Яхэй Хорибэ, дождавшись своей очереди, тоже поставил свечу у могилы. Старик так и сиял счастьем. Весь мир представал перед ним в розовом свете. Он все не мог поверить, что дожил до этой минуты. Ведь если бы чуть раньше с ним снова случился удар, как в прошлый раз, то он, по словам врача, должен был либо умереть на месте, либо остаться парализованным на всю оставшуюся жизнь. Со времени своей болезни он чувствовал себя немощным старцем. При каждом шаге надо было соблюдать осторожность, двигаться тихонько, «еле-еле душа в теле», будто на тебе надето бумажное платье, которое вот-вот порвется, так что и жить-то уже не хотелось. И вот, при всем том, он сумел не отстать от ретивых, молодых и здоровых бойцов, пошел в бой вместе со всеми без страха и упрека, вместе со всеми довел их великое дело до победного конца. О таком можно было только мечтать! Теперь, когда бы ни пришел смертный час, воистину он готов был покинуть сей мир с радостью и благодарностью.
Он и так слишком много беспокойства доставил близким. Они-то его и выходили: приемный сын, жена и дочка. Нелегко им пришлось из-за него. Яхэй почувствовал, как сердце слабеет, переполняясь благодарностью, и слезы наворачиваются на глаза. Он едва справился с собой, чуть было не прикрикнув по старинке: «Это еще что такое! Не киснуть!»
Яхэй поглядывал на молодых, что следом за ним шли ставить свечи у могилы, и ему хотелось каждого потрепать по плечу: «Молодец, сынок!»
Никто из отряда не погиб. Они и впрямь потрудились на славу.
Как, должно быть, ликует сейчас душа покойного господина! Ведь ему ведомо, что здесь сейчас собрались самые близкие и верные…
Листва играла и переливалась в солнечных бликах. За живой изгородью на откосе чернела толпа — люди безмолвно смотрели сверху во двор храма. Густым покровом нависали ветви деревьев. Над ними безмятежной синевой сиял небосклон.
— Отец! — окликнул его Ясубэй.
— Да? — старый Яхэй весело глянул на приемного сына.
— Вы, наверное, устали, отец?
— Нисколько не устал! Я… Ты… Молодец, сынок, хорошо постарался! Да ведь и не слишком трудная была работенка, а?
— Ну, почему же, противник у нас был изрядный, — ответил, взглянув на отца, Ясубэй с лукавой усмешкой. — Хотя по мне, так мог быть и покруче…
— Вот-вот, и по мне тоже! — улыбнулся в ответ старик.
Возжигание благовоний подошло к концу. Появился старший монах с приглашением отдохнуть в обители. Насельники храма уже успокоились и как будто бы прониклись сочувствием к ронинам.
Солнце пригревало тропинку на склоне холма, и от тающего снега поднимался пар. Ронины снова пересекли храмовый двор и, ведомые монахом, прошли в прихожую жилого корпуса для паломников. Там они сняли соломенные сандалии, обмыли ноги и вошли в помещение.
В просторном гостевом зале их ждали расставленные жаровни для обогрева и положенные в рядок подушки для сиденья.
Кураноскэ сказал, обращаясь к бонзе:
— Наш обряд поминовения души покойного господина и возложения приношений мы благополучно завершили, так что, как сами изволите видеть, никаких недозволенных действий с нашей стороны не наблюдается. Засим мы намерены смиренно дожидаться решения верховных властей относительно нашей участи. По дороге сюда сегодня утром мы отправили двоих из нашего отряда в усадьбу его светлости начальника Охранного ведомства омэцукэ Сэнгоку, и теперь, вероятно, вскорости можно ждать вестей. Если позволите, мы немного задержимся у вас, чтобы дождаться извещения.
— Пожалуйста, не стесняйтесь. Располагайтесь поудобней и отдыхайте, — любезно предложил старший монах, попросив только назвать количество людей в отряде и перечислить все имена, поскольку необходимо будет представить донесение главному смотрителю храмов и святилищ.
Кураноскэ назвал имена всех сорока семи ронинов, заметив в заключение:
— Стало быть, двое, Тюдзаэмон Ёсида и Сукээмон Томиномори, отправлены в усадьбу омэцукэ Сэнгоку. Что с Китиэмоном Тэрасакой и где он, я представления не имею. Об этом тоже, будьте добры, доложите.
Пост смотрителя храмов и святилищ занимал Масатака Абэ Хиданоками. К нему в усадьбу и направился со списком настоятель храма Сэнгаку-дзи, приказав носильщикам нести паланкин побыстрее.
Смотритель храмов внимательно выслушал святого отца. В докладе его преподобия можно было легко уловить скрытую симпатию к ронинам. Абэ улыбнулся. Настоятель не забыл похвалить учтивость манер и деликатность своих гостей. Изложив суть дела, он собрался восвояси. Абэ вышел проводить святого отца и на прощанье сказал:
— Что ж, примите их с честью.
