— Собаки, — тихо повторил Хамид, и Юсуф сразу угадал его мысли.
— Да, большие собаки! — Каласинга встал, распахнул руки, оскалился. — С желтыми глазами и серебряной шерстью. Натасканы на мусульман. Если вслушаться в их злобный лай, разберешь: «Я люблю мясо алла-валлахов! Тащите мне мясо мусульман!»
Каласинга наслаждался своей шуткой, отфыркивался, хлопал себя по колену. Хамид принялся его ругать — безумец, неверный, вороватый ублюдок, волосатый кяфир, — но Каласинга не унимался. То и дело снова лаял и рычал, а потом ржал так, словно в жизни не слышал ничего забавнее.
— Угомонись наконец, грязный кули! Ты слишком долго искушаешь судьбу. Того гляди собаки европейца накинутся на нас… И двуногие тоже. Прекрати же, волосатый банья! — сердито потребовал Хамид, не дождавшись, чтобы Каласинга умолк по своей воле.
— Банья! Я тебя предупреждал: не называй меня банья! — возмутился Каласинга, огляделся в поисках оружия или палки, чуть не соблазнился консервной банкой с закипающим чаем. — Разве это моя вина, что вы, мусульмане, так боитесь собак? Ты оскорбляешь весь мой род! И этот раз будет последним.
Потом они помирились и приготовили ночлег. Каласинга расстелил тонкий матрас возле грузовика, Хамид лег рядом с ним, а Юсуф выбрал место в нескольких шагах от них, так, чтобы, распростершись на спине, видеть небо, чтобы пускаемые Каласингой ветры не били в нос, но все-таки достаточно близко, чтобы прислушиваться к их разговору. Мужчины с усталыми вздохами, с удовлетворенным постаныванием, улеглись, и Юсуф уже начал задремывать в дружелюбной тишине.
— Приятно ведь представлять себе таким же рай? — тихо заговорил Хамид, голос его сливался с наполнявшим воздух шумом воды. — Водопады — более прекрасные, чем мы сумеем себе вообразить. Прекраснее даже этого, попробуй-ка представить такое, Юсуф! Знаешь ли ты, что там источник всех земных вод? Четыре реки рая — вот источник. Они текут во все стороны, на север-юг-запад-восток, разделяя Божий сад на четверти. И там повсюду вдоволь воды. Под крытыми павильонами, в садах, стекает по ступеням террас, вдоль тропинок у леса.
— Где этот сад? — спросил Каласинга. — В Индии? Я видел в Индии много садов с водопадами. Там твой рай? Там, где живет Ага Хан[42]?
— Господь сотворил семь небес, — сказал Хамид, не обращая внимания на Каласингу, повернул голову вбок, словно обращался к одному Юсуфу. Голос его понемногу становился тише, мягче. — Рай — это седьмое небо, и сам он разделен на семь частей. Самая верхняя — джаннат адн, сад Эдема. Туда не пускают волосатых богохульников, пусть они ревут, как тысяча львов разом.
— У нас есть такие сады в Индии, с семью и даже с восемью уровнями, — вставил свое слово Каласинга. — Их построили варвары-моголы. Они устраивали оргии на террасах, а в садах держали диких животных, чтобы охотиться, когда пожелают. Наверное, это и есть рай, и твой рай в Индии. Индия очень духовная страна.
— По-твоему, Бог сошел с ума? — спросил Хамид. — Надо же — поместить рай в Индии!
— Ну, может, он не нашел места получше, — ответил Каласинга. — Я слыхал, что тот сад все еще существует. Здесь, на земле.
— Кяфир! Ты готов верить во все детские сказки, — сказал Хамид.
— Я читал об этом в книге. В духовной книге. Ты читать-то умеешь, дука-валлах, мусульманский корм для собак?
Хамид засмеялся.
— Я слыхал, говорят, когда во времена наби Нуха[43] Бог наслал потоп, покрывший всю землю, воды не достигли сада и он сохранился в целости. Итак, первоначальный сад еще может существовать. Но он закрыт от людей бушующими водами и вратами из пламени.
