Караванщик кивнул.
– Затащил я ее в оливковую рощу подальше от берега. Там такие деревья – не обхватить. Уселись мы с ней под оливой, я в чашки вина плеснул. Выпили, она на меня игриво косится, загадочно улыбается. В общем, распалился я. Ну, думаю, сейчас оторвемся. Легли рядом, и чувствую – что-то не так. Запах какой-то странный, тяжелый от нее исходит. Думаю, чем пахнет? И вдруг вспомнил. Когда брата хоронили, в семейный склеп его положили. Так там так же пахло – гнилью, сырой землей и еще чем-то. Только я про склеп подумал, гляжу – у нее из уха тысяченожка выползает, черная такая, блестящая. А она на меня смотрит синими глазами, спокойно так, как волк на ягненка… Затем рот открыла и высунула язык – тонкий, длинный и раздвоенный, как у змеи. А я не могу пошевелиться, оцепенел от страха. Она меня этим языком облизала и улыбнулась. И тут я как заору, вскочил и сорвал с груди амулет. Тычу ей амулетом в морду и давай заклинания выкрикивать, которым меня Иешуа научил. Она подпрыгнула на месте, села как зверь на четыре лапы, глаза огнем загорелись, смотрит на меня и шипит. И крылья за спиной расправляются… Ну, я и дал деру, откуда только силы взялись. Так она меня напоследок еще успела когтями полоснуть.
Эзра оттянул ворот куттонета и показал несколько длинных глубоких царапин. Иешуа принес чашку с отваром корицы, чтобы промыть раны погонщика. Потом полез в сумку, достал сверток с хашешей. Вскоре Эзра спал глубоким сном, свернувшись под халлуком калачиком, словно ребенок. Бен-Цион и Иешуа тоже улеглись. Они даже не обсуждали случившееся, все и так было понятно.
Палестина, 760 – й год от основания Рима, месяц тишрей
1
Над Иерушалаимом сияла луна. Неприметный человек в темном гиматии и выцветшей на солнце куфии пробирался по грязным улочкам Нижнего города в сторону Храма. Перешагивая через лужи, халдей поддергивал края одежды. Он старался держаться подальше от исписанных углем стен домов, а также внимательно смотрел по сторонам, чтобы не попасть под душ выплеснутых из дверного проема нечистот.
Незнакомец спустился в Долину сыроделов и долго шел по Ступенчатой улице вдоль оврага, на дне которого тихо шелестел мутный ручей. Миновав несколько однопролетных каменных мостов, он достиг Храмовой горы. Сквозь полуциркульные арки хорошо просматривалась вся западная стена Храма, подсвеченная факелами. Справа к центральному входу вела широкая терраса, а слева тремя широкими пролетами поднималась угловая лестница. Взбежав по ней, гость предъявил стражнику-левиту пропуск. Затем вышел во Двор язычников, пересек его, не заходя под крышу Царского портика, и через охраняемые левитами ворота внутренней стены попал в Женский двор. Поднявшись по полукруглым ступеням лестницы к воротам Никанора, проскользнул в маленькую дверь рядом с массивными медными створками. Наконец, последний пост охраны остался позади, и незнакомец оказался во дворе Эзрат Исраэль. Прямо перед жертвенником.
Халдей уверенно свернул к Северным палатам. Из вестибюля он направился не в Палату тесаного камня, зал для заседаний Санхедрина, а нырнул под арку, ведущую в личный покой первосвященника. Полутемная комната пустовала. Чадили масляные лампы, освещая помещение ровным тусклым светом. Гость сел на широкий каменный пристенок, служивший Верховному жрецу местом для отдыха после службы, и приготовился ждать. Вскоре послышался звук шагов, узкий коридор осветился, а затем в палату вошел наси Анан в сопровождении стражника с факелом в руке.
Жрец подошел к гостю.
– Здоров ли ты, господин? – первым почтительно приветствовал его халдей, кланяясь в пояс.
Первосвященник подождал, пока гость выпрямится. Взяв его рукой за короткую бороду в знак особого расположения, он изобразил подобие улыбки и коротко бросил:
– Господь с тобой, Дижман.
В свете факела шрам над губой гостя стал особенно заметен. Холодные темные глаза смотрели на Анана жестко и колюче. Первосвященник жестом подозвал левита, чтобы с его помощью снять эфод121 и кидар122. Оставшись в белом синдоне и голубом куттонете без ворота, стянутом разноцветным кушаком, он устало опустился на скамью. Золотые колокольчики на подоле куттонета нежно зазвенели. Жрец жестом отпустил левита.
– Мне стало известно, что римляне посадили на парфянский трон своего человека, – начал он без обиняков. – Нам, святому народу, это крайне невыгодно. Рим много лет пьет нашу кровь, убивая лучших сынов Палестины и сея рознь между братьями. Если Парфия заключит с ним прочный союз, на восточных границах империи воцарится мир. Римская волчица начнет искать себе новую жертву. А когда нет врага снаружи, его ищут изнутри. Это означает, что Август займется Палестиной – он не просто так затеял ценз. Свежие когорты, новые габбаи, рост податей… Народ не будет терпеть, и мы опять умоемся кровью.
