Горэм захотел подробнее узнать, чем занимался в последнее время Хуан, и тот рассказал о сотрудничестве с находившейся неподалеку Больницей горы Синай. Он стремился повысить качество медицинской помощи в Эль-Баррио, а теперь занялся и улучшением ужасных условий тамошней жизни. Он также вступил в общение с радикальными пуэрто-риканскими активистами, дабы заручиться их поддержкой.
Горэм был впечатлен.
– Молодчина, Хуан! – сказал он. – Контакт с Больницей горы Синай – это блеск!
Мэгги тоже внимательно слушала, но выглядела озадаченной.
– Как же вы общаетесь с радикалами? – спросила она. – Судя по тому, что я слышу, это крайне опасная публика.
Хуан вздохнул. Он знал, что́ ее беспокоит. На исходе шестидесятых в среде пуэрто-риканской молодежи сформировалась группа, которая назвала себя «Молодыми лордами» и потребовала улучшения условий жизни в Эль-Баррио. Какое-то время пресса поливала ее грязью за сходство с чикагскими «Черными пантерами». Едва ли следовало удивляться тому, что эта братия пугала симпатичную белую девушку-юриста из среднего класса.
– Видите ли, Мэгги, – ответил Хуан, – мне повезло. Я получил образование и порвал с бандами, а то сидел бы сейчас за решеткой, как мой двоюродный брат Карлос. Существуют общины, где незаконная деятельность в порядке вещей. – Мэгги нахмурилась, в ней проснулся законник, но Хуан продолжил: – Смотрите, проблемы Гарлема и Южного Бронкса ничем не отличаются от проблем других американских городов. Нью-Йорк, Чикаго, что угодно – везде одно и то же. Есть беднота, которой годами пренебрегают, у которой нет шансов выбраться из трущоб и которая – часто оправданно – считает, что всем на нее начхать. Когда пуэрториканцы из Эль-Баррио назвались «Молодыми лордами» и организовали бесплатные завтраки и здравпункты, в этом не было ничего плохого. Они требовали помощи своим соотечественникам. Такими же, на свой лад, были и чикагские «Черные пантеры». Когда пуэрториканцы заговорили о самоопределении, в этом тоже был свой резон. Никому другому не было до них дела. Кое-кто, будучи в ярости, призвал к беспорядкам, и я против этого. И да, у них была соответствующая политическая философия. Они объявили себя социалистами, а то и коммунистами, что бы это ни значило на самом деле. Гувер и его ФБР превратили коммунизм в пугало. Я всяко не социалист, но понимаю их чувства. Когда общество поворачивается к группе граждан спиной, то эти граждане могут с полным основанием решить, что при другом строе они заживут лучше, – такова человеческая природа. А я стараюсь искоренить причины этого заблуждения. Есть люди, которые усердно дискредитировали «Молодых лордов» и «Черных пантер». Они во многом преуспели, но основные причины протестов остались нетронутыми. И если Гарлем продолжает бурлить, то, уверяю вас, неспроста.
Хуан понимал, что немного разгорячился, но ничего не мог с собой сделать. Он наблюдал за рыжей девушкой в ожидании отклика. Ему показалось, что она будет хорошей парой для Горэма, но если ее реакция окажется неприязненной, то он, вероятно, ошибся.
– Интересно, – сказала она.
– Типичный юрист! – расхохотался Горэм.
Разговор перешел на детские годы. Джанет выросла в Куинсе.
– Черная католичка. Мама была очень строга.
Горэм рассказал, как гостил у бабушки. Тем временем гроза продвигалась над Манхэттеном с юга на север, и беседа порой прерывалась громом и молниями. Горэм узнал, что дед Мэгги вырос в особняке на Нижней Пятой авеню.
– У старого Шона О’Доннелла водились деньги. Нажил в прошлом веке, – улыбнулась она. – Больше их нет.
– Потеряли в Депрессию? – спросил Горэм.
– Может быть, часть. Но я думаю, что дело в большой ирландской семье. Куча детей, три поколения, вот они и разошлись. Мой отец проработал всю жизнь и до сих пор выплачивает ипотеку. Что тут скажешь?
Ближе к концу обеда Мэгги украдкой пару раз глянула на часы, явно подумывая о том, что пора возвращаться в контору. Но ливень был такой, что такси не поймать. Однако к десерту грозу отнесло на север. Над Гудзоном еще грохотало, но дождь уменьшился. Было почти половина десятого.
– Все было замечательно, – произнесла Мэгги, – но мне скоро пора обратно.
Далекая и мощная вспышка молнии словно подтвердила неотложность ее дел.
– Может, сперва кофе выпьете? – предложил Горэм. – Будет лучше работаться.
– Хорошая мысль, – кивнула Мэгги.
И тут погасли все огни.