— Только представь себе — если правда, что этот сад все еще на земле! — после долгого молчания выговорил Каласинга. Хамид ответил шуточкой, но Каласинга будто не услышал. Бушующие воды и врата из пламени — эти подробности внушали ему уважение. Он вырос в благочестивом семействе сикхов, на почетном месте в семейном святилище лежали книги великих гуру. Но его отец был весьма терпимым человеком и в глубине святилища отвел место также для бронзовой статуэтки Ганеши, маленькой иконки с Иисусом Христом-Искупителем и миниатюрной копии Корана. Каласинга понимал мощь и убедительность таких подробностей, как бушующие воды и врата из пламени.
— Ну, я слышал от некоторых людей, будто Сад находится на земле, но я в это не верю. Даже если он здесь, в него не войдет никто, и уж точно не банья, — решительно подытожил Хамид.
7
После четырехдневного перехода с остановками во всех деревнях и поселениях, где была надежда что-то продать или купить, они добрались до Ол-молога, государственного поста на полпути к вершине горы. Дорога заняла дольше запланированного времени, потому что грузовик так часто ломался. На последнем этапе дороги Каласинга только поспевал оправдываться, но Хамид слишком устал и уже не смеялся над ним.
— Хайя, хайя, хватит болтать. Довези только нас до места, — твердил он. Ол-молог был конечной целью их пути. Проведя там день, они повернули обратно. Некогда Ол-молог был большим поселением скотоводов, раскрашивавших свои тела и волосы охрой. Потому-то там и решено было организовать земледельческое хозяйство. Правительство рассчитывало, что добрый пример убедит воинов-кочевников позабыть кровожадность и заняться производством молочных продуктов. Но план этот провалился, вероятно, из-за нетерпеливости чиновников, являвшихся от имени власти преображать этот уголок земли. Так или иначе, местные жители только рады были предоставить чужеземную затею ее собственной участи. Сами они переселились немного дальше и приходили сюда торговать.
Хамид обычно останавливался у человека по имени Хуссейн, родом с Занзибара. Хуссейн жил на доходы от своей лавки. Внутри магазина стояла швейная машина с ручным приводом, на ней он строчил шуки и накидки для своих клиентов. На прилавке у стены громоздились мешки с сахаром, ящики чая и всякий мелкий товар. Хуссейн был высокий и тощий, с виду привычный к трудностям — такой же небогатый и нетребовательный, как его магазинчик. Жил он одиноко в задней части лавки, гостей устроил на складе и рассчитывал на неспешную беседу. Вечером они уселись перед лавкой, послушали рассказы Хуссейна о Занзибаре. Когда он наговорился всласть, перешли к делу, а потом молча смотрели, как угасает свет на горе.
— Заметил, какой здесь зеленый свет? — после долгой паузы спросил Хуссейн. — Каласингу можно и не спрашивать, он замечает лишь то, что смазано машинным маслом и шумит. Каков нынче план, мой друг? В прошлый раз, когда ты приезжал сюда, ты собирался купить автобус и продолжить маршрут по горным деревням. Что сталось с этой блестящей идеей?
Каласинга пожал плечами и не ответил, даже не обернулся. Из жестяной кружки он прихлебывал самодельное пойло, которое прихватил с собой в дорогу. На глазах у спутников он старался не пить, но Юсуф замечал, как шофер делает несколько торопливых глотков из каменной бутыли, когда думает, что его никто не видит.
— А ты, юноша, как тебя? Юсуф? Ты различаешь этот свет? — настаивал Хуссейн. — Когда-нибудь ты сведешь молодых женщин с ума своей красотой. Поедем вместе со мной на Унгуджу, я женю тебя на моей дочери. Видишь этот свет?
— Да, — ответил Юсуф. Он видел, как постепенно с подъемом в гору менялся свет, и был рад поговорить об этом, как рад был и разговору о Занзибаре. Слушая рассказы Хуссейна о Занзибаре, он внезапно принял решение: однажды он непременно отправится туда, чтобы своими глазами увидеть это невероятное место.
— Он с чем угодно согласится теперь, когда ты пообещал ему свою дочь, — засмеялся Хамид. — Но ты опоздал, мы уже обручили его с нашей старшенькой. Разве я не говорил тебе об этом, Хуссейн?
— Противно слушать! Ей всего десять лет, — возмутился Хуссейн.
— Одиннадцать, — поправил его Хамид. — Самый возраст для брака.
Юсуф понимал, что его поддразнивают, но все же от этого разговора ему стало неловко.