Анан тяжело вздохнул, а затем поднялся и заходил по комнате, поглаживая бороду.
– Есть и другая проблема, – снова заговорил он. – Ты знаешь, что после того, как Вар123 взял под охрану плантации черного мака в долине Леванон, мы живем исключительно на поставках опия из Хагматаны. До сих пор наш поставщик исправно выполнял договор на выгодных для нас условиях. Однако, новый правитель может сменить начальника царской гвардии, и тогда поставки окажутся под угрозой. Мы не можем этого допустить. Надеюсь, ты меня понимаешь.
Дижман понимал хозяина очень хорошо. Он уже несколько дней обходился без дозы, и при мысли о вожделенном порошке, его лоб покрылся испариной.
Заметив, как заблестела кожа агента, Анан презрительно бросил:
– Вижу, что понимаешь.
Затем продолжил:
– Ты поедешь в Хагматану, чтобы изучить ситуацию на месте. Если Сарибек сохранит пост, ты вернешься в Иерушалаим. Если нет – договоришься с его преемником. Ты должен оставаться там до тех пор, пока не убедишься, что караваны отправляются без задержки и везут качественный товар.
Первосвященник помедлил, затем подошел вплотную к агенту и, приблизив к нему лицо, мгновенно ставшее злым, сквозь зубы процедил:
– В противном случае лучше не возвращайся. Но я тебя и в Парфии достану…
Анан отвернулся, подошел к нише в стене и открыл маленьким ключом дверцу железного шкафа. Вынув два тугих кожаных кошелька, он протянул их Дижману, держа по одному мешочку в каждой руке.
– В этом – золотые ауреусы. Сто передашь Сарибеку в качестве награды за сотрудничество или его преемнику, чтобы показать нашу щедрость в делах. Остальные можешь потратить на дорожные расходы. В этом – доза на полгода. Хватит до Хагматаны. А там все в твоих руках.
Дижман сглотнул слюну, ему хотелось запустить пальцы в коричневый порошок. Анан продолжил:
– Мои люди в Антиохии донесли, что Квириний отправил в Парфию тайного курьера с заданием. Каким – неизвестно, но понятно, что он будет защищать при дворе Вонона интересы Рима. Его нужно убрать.
Первосвященник пожевал губами, что-то обдумывая, затем с ненавистью сказал, словно вырубая короткие фразы из камня:
– И вот еще что. Несколько дней назад из дома рава Иосефа у Иоппийской дороги отправился караван в Селевкию-на-Тигре. Караванщика зовут Бен-Цион. С ним ушел Иешуа, родственник Иосефа. Парень должен исчезнуть – это дело государственной важности. Остальное тебе знать не обязательно.
– Сделаю, господин, – бесцветным голосом ответил агент, не удивившись просьбе.
– Хорошо. Теперь иди. Да будет милость Божия с тобой.
Дижман засунул оба кошеля за пазуху, поклонился и, пятясь, вышел из зала. Спустившись с Храмовой горы, он уверенно направился вдоль границы Нижнего города к театру. Справа, на склоне Западной горы виднелись постройки Верхнего города: три величественные башни, зубчатые стены огромной резиденции Хордоса Великого и крытые красной черепицей дома купцов.
Поравнявшись с темнеющей громадой театра, агент свернул в халдейский квартал. Здесь уличный шум никогда не утихал до глубокой ночи. Большинство касдим – переселенцев из Вавилонии, которых греки называют «халдеями» – промышляли ремеслом. Гончары, сапожники и портные допоздна портили глаза, склоняясь над работой при слабом свете свечей или ламп. А плотники, каменщики и кузнецы стучали, гремели и лязгали инструментами до тех пор, пока соседи не прибегали с криками, требуя закончить работу и не мешать им спать.
По узким улицам расхаживали со своими лотками торговцы жареной саранчой, пивом и лепешками. У стен среди мусора лежали в беспамятстве пьяные и одурманенные. Шныряли подростки, предлагая всем подряд краденые украшения и фальшивые монеты. Хозяин харчевни метался перед распахнутой дверью, зазывая прохожих на ужин, бесцеремонно хватал их за руки.
В темном проходе между домами халдею преградили путь двое бродяг. Одного он ударил ногой в пах, а другому показал кинжал, молниеносно выхваченный из-за пояса. Грабители попятились, а затем бросились наутек, путаясь в развешанном на веревках сыром белье. Вскоре послышались резкие звуки самбики124. Агент повернул за угол, прекрасно зная, что окажется перед постоялым двором. У входной двери сидела пундекита, сутенерша, и игрой на инструменте зазывала клиентов для своих зонот – проституток. Рядом с ней на скамейке расселись покрытые татуировками девушки, флегматично разглядывая проходящих мимо мужчин. Увидев Дижмана, зонот оживились – он был постоянным клиентом.
