— Катулл, я не могу забыть твои чудесные стихи, — говорил подошедший Асиний Поллион. — Неужели эти гусыни заметили только «неприличное»?
Катулл благодарил, почти не слушая Поллиона. Слова Клодии привели его в состояние смятения и восторга. Вместе с безостановочным бегом времени близится долгожданное счастье!
Вежливо пропустив Поллиона впереди себя, Катулл случайно повернул голову и заметил быстрый, ненавидящий взгляд, брошенный на него темнолицым карликом Петеминисом.
С тех пор как Цезарь отказался от триумфа, прошел год. Консульское кресло стоило шествия к Капитолию[134]. Цезарь торжествовал. Он добился своего и утер носы оптиматам — quod erat demonstrandum, что и требовалось доказать. Но если вначале триумвират напугал сенаторов до беспамятства, то теперь у них появилась надежда на его ослабление и распад. Склонность Помпея ежедневно слышать хвалы своим заслугам вызвала недовольство Красса. А Цезарь, словно нарочно, объявил Помпея принцепсом сената до конца своего консульского правления. Обиженный Красс перестал предоставлять Цезарю средства. Богатства, привезенные Цезарем из Испании, значительно подтаяли, и он уже неохотно тратился для привлечения плебейских симпатий.
Капризная римская толпа начала проявлять первые признаки неприязни. Консул Бибул, сидя дома, писал бичующие Цезаря эдикты[135]. Римляне с довольным смехом читали эти эдикты, присовокупляя к ним язвительные анекдоты. Так по всей Италии пошел гулять фантастический рассказ о том, что Цезарь будто бы тайно похитил из храма Юпитера Капитолийского три тысячи фунтов золота и заменил их таким же количеством позолоченной меди.
Но Цезарь не обращал внимания на сплетни. Он втихомолку посмеивался над важным Помпеем, регулярно открывавшим заседания сената, и ласково увещевал хмурого, раздраженного Красса. Цезарь продолжал покупать драгоценности, произведения искусства, особенно охотно — красивых рабов и рабынь и при этом просил своего казначея не заносить в счетные книги неслыханные суммы, которые он тратил на развлечения.
Поэты Фурий Бибакул и Марк Отацилий писали на Цезаря злые эпиграммы. Всадник Лаберий сочинил сатирический мим о его жадности и распутстве. Мим был сыгран и имел большой успех.
Публий Клодий Пульхр, переведенный при поддержке Цезаря из патрициев в плебеи, подал заявление об избрании его народным трибуном. Он выдвинул программу законодательств, восторженно встреченную плебеями. Клодий требовал отменить всякую плату за ежемесячно раздаваемый беднякам хлеб, восстановить отмененные сенатом плебейские коллегии[136] и запретить наблюдение небесных знамений в дни комиций — чтобы не иметь повода для их отмены.
Цезарь с интересом следил за деятельностью этого бешено-энергичного римлянина из патрицианской семьи, с недавнего времени формально усыновленного неотесанным простолюдином Фонтеем. Клодий был смертельным врагом оптиматов и прежде всего добропорядочного и лицемерного Цицерона. Он прославился демагогией и скандалами. Наиболее известный из них касался самого Цезаря, когда, два года назад, Клодий проник к нему в дом якобы на свидание с его женой, а попал на священнодействие в честь Доброй Богини, при котором мужчинам присутствовать запрещалось. Небывалое святотатство возмутило Рим, но Цезарь не настаивал на наказании Клодия ни как оскорбленный муж, ни как великий понтифик[137]. Клодия оправдали по требованию разъяренной толпы, а Цезарь использовал громкий скандал для развода с надоевшей женой.
В противоположность красавице сестре Клодий не столько увлекался любовными похождениями, сколько опасными политическими авантюрами. Ненависть потомственного аристократа, правнука знаменитого консула Аппия Клавдия Пульхра, к сенату была удивительна. Цезарь объяснял себе этот странный феномен стремлением прийти к власти на плечах взбунтовавшейся толпы или же явной психической деградацией.
Ожидая своего избрания в народные трибуны, Клодий преподнес сенату еще одну издевательскую шутку.
На Капитолийском холме, под неусыпной охраной, жил молодой армянский царь Тигран, привезенный Помпеем в качестве заложника. Таким образом Армения отпадала от союза с Парфией, ослабляя позиции единственного серьезного противника Рима на Востоке.
Разленившиеся, сонные стражи растерялись, когда темной ночью на них напали сообщники Клодия. Легионеров обезоружили и связали. Не зажигая факелов, Клодий и Тигран направились к Пренестенским воротам и вышли из города. За воротами ждали рабы с оседланными иберийскими скакунами.
