Иешуа видел, что Цадок пользуется уважением повстанцев: они замолчали и внимательно слушали священника, словно завороженные его певучим голосом.
Цадок посмотрел на Иехуду. Получив кивок одобрения, продолжил:
– Ты, отрок, можешь ответить за всех. Если ответы нас устроят, мы вас отпустим, и товар ваш не тронем.
– Хорошо, – решительно сказал Иешуа. – На первый вопрос ответ «да».
По толпе пронесся гул одобрения.
– На второй – тоже «да».
Этот ответ никому не понравился, и толпа заволновалась. Не обращая внимания на гневные выкрики, Иешуа спокойно продолжил:
– Поясню. Если у меня отберут скот и урожай за неуплату подати, и я погибну от голода или окажусь в темнице, какой прок Всевышнему от моего упрямства? Лучше заплатить малую толику римскому цезарю, чтобы воздать Царю Небесному во сто крат больше. Если будете убивать всех, кто платит тягло римлянам, в стране никого не останется.
Цадок и Иехуда дали ему договорить. Они еще не решили, что делать с пленниками, но смелость и искренность юноши подкупала.
– На третий вопрос у меня нет ответа. Я габбаям ничего не позволяю, они сами делают, что хотят. Мы – крестьяне, а не воины.
Среди повстанцев прошел возмущенный ропот. Цадок поднял руку, и толпа замолчала.
– Что ты знаешь о машиахе?
Иешуа задумался. Невидимые собеседники разговаривали с ним об этом раньше. Они приводили слова древних пророков, объясняли юноше их смысл. Но на вопрос, когда придет машиах, и как его узнать, ему отвечали, что это тайна, которую ему пока не могут открыть.
– От Михи ха-Морашти известно, что машиах родится в Бет-Лехеме. Иешаяху предсказал, что он родится от девы и станет Князем мира. Иешаяху также предрек, что люди будут презирать машиаха, считая его преступником. Еще он сказал, что машиах добровольно пойдет на смерть ради людей, и смерть его явится новым заветом для народа. Про новый завет говорил и Малахи. Зхария открыл, что имя машиаха – Иехошуа. В псалмах Давида говорится, что раввины отвергнут машиаха, и что его казнят по навету близкого друга. Даниэль считал его сыном человеческим, но предупредил, что, когда машиаха предадут смерти, Священный город и Храм будут разрушены. Зхария утверждал, что человек, предавший машиаха, получит тридцать сребреников. Зхария и Иешаяху предсказали машиаху мученическую смерть. Об этом говорится и в Книге Премудрости Шломо. Но Хошеа обещал, что он воскреснет на третий день, и тогда, как завещал Иешаяху, он будет судить бедных по правде и дела страдальцев земли решать по истине.
Иешуа опустил голову и тихим голосом закончил:
– А еще в Брешит119 о нем сказано, как о примирителе из колена Иехудина, и о покорности ему народов.
Пока Иешуа говорил, никто не проронил ни слова. Повстанцы слушали юношу в немом удивлении. Даже пламенный Цадок смотрел на него с уважением.
– Ты хорошо знаешь Священное писание, – сказал он одобрительно, когда Иешуа закончил. – Но ты повторяешь слова мудрецов, а что думаешь сам?
Иешуа вскинул голову.
– Думаю, машиах придет, чтобы утешить нищих духом и плачущих. Чтобы подарить землю кротким и насытить алчущих и жаждущих правды. Чтобы помиловать милостивых. И тогда чистые сердцем узрят Бога, миротворцы будут наречены сынами Божиими, а изгнанные за правду получат Царство небесное. Его будут поносить и гнать, и неправедно злословить на него. Но и прежде него гнали пророков, несущих награду на небесах.
Цадок растерялся. Так убедительно и вдохновенно про машиаха еще никто не говорил. Его поразило даже не сказанное, а решительность и страстность, с которой юноша произнес эти слова. Даже сам Цадок – профессиональный оратор – не сказал бы лучше. Священник взял себя в руки и обратился с речью к повстанцам, снова возвысив голос:
– В эти скорбные дни наши помыслы обращены к Предвечному. Ибо сказал пророк: «Вот, наступают дни, говорит Господь, и восставлю Давиду Отрасль праведную, и воцарится Царь, и будет поступать мудро, и будет производить суд и правду на земле»120. Грядет Царь наш Небесный и Земной. Скоро уже возвестят ангелы небесные Его приход. Так восславим же машиаха, да пребудет с ним слава Ха-Шем. Смерть римлянам! Смерть габбаям! С нами небесные силы! Барух ата!
«Амен!» – хором ответили повстанцы. Возбужденная толпа радостно голосила, повторяя призывы Цадока. Бен-Цион, воспользовавшись всеобщим воодушевлением, пробрался к мулу. Он достал из сумки тугой мешочек с монетами, подошел к Иехуде и протянул ему мошну.
– Примите наш скромный вклад в дело борьбы народа Палестины за свободу.
Иехуда с удовольствием взял деньги.
