Страстная речь Катона, продолжавшаяся дольше, чем речь Цезаря, вновь возбудила сенат, и когда началось голосование, большинство сенаторов, памятуя слухи о зверских планах катилинариев, высказалось все же за смертную казнь.
Получив поддержку сената, Цицерон решил, по совету Теренции, не откладывать надолго исполнение приговора. Распорядившись усилить повсюду стражу, он лично сопроводил находившегося в его доме Лентула в Мамертинскую тюрьму.
Эта тюрьма, одна из самых старых римских тюрем, была сооружена на месте большого пересохшего колодца. Чтобы избежать всякую возможность побега, – а в Мамертинскую тюрьму заключались самые опасные преступники, – здесь был предусмотрен лишь один вход, если так можно было назвать дыру в верхней части купола, через которую заключенных спускали в пахнущую плесенью и нечистотами яму.
Лентулу связали руки и, поддев веревкой под мышки, опустили вниз, в зловонную зияющую темноту. И в тот момент, когда он увидел свет от факела, исходящий из бокового углубления, где его уже поджидали палачи, несчастный окончательно понял, что обратной дороги из тюрьмы для него уже не будет. Палачи накинули на его шею веревку и тянули ее с двух сторон до тех пор, пока не затихли последние судороги бывшего консула. Та же участь постигла в эту ночь Цетега, Статилия, Габиния и Цепария.
Толпа, прознавшая о том, что заключенных повели на казнь, собралась вокруг тюрьмы и стояла в мрачном, пугающем Цицерона молчании.
Когда все было кончено, Цицерон появился при свете факелов и произнес тонким, прерывающимся от напряжения голосом обычную в подобных случаях латинскую формулировку:
Vixerunt (Они отжили).
В ответ раздались крики, приветствия, овации. Гвардейцы, повсюду сопровождавшие консула, подняли высоко на руках носилки с Цицероном и в окружении факелоносцев понесли его к дому, а следовавшая за ними толпа продолжала восторженно выкрикивать фразы, славящие консула, вернувшего Риму мир и покой.
Глава XV. Vincere aut mori [24]
Узнав о том, что произошло в Риме, Катилина понял, что все потеряно. До этого он еще надеялся на мирный исход и потому не торопился прибегнуть к военным действиям. Его сторонников могли спасти только выдержка и умение ждать. И если бы Лентул не поддался на дешевую провокацию, все могло обернуться иначе.
При желании Катилина мог бы давно возбудить толпы римских бедняков, поднять окрестных крестьян, привлечь гальские племена, которые ненавидели Рим, не говоря уж о рабах и гладиаторах, готовых по первому сигналу придти под его знамена, но он отказывался принимать их в свое войско, потому что не хотел, чтобы война против олигархов выглядела как его желание любой ценой захватить власть. А теперь уже поздно было что-либо поправить.
Оставалось лишь одно – с честью умереть.
С трудом скомплектовав два легиона из солдат, имевшихся в распоряжении Манлия, а также из людей, прибывавших к нему со всех сторон, Катилина двинулся с ними на Рим.
Он видел, что войско его разношерстно, плохо обучено и скверно вооружено. Лишь каждый четвертый имел на руках настоящее боевое оружие, у остальных же были охотничьи копья, самодельные мечи, а то и вовсе вилы и деревянные колья. Тем не менее, когда он узнал, что сенат направил против него правительственные войска во главе с консулом Антонием, он пошел им навстречу. Возможно, в душе его жила безумная надежда, что Антоний все еще верен их общим идеалам и не допустит братоубийства…
В то время как римляне отмечали веселые праздники, прощаясь с уходящим годом, трехтысячное войско Катилины, изнуренное неопределенностью и последним долгим переходом, готовилось к первой и последней своей битве.
Накануне сражения Катилина узнал, что Антоний, сказавшись в последний момент больным, передал командование Марку Петрею. Значит, у бывшего его приятеля хотя бы проснулась совесть. Хотя, скорее всего, это просто была привычная для Антония тактика – уходить в кусты, как только возникала критическая ситуация, которая могла сказаться на его благополучии…
Серым зимним утром два римских войска приготовились к схватке друг с другом.
