Когда Бердыш старался унять мысли, воз времени катил куда ленивей. К счастью, Иван Хлопов пошёл на поправку столь же резко, как слёг. Предпоследним днём уходящего студеня в гостиной боярина Лобанова сошлись пятеро: сам князь, его верный держальник Фалалей Колотов, Степан Бердыш, Иван Хлопов и Фёдор Елчанинов, тот самый военный голова, что проделал работу по разметке черты самарского орешка. Рассевшись вкруг стола, сперва потолковали о пустяках, о ценах на меха, отдали должное редкой красоте дочери Елчанинова Надежды. Наконец осторожно подступились к предстоящей встрече с Урусом.
— Худы, скажу вам, дела, други мои! — загоревал Хлопов, отмахиваясь от сенной девушки с кринкою топлёного молока вперемежь с мёдом. — Станичники так нашалили, что опасение гложет, как бы самому мне Урус в отмест зла какого не состряпал. Задаст, чую, стружку!
— Да уж, расстарались, — поддакнул Елчанинов, царапая сребряное зарукавье. — Третьего дня гостил я у купца Деменши Пляскина. Так что за диво зрел! Ну, ежель сразу… Тридесять скакунов статных, пригожих. Слов нет, право. Я его: откель невидаль? Дементий, плут, глаза щурит, хихикает: почаще, грит, на рынок ходи. Там, грит, даже сенных девах из татарвы оттяпал. И впрямь, гляжу: из сеней зырят красотки этаки смачные. Глаза, как луны ущербные. Так вот, грит, казаки ноне такого товара навозят, что очеса трещат от пёстрости: тут те и кони, и ковры, и рясны, и людишки… Вот. А, главное, чуете, более всего того добра у ногаев отбито. У ногаев! Воры, они, как делают?.. До Астрахани товар доставят задёшево, скопом и шустро продадут, а уж тут казачью поживу раскупают бойко. Кто ведь за цену купит, а за две, коль не три, в Бухару иль Коканд сбагрит. И так за всё. А ты, воевода, точно в невести. Тут вон лихо како.
— Оно да, лихо, — удручённо покачал головой князь, мелкокустая макушка смешно особилась над длинной и густой бородой. — И мне давно оно ведомо. Правда, что б уж та-ак! — От чувств избытка голова тряхнулась вниз. — Наши купчины сарацинские харемы заводят! Да! Уж точно, чует сердце, Урус нам такую всенощну споёт, что вой от неё до Москвы и дальше прокатится.
— То-то и оно. Не придумаю, как быть, что отвечать, — развел руками посол.
— Как-как? Известно как: отметать всё, как молвки и злой извет, заглазный и преднамеренный, — проронил Колотов.
— Отметать — чё проще! Только веры словам давно не стало. До дна избыла, что у нас, что у них, — отмахнулся Хлопов.
— Грамота! — вклинился Бердыш и пояснил: — Я говорю, что, если веские бумаги Урусу представить?
— Грамота, оно, да — не слово, а всё и не железо, — раздумчиво кивал Колотов.
— Погодь-погодь, — встрепенулся Хлопов, застукал пальцами по дереву. — Обожди-ка, Стеня, растолкуй: какая, что за грамота?
— Есть-есть такая. Боярин, у тебя она. Помнишь, присяга там казаков Кольцова царю. Ну, которую я вручил тебе по прибытии. Стрешневым заверенная. — Бердыш глядел на князя.
— Хм, я уж ладился услать её через Казань с доверенными в Москву, — заёрзал воевода. — Впрочем, и по весне успеется. Грамота важная. Неча скрывать, важная. Умно придумал. Только б Урус в мелкости не вдарился: раз казаки на службу перешли, так куды б деться силе такой? Ведь Урусовы соглядатаи, чай, зорко следят: кто и зачем в Астрахань заходит. А за эти полгода к нам больше чем полста не входило казаков чужих. Тут зяблики Урусовы нюхать и учнут: куда, мол, пропали кольцовские сотни? Так, глядишь, и до грядущей крепости дознаются.
— А отчего б Урусу не сказать, что казаки равными частями осели в малых дозорах на заметах, что по Волге раскиданы? — пришло на ум Елчанинову.
— То верно и складно. Но те сто, семейкины, — с ними всё понятно. Главное, чтоб о городке до времени не прознали. Коль сруб увидят, не беда. С заставами ногаи давно свыклись. Зло в ином: дела Матюши и Барабоши. Ведь чёртовы тати поразорили все улусы северные. Гонят ногаев с исконных обиталищ. А полон и корысти к нам на продажу везут… — воевода оснастил концовку гулким ругательством.
— Вот и я! — вздохнул посол, оприходуя кринку сметаны. — Крутой разговор пойдёт про воров.
— Мало б только грабили, они ж опорное гнездище срубили: Кош-Яик. Оттуда ногаев в наглую полощут. Кто такое потерпит? Да ещё со стороны татей неверных, ну это на их, татарский, взгляд? — поёжился воевода, литые плечи едва не располосовали кафтан. Унял зябь медовухой.
