любимец профессора Симинского, вдохновенного певца сопромата, отвечал за этот предмет. Пузанов – за физику и электротехнику, Павлов – за политэкономию, Савчук – за начертательную геометрию и детали машин. Савчук был и главным консультантом в немецком языке. Его отец был дипломатом, и перед войной Иван жил несколько лет в Берлине. По-немецки он говорил и писал так же свободно, как и по-русски.
Летчики получали сытные карточки и потихоньку подкармливали Сергея и Михаила, а Пузанов еще и заработать тут ухитрился: занимался с начальником аэродрома Маляренко математикой.
Учились все четверо серьезно и упорно, особенно Королев и Савчук. Вдвоем они часто вели пространные «философские» беседы, и даже гитара Павлова не могла им помешать. Так, над книгами и конспектами, и катились их дни, один за другим, в общем, довольно одинаковые, разве что в выходной выберутся на Крещатик в кинематограф Шанцера.
Уже глубокой осенью мама переслала Сергею ответ, полученный из Военно-воздушной академии. Разрешение на зачисление его было дано при условии, что до декабря он сдаст экзамены по военным дисциплинам, обязательные для всех курсантов. В том же конверте лежало письмо от мамы. Она советовала не торопиться с выбором, писала, что военный человек сам себе не хозяин в жизни, и коли он уже учится тому, к чему так стремился, вряд ли стоит все ломать.
В выходной на обеде у бабушки дядя Юра и молоденький двоюродный дядька Шура Лазаренко тоже отговаривали его перебираться в Москву. Мария Матвеевна подсела к внуку, обняла, заговорила ласково, доброй рукой приглаживая на его затылке черный вихор:
– Ну куда же ты поедешь, внучек? Там же у тебя никого. Вот Маруся пишет, что собирается на будущий год в Москву. Бог даст, переберется, тогда уж и будем думать... Ты уж меня, старуху, не бросай...
После смерти деда бабушка сдала, но от всякой помощи сыновей и дочерей упорно отказывалась, казачья ее гордость не хотела мириться с немощью старости.
«Что же делать? – думал Сергей. – Ехать или не ехать?» К Киеву он как-то не прирос душой, все время чувствовал себя каким-то пришлым, иногородним, хотя скорее Киев, чем Одессу, мог считать родным городом. Никак не мог перебороть в себе чувство, что жизнь его здесь – короткий эпизод, что в Киеве он не задержится. Он постоянно испытывал какое-то беспокойство, часто силился представить себе не виданную никогда Москву, начинал рассказывать Пузанову, как рассказывал в Одессе Калашникову, о знаменитом конструкторе Туполеве. Михаил даже сказал ему однажды:
– Не томись, Сергей, езжай в Москву...
Но, если говорить совсем откровенно, его не очень прельщала военная карьера. Академия хороша тем, что авиационная техника там – главная дисциплина. А в КПИ, как в стройшколе, – опять математика, сопромат, физика, – когда еще они доберутся до самолетов. Зато после КПИ ты сам себе хозяин: что хочешь, то и делай, куда надумал, туда и поезжай. Вон Сикорский не кончал академию...
Своими сомнениями Королев поделился с Савчуком.
– Не прыгай, – строго сказал Иван. – Раз выбрал дело, делай его и не прыгай. Ты молодой, Москва не уйдет...
Королев написал в Одессу, что остается в Киеве.
На Новый год он приехал домой, а точнее – приехал к Ляле и прожил в холодной, неуютной Одессе несколько счастливых дней. Тогда они казались ему несчастными, потому что Ляля ну совершенно была равнодушна и холодна; да, да, он это отлично видел! И потребовалось много лет для того чтобы он понял, какие это были счастливые дни, какая счастливая была новогодняя ночь.
Мы можем судить о себе по своей способности к свершению, другие же судят о нас по тому, что мы уже свершили.