Катилина вышел из палатки, одетый в боевые доспехи, поднялся на повозку, окинул взором построенные свои легионы и, упруго выдохнув из легких воздух, заклубившийся в холодном воздухе белесым паром, заговорил резким гортанным голосом:
– Что сказать вам в этот час, мои друзья, соратники и сподвижники?.. Никакие, даже самые пламенные слова, не способны превратить ленивого или трусливого солдата в могучего храбреца. Во время сражения каждый проявляет ту степень смелости и доблести, которые присущи его характеру или сформированы воспитанием…
Я знаю, что со мной остались лучшие из лучших, и я не буду тратить время на то, чтобы пытаться взбодрить вас или вдохновить. Мы все сами выбрали свою судьбу, вытянули свой жребий и будем смело смотреть правде в глаза…
Вы все знаете, каких бед натворил Лентул своей беспечностью и своим малодушием, и прекрасно понимаете, каково наше положение в настоящее время. Две армии преградили нам путь, одна – со стороны Рима, другая – со стороны Галлии. Мы могли бы и долее оставаться в тех местах, где оказались сейчас, но продовольствие наше на исходе, и вряд ли есть смысл ждать изменения ситуации. У нас остается только один выход – прокладывать себе дорогу оружием…
Мы победим, если будем храбрыми и решительными, если, сражаясь, мы будем помнить, что отстаиваем свободу и честь, будущее нашей любимой отчизны. Да, в отличие от тех, с кем мы будем сражаться, мы боремся за родину, свободу и жизнь, а не за могущество кучки зажравшихся олигархов. Мы могли бы тихонько разойтись, расползтись и провести жизнь в позорном изгнании или, покаявшись, вернуться в Рим в расчете на чью-то поддержку. Но все эти варианты невозможны и отвратительны для людей, в груди которых бьется мужественное сердце.
Если мы хотим избавиться от теперешнего положения, нам нужна смелость и еще раз смелость. Только победитель приобретает мир вместо войны…
И, сражаясь, помните простую истину: самая большая глупость – искать спасение в бегстве, повернув от врага оружие, которое тебя защищает. Самой большой опасности подвергает себя тот, кто трусит, и, наоборот, самая надежная защита – это смелость. Не бойтесь того, что врагов больше, чем нас. Окруженное горами место, где нам предстоит сражаться, не дает им возможности окружить нас…
Но если судьба все-таки изменит нам, старайтесь отдать подороже свою жизнь. Берегитесь попасться в плен: вас перережут, как скотину. Боритесь, как настоящие мужчины, и если врагам достанется победа, то пусть это будет победа, пропитанная кровью и слезами!
Сейчас мы все с вами равны, как были равны по своим правам и возможности люди, жившие на земле в золотой век. Я прошу нашу конницу спешиться, чтобы мы знали, что нам всем грозит одинаковая опасность и чтобы все мы были одинаково смелыми.
Победа или смерть! [25]
Закончив свою речь, Катилина спрыгнул на землю и отдал приказ трубить наступление.
Он попрощался со своим конем и пошел впереди построенных в боевом порядке отрядов.
Они вышли на равнину и стали ждать приближения войск Петрея.
Покрытое слегка заиндевелой после холодной ночи травой единственное ровное место, расположенное между скалистыми горами, походило на русло пересохшей реки. Действительно, здесь не было возможности ни для маневра, ни для окружения. Тут можно было только идти вперед или бежать назад.
Самые первые ряды Катилина составил из лучших центурионов, из видавших виды ветеранов и хорошо вооруженных сильных и смелых солдат. Они должны были принять на себя первый удар, который во многом определял исход сражения.
Сам Катилина также стал в первые ряды возле штандарта с орлом. Это был знаменитый серебряный орел, с которым войска Гая Мария разгромили кимвров. Окружали Катилину преданные ему вольноотпущенники и крестьяне из его родового поместья.
Когда за облаками появился мутноватый диск зимнего солнца, вдали раздался сигнал трубы. Это был точно такой же сигнал, какой недавно звучал над войском Катилины, и казалось, что долгое эхо вернуло назад этот звук.
В другом конце лощины в легкой утренней дымке показались легионы Петрея, который тоже был римлянином и точно так же, как Катилина, построил свою тактику, сформировав первые ряды из опытных ветеранов и самых крепких бойцов. И две армии соотечественников, медленно двигавшиеся навстречу друг другу, были будто зеркальное отражение друг друга.
Может быть, уже в первой схватке между братьями-близнецами Рэмом и Ромулом обозначилась трагическая судьба Рима, то и дело сталкивающая между собой граждан одной страны, истребляющая самых сильных и мужественных, самых смелых и доблестных?..