— Тут долго гадать, чай, неча, — Степан просунул под запояску ложку. — Ясно: все заковырки Уруса предвидеть — дело гиблое. А посол наш — человек умом резвый. Я чай, по ходу сам выдумает, когда и что сказать. А коль мы друг друга стращать будем, ему ж хуже — на разговор с князем наладиться. К месту и не к месту, везде подвохи да увёртки станут блазниться, — с этими словами Степан поднял кружку с мушкателью.
Остальные крякнули, по примеру обиходили приборы. Покалякав о том-о сём, обо всём и ни о чём, ближе к полночи разбрелись.
…Впервые за долгие недели Степан уснул, хоть малость довольный. Но тревога по-прежнему тучилась в сердце. Он понял, что Урус — муж в государственных делах ухищрённый и коварный. Засыпая, решил добиться от воеводы разрешения на выезд с Хлоповым к верховному ногаю, который, по донесеньям, покинув Сарайчик, правил к Астрахани.
Ледяным молотком неспешный сечень чеканил унылые дни, несшие снег и тоску. Наконец, 13-го с Корнюши донесли: Урус прибыл в составе немногочисленной свиты. Правда, в ближайшие дни под шатёр властителя слетелось немало послушных ему султанчиков. Прослышав о появлении долгожданного князюшки, Хлопов послал за Бердышом. Тот не заставил себя ждать.
По торжественному случаю Степан приоделся. Наряд совершенно переменил его, облагообразил. Под медвежьим полушубком — узкий кафтан из китайки с обилием петлиц. Перепоясался дорогим кушаком. Руки — в перчатках. Сразу видать начального человека, а то и царского жильца.
Когда он ехал на Супостате к дому Хлопова, народ невольно оглядывался. Смешливые девушки в шубках, завидев ладного ездока, захихикали, зашушукались. И напрасно. От уколов женских сабель — язычков и от женского зелья — их глаз Степан давно оградился. Строгостью и невозмутимостью. Вот и теперь спокойно проехал он мимо. Напрасно старались любушки вниманьем завладеть.
За спиною хлопнуло. От неожиданности оглянулся. Дверь. А на крылечке появилась ещё одна, в душегрее и цветастой ширинке. Встретив взгляд молодца, покраснела. Не то с морозцу, не то смутясь — не понять, потому как тут же слетела по ступеням, толкнула в спину ближайшую из кривляк, крикнула задорно:
— Гей! Почто зря студитесь? Пожалте в хату.
Но подруги не спешили: плечистый всадник врезал: «тпру». Правда, к общему разочарованию, не с тем, чтобы воротиться к красоткам. Просто приехал. Впереди сутулился поживший слуга Хлопова.
— Здоров ли, Мисаил? — приветствовал он старика, соскакивая.
— Благодарствую, барин, и тебе того ж, — беря Супостата под уздцы, с достоинством ответствовал дедушка, благолепный, похожий на архимандрита. Открыл калитку, первым вошёл во двор. Чуя и щадя старость, Супостат покорно брёл следом.
— А не знаешь ли, дед, что за краля в душегрее одной из дома бегает, студиться не боится? — спросил Степан так просто, для поддержания и в знак расположенья.
— Запало?! Запало! — с торжеством возопил старикан. — Оно, конечно. Ахти-охти, стары мои кости! Прохудились руки, то бы взял в прилуки! — глазки заблестели, да так маслянисто и в то же время своднически. — Эха, ми-лай! — Мисаил держась за поясницу, пошёл в припляс. — Так то ж перва красотка нашей слободы. — Хлопов жил в доме зажиточного ремесленника. — То ж Надюша Елчанинова. Наденька-Наденька — сдобнушка-оладьинька! Эгей-го-го! Экой ты, право!
Лакей разошёлся не на шутку. Степан искренне подивился ребячистости столь с виду баженого хрыча. И тут дедулин хребет прострелило. Страдальчески морщась, согнулся кочергой и, заохав, похромылял к дверям.
— Ох-ах! Жизня — мазня… Ох-ох! Не знал, стало быть, барин, ох? Так знай: перва красотка. Елчаниновы, они тако же, как и мой-ой-ой барин, у слободских гостюют. А ты, чай, сразу Надюшу приметил да от остальных-ых-ох-эх обособил?..
Тут старику полегчало и он заворковал что-то мало-вразумительное. Из чего Бердыш заключил, что хлопов холоп навеселе. Либо был таким с зыбки младенческой.
— Да нет, как раз ничего такого вроде не приметил, — не соврал Бердыш, но вспомнил чистый неприлипчивый взгляд девушки и добавил. — А глазки у неё, правда, приятностные. Как-то глыбко, что ль, глядят, хотя и прытко… Не знаю… А так девушка и девушка.
— Ну, это ты напрасличаешь, барин, — убеждённо заверил старый, провожая гостя в сени. — Ты, я так смекаю, не больно её разглядел. Свету мало. — Мисаил к чему-то указал пальцем на потолок.