– Теперь мы видим, что вы порядочные и благочестивые люди. Идите с миром. До Гамлы вас никто не тронет, – произнес он с почти дружеской теплотой.
Затем подозвал писца, приказал ему что-то написать на деревянной дощечке и вручил пропуск Бен-Циону.
5
Солнце уже садилось, когда орха покинула стоянку у горы Арбел. До Бейт-Цайды оставалось чуть больше парасанга пути. Красно-оранжевое солнце опускалось за курганы, окрашивая редкие облака в бледно-розовые оттенки. Вершины горных цепей тонули в дымчатой мгле, словно в морской пучине, и тускнеющий солнечный диск со срезанным нижним краем походил на плывущий по волнам корабль.
Сначала дорога шла вдоль Арбела по кромке озера через тростник. Затем гора плавно закруглилась, а берег расширился, превратившись в засаженную фруктовыми садами и виноградниками возвышенность. Казалось, природа решила совместить здесь несовместимое. Фисташки, фиговые и масличные деревья, нуждающиеся в прохладном умеренном климате, чередовались с теплолюбивыми финиковыми пальмами.
Днем перекусить не удалось, и теперь как нельзя кстати пришлись сухофрукты. Путники с удовольствием жевали их на ходу, запивая водой из египетской тыквыгорлянки. Флягу со смехом перекидывали друг другу, упражняясь в ловкости. Бен-Цион ловил ее одной рукой и в конце концов уронил. Неловкость караванщика вызвала язвительные замечания товарищей.
Слева на холме показался город Мигдал. Рядом возвышалась каменная башня для засолки рыбы, отбрасывая на склон тающую в сумерках длинную тень. У бревенчатого пирса на волнах покачивались плоскодонные лодки из кедровых досок с прямыми обвисшими парусами. Челны пустовали – рыбаки еще только готовились к ночной ловле. Вдоль берега на шестах висели сохнущие сети.
Несколько лодок наполовину высовывались из воды. Они лежали на белом ковре из мелких ракушек, привязанные носами к вбитым в землю металлическим костылям. Рядом с одной из них сидел рыбак и чинил свисающую через борт сеть. Возле него пристроилась девочка лет двенадцати, помогая отцу распутывать веревки. Рыбак не обратил на проходящий мимо караван никакого внимания – слишком занят был работой. Но девочка подняла голову и посмотрела на Иешуа. На мгновение их глаза встретились. Лицо незнакомки просветлело, она улыбнулась, а затем приветливо помахала юноше рукой, словно старому другу.
Иешуа не мог оторвать взгляда от рыбачки. Столько разных чувств смешалось на ее золотисто-смуглом лице: удивление, интерес, радость. Весь ее облик с выбивающимися из-под платка прядями вьющихся волос, бездонными темными глазами и высоким лбом показался ему чарующе прекрасным.
Караван удалялся, а он все оборачивался, пораженный красотой рыбачки. Сумерки сгущались. И рыбак, и девочка, и лодки постепенно теряли очертания, растворяясь в бледно-синей вечерней мгле.
– Меня зовут Мирьям, – донесся до него издалека крик.
Или это ему только показалось …
На закате орха прошла лежащие рядом городки Киннерет, Эйн-Шеву и Кфар-Нахум, а к Бейт-Цайде подходила уже при лунном свете. Дорога сначала шла по ровному берегу, но вскоре уперлась в стену высоких сопок. По поверхности озера бежала размытая мерцающая дорожка, резко обрываясь у горизонта, словно ее отсекли ножом. Перед холмами насыпь резко вильнула к воде, которая теперь плескалась у самых ног. Вскоре начался подъем в гору, и вот впереди показалась освещенная факелами крепостная стена.
У ворот долго препирались со стражей, не хотевшей впускать караван ночью. Пришлось заплатить. Окованные железом деревянные ворота – как будто нехотя, со скрипом – открылись. Найти герут не составило труда: Бен-Цион уже бывал здесь раньше, поэтому хорошо знал город. Разгрузив мулов, усталые палестинцы помолились, улеглись на рогожах и мгновенно уснули.
Утром обитатели постоялого двора не торопились вставать, все решили выспаться. Да и куда торопиться – наступил Шмини Ацерет, восьмой день праздника Суккот. Этот день считался днем иом тов, свободным от любой работы. Полагалось лишь радоваться жизни и предаваться всяческим удовольствиям. Только два каравана – халдейский и финикийский – на рассвете покинули Бейт-Цайду.
Позавтракав, палестинцы обсудили, чем занять день. Бен-Цион и Эзра собирались принять участие в народных гуляньях, а Иешуа вызвался стеречь поклажу. Когда товарищи ушли, юноша озабоченно похлопал по тюкам, обошел айван, чтобы проверить – нет ли крыс, убедился, что мулы надежно привязаны, и вышел за ворота. Он уселся на треснувший мельничный жернов, за ненадобностью брошенный возле стены, чтобы видеть всех, кто выходит из постоялого двора.