— Ты свободен, Тигран, — сказал по-гречески Клодий. — Через тридцать миль приготовлены свежие лошади, а в Гистонии[138] ждет корабль, который довезет тебя до Антиохии или Тарса[139]. Я постараюсь содействовать твоему укреплению на престоле и объявлю «другом римского народа».
— Благодарю тебя, о доблестный Клодий, — ответил царь, — я буду тебе верным союзником, когда ты станешь главой государства.
— Увидим, увидим… Скачи, положась на милость богов.
— Моя благодарность тебе окажется вполне материальной, как только я достигну родины. — Армянский царь говорил на греческом как афинянин, и он знал, конечно, что римские политики возвышенным заверениям в дружбе предпочитают золото. — Передай от меня привет почтенным отцам-сенаторам.
Царь сел на коня и в сопровождении приближенных помчался к берегу Адриатики, а Клодий вернулся в Рим.
Утром поднялась суматоха; дело расследовали, и Помпей с сенаторами чуть не задохнулись от ярости. Они обвиняли Клодия в предательстве, продажности и преступном сумасбродстве. Они произносили обличительные речи, потрясали кулаками, бранились, как солдаты, но так и не решились предпринять что-нибудь против любимца плебеев. Клодия постоянно оберегали верные рабы, клиенты и десятки добровольных телохранителей.
Хохоча в душе, Цезарь передал Помпею свое соболезнование по поводу столь досадного происшествия. А Красс сделал то же, не скрывая злорадства.
Продолжая борьбу, популяры отказались постепенно от поддержки триумвирата. С Клодием они выходили на собственную дорогу, и побег Тиграна был предлогом для проявления их разгоравшейся вражды к оптиматам.
Катулл не сочинял эпиграмм ни на Клодия, ни на Цезаря.
Фурий, Кальв, Катон требовали у Катулла объяснений, но он только пожимал плечами и рассеянно улыбался. Пожалуй, ему было не до политических споров. Клодия оказалась «божественной» любовницей и умной подругой; Катулл жил, озаренный счастьем. Друзья, не ожидавшие от Клодии столь долгой привязанности, начинали ему завидовать.
Катулл очень изменился, в его поведении исчезла дерзкая бравада. Он сопровождал Клодию в театр и цирк, в прогулках по городу и окрестностям. Они оставались наедине лишь изредка, когда удавалось спровадить постоянно вьющихся вокруг красавицы льстивых поклонников. Кроме того, Катулл почти не мог находиться у нее в доме. Его угнетала мрачная злоба Метелла Целера.
Надменный сенатор багровел и шептал проклятья, встречая жену в обществе молодого веронца. Условности светских отношений и дух времени пока что заставляли его сдерживаться. Но если раньше он закрывал глаза на похождения Клодии (среди знатных матрон она была не единственной в своем возмутительном поведении), то теперь ее странное постоянство в любви к Катуллу растравляло его ревность и, как он считал, наносило урон его сенаторскому достоинству.
Клодия жаловалась друзьям, что Целер осыпает ее оскорблениями и грозит покарать, руководствуясь законом двенадцати таблиц[140]. Однако его угрозы вызывали лишь обидный смех дерзкой жены. По сути дела, она была безнаказанна. Кто в Риме будет оглядываться на законодательство пятисотлетней давности?
В списках передавались стихи Катулла, в которых он издевательски смеялся над почтенным сенатором:
Лесбия вечно при муже поносит меня и ругает.
Это его, дурака, радует чуть не до слез.
Ах ты, безмозглый осел! Да ведь если б меня позабыла,
Знаю: молчала б она. Если ж бранится весь день —
Значит, не может забыть. Не под силу ей стать равнодушной:
Лесбия гнева полна — Лесбия любит меня.
Впрочем, ветреная красавица уже не раз заставляла поэта страдать. Она многообещающе кокетничала с щеголеватым юношей Квинтием, шутила на прогулке с Луцием Кальконом или обольстительно улыбалась самому Помпею Великому.
От ревности у Катулла мутился разум, он приходил в бешенство и, как мальчишка, ссорился с Клодией, осыпая ее упреками.
Метелл Целер, избранный наместником Цизальпинской Галлии и Иллирии, давно должен был отправиться к месту своего назначения. Строптивая жена ехать с ним наотрез отказалась. Целер проклинал все на свете и, лишь проездом посетив свои провинции, торопливо возвратился в. Рим. Это навлекло на него осуждение сената.