Эти слова, скорее всего, отражали только личную позицию смотрителя храмов и святилищ, но настоятель был обрадован и воодушевлен. Он поспешно вернулся в храм, не медля ни минуты направился в гостевой корпус, где расположились ронины, и разыскал там Кураноскэ.
— Вы, наверное, устали, господа? Отдыхайте спокойно! — обратился он ко всем собравшимся, видя, что ронины чувствуют себя стесненно и даже не решаются подойти к жаровням погреться.
Кураноскэ объяснил: все оттого, что они ждут с часу на час решения властей.
Настоятелю подумалось, что сейчас гостям не помешало бы немного сакэ.
— Не стесняйтесь, господа, — приветливо сказал он. — Кто помоложе, развлекайтесь себе на здоровье.
Монахи принесли рисовой каши с пылу с жару, выставили бутылки подогретого сакэ, пояснив, что этот сорт называется «Горячая влага нирваны». Ронины не знали, как и благодарить радушных хозяев. Вскоре затопили баню, и монах пришел звать всех помыться.
Монахи, и стар и млад, запросто выходили к гостям, стараясь помочь кто чем может, будто так у них всегда и было принято.
В зале было холодновато, все давно уже ничего не ели. К тому же теперь, когда страшное напряжение всех сил было позади, на людей навалилась усталость. Кое-кто из стариков дремал, привалившись к деревянным опорным столбам. Вино и рисовая каша были и впрямь очень кстати.
— Что ж, благодарствуем. Выпьем, коли так, — сказал Кураноскэ.
Вскоре настроение у всех как-то само собой улучшилось. Ронины громко переговаривались, обсуждая события последней ночи. Братия тоже были не прочь послушать их рассказы. Несколько монахов, охочих до мальчиков-вакасю, окружили юного красавчика Эмосити Ято. Тикара был для них слишком крепок и высок ростом, чтобы сойти за подростка.
Кураноскэ все еще ждал и надеялся, что сюда скоро нагрянет погоня, высланная кланом Уэсуги. Того же с нетерпением ожидали и прочие ронины. Было очень странно, что погоня все не появляется. Все считали, что, чем дожидаться сложа руки наказания от сёгуна, куда достойней было бы принять здесь последний бой и пасть смертью храбрых. Среди братии, которая вся уже была на стороне ронинов, тоже оказалось немало таких монахов, что убежденно вещали: пусть, мол, явится воинство Уэсуги — не так-то просто будет им проломить ворота и ворваться в храм! Они притащили письменный прибор и попросили гостей написать им что-нибудь на память. Ронины весело принялись по очереди водить кистью.
Тем временем наступил полдень.
— Войско Уэсуги подступает к храму! — раздался вдруг крик.
Ронины всполошились. Один из монахов, что укреплял главные ворота, стремглав вбежал в зал.
— Что? И впрямь явились?
Ронины вскакивали с циновок, побросав кисти и чарки. Многие ринулись к прислоненным у стены копьям.
После отхода ронинов разгромленная усадьба Киры представляла собой ужасающее зрелище. Сквозь проломленные и рухнувшие сёдзи солнечные лучи заливали слепящим светом внутренность дома, где повсюду в беспорядке валялись мертвые тела. В коридорах и на циновках комнат чернели грязные следы соломенных сандалий. Обломки мебели и столовой утвари перемежались с кусками бумажных перегородок-фусума, из которых торчали покореженные планки остова.
Разбежавшиеся кто куда защитники усадьбы постепенно возвращались на место побоища. Подавленные и растерянные, вассалы и слуги Киры с бледными, землистыми лицами в безмолвном оцепенении созерцали представшую перед ними жуткую картину. Снег на крыше начал таять, и капли одна за другой падали на землю, разбрасывая грязные брызги.
Вассалы не могли поднять глаза на своего молодого господина Ёсиканэ Сахёэ, который замер в бессильном отчаянье над обезглавленным трупом Кодзукэноскэ. Они собрались вокруг, намереваясь как-то его утешить и поддержать, но все их усилия оборачивались пустой суетой: ведь в конечном счете это они, при всей своей численности и вооружении, не смогли защитить сюзерена. Сейчас они еще больше ощущали груз павшей на них тяжкой ответственности, будучи не в силах что-либо сказать в свое оправдание. Для них невыносимо было даже представить, какие чувства должен испытывать Сахёэ. Получив удар копьем от одного из ронинов, Сахёэ сумел ускользнуть от преследования и укрыться в казарменном бараке, но, пока он там прятался, враги безжалостно расправились с его дедом по крови и приемным отцом по родовому регистру, Кирой. Скорбь его была столь безмерна и неистова, что он скорее предпочел бы погибнуть сам, и теперь в невыносимой тоске проклинал себя за позорное малодушие.