Не только в ресторанчике. Весь район неожиданно погрузился во тьму. Короткая тишина сменилась смехом. На столах зажглись свечи в стеклянных стаканчиках; через несколько секунд вышла хозяйка и принялась зажигать новые. Она сообщила, что без кофе они никак не останутся, потому что он уже готов.
– Скоро починят, – сказал Горэм. – У «Консолидейтед Эдисон» огромная резервная емкость.
– А может, выйдет как в шестьдесят пятом! – возразил Хуан. – Демографический взрыв.
Это был статистический факт: спустя девять месяцев после массового отключения электричества в 1965 году произошел короткий и резкий скачок рождаемости. Горэм повернулся к Мэгги:
– Боюсь, вам не добраться до работы.
– Я возьму такси. Дождь перестал.
– Но света-то нет.
– Может быть, в офисе есть запасной генератор.
– А если нет?
– Найду свечи.
– А на каком этаже ваш офис?
– На тридцать втором.
– Вы собираетесь пешком подняться на тридцать второй этаж? – поинтересовался Горэм, и Мэгги заколебалась. – Вот как, должно быть, проверяют сотрудников на верность такие фирмы.
– Очень смешно, – сухо парировала она.
Они принялись за кофе. Прохожие сообщили, что света нет по всему городу. Через пятнадцать минут Хуан и Джанет заявили, что им пора. Горэм и Хуан настояли, что расплатятся поровну. Мэгги поблагодарила Горэма, они вышли на улицу, и Джанет с Хуаном повернули на север.
– Итак, – произнес Горэм, – вы все еще собираетесь в офис?
Мэри уставилась на юг в кромешную тьму Мидтауна.
– Мне нужно туда. Но полагаю, что нет.
– Есть предложение. Мы дойдем по Парк-авеню до моего дома, это на Семидесятых. Если дадут свет, вы пойдете дальше. Если нет, я налью вам выпить и провожу домой. Договорились?
– Вы предлагаете мне войти в темное здание с человеком, которого я почти не знаю?
– В кооперативное на Парк-авеню. Одно из лучших.
– А это уберегло хоть одну даму?
– Ни разу, насколько я знаю.
– Только один глоток. У вас есть свечи? Я не хочу сидеть в темноте.
– Не сомневайтесь.
– А этаж какой? Лифт будет выключен.
– Третий.
Через двадцать минут ее разобрал смех.
– Вы сказали, что третий этаж!
– Ничего подобного. Я сказал – пятый. Сюда. – Горэм посветил фонариком, который им дал швейцар. – Прямо и не сворачивая.
Когда они очутились в квартире, Горэм отвел ее в гостиную и вскоре вернулся с парой изящных серебряных подсвечников. Он поставил их на стол, зажег, потом открыл кладовку возле столовой и вынул все до единого серебряные канделябры, унаследованные Чарли от матери. Через пару минут коридор, кухня, гостиная и столовая были залиты ярким светом. Мэгги наблюдала за Горэмом с дивана:
– Симпатичная квартира.
– Спасибо. Досталась в наследство. Что будете пить?
– Красное вино. – В огнях свечей рыжие волосы Мэгги приобрели волшебный блеск. Лицо стало мягче, и напряженность частично ушла. – Можно взбить немного белка.
– Повар из меня никудышный.
Она встала и осмотрелась, пока он доставал вино. Затем снова села и принялась задумчиво играть бокалом.
– Значит, вот как вы действуете, – сказала она с улыбкой. – Приглашаете девушку выпить, чтобы она полюбовалась красивой квартирой. Затем приглашаете на обед, потому что, мол, слишком беспомощны, чтобы готовить. К этой минуте она уже считает, что и вы, и квартира нуждаетесь в нежной заботе.
– Совершенно мимо. Иначе я был бы уже женат.
– Слабый аргумент.
Они беседовали полностью раскованно. Он признался, что с детства мечтал жить в городе, и спросил, почему сюда переехала она.
– Во всем виноват мой брат. Он живет в Виллидже и однажды в воскресенье повел меня прогуляться по Сохо. Это было в начале семьдесят третьего, когда только-только построили башни Всемирного торгового центра. Было пасмурно, но солнце пыталось пробиться. И там, за Сохо, высилась эта огромная серая башня, как бы шершавая, и когда на нее пали солнечные лучи, ее структура тут же изменилась. Это было волшебное зрелище. Тогда-то я и решила, что обязательно перееду в Нью-Йорк.
– Я думал, вам не нравится такая архитектура. Интернациональный стиль.
– Как правило, нет. Но в башнях есть что-то особенное. Наверное, дело в поверхности, в игре света.
– Ваш брат женат?
– Нет. Вообще-то, он гей. – Она помедлила. – Родители не знают.
– Должно быть, трудно ему. А вы когда узнали?
– Восемь лет назад. Мы с Мартином очень близки, и он сказал. Это было в шестьдесят девятом, во время Стоунуоллских бунтов[97], после того как полиция прошерстила тот гей-бар в Виллидже. Я еще в школе училась.
