Как раз в то же время отец Катулла прислал письмо, в котором с тревогой сообщал, что, не имея над собой высшей власти, по всей Цизальпинской Галли безудержно разбойничают откупщики. Плохо, когда наместник вымогатель и взяточник, но еще хуже, когда его нет совсем. Кое-кто из друзей также получил письма от родственников с просьбой предпринять что-нибудь и повлиять на Целера. Катулл чувствовал свою косвенную вину в этих беспорядках.
Однажды земляки собрались у Катона. Они смотрели на Катулла как на человека, обязанного пожертвовать своим личным счастьем ради устранения общего бедствия. Катулл молчал, а они смотрели на него выжидающе: Катон, Цинна, Фурий, Непот, Корнифиций и еще четверо финансистов из Мантуи и Вероны.
— Но если Клодия откажется ехать с мужем и после моей просьбы? — Катулл и в мыслях не допускал обратного.
— Ты должен уговорить ее, — твердо сказал Валерий Катон. — Ты знаешь, откупщики не только разоряют крестьян и ремесленников, грабят и возмущают не столь давно успокоившиеся галльские племена. Они начали трясти наши усадьбы. При таком вопиющем произволе не спасет и римское гражданство. Конечно, мы будем через Гортензия, Меммия и других влиятельных друзей просить сенат об установлении справедливого взимания откупов по всем цизальпинским землям. Но в основном это обязанность Целера. Пожалуй, я сам поговорю в твоем присутствии с Клодией, если ты не возражаешь.
— Да, конечно… — неуверенно ответил Катулл.
На другой день они сидели в конклаве Клодии. Катон объяснил матроне все обстоятельства дела, просил ее повлиять на мужа и, если не окажется иного выхода, пойти на временную разлуку с Катуллом.
— Нет, нет, только не разлучайте нас с Гаем! — воскликнула Клодия, краснея и беря Катулла за руку. — Подождите немного, я попробую что-нибудь придумать, чтобы сломить упрямство моего злонравного мужа…
Когда Катон ушел, Клодия сказала нахмуренному Катуллу:
— Я возненавидела Целера с нашей первой ночи. Возненавидела его грубые руки и волосатую шею, его чмоканье, чавканье и сопение, его кислую отрыжку… И, хотя я родила от него ребенка, он по-прежнему внушает мне непреодолимое отвращение. Он не дает мне развода, предпочитая ежедневно оскорблять меня и устраивать за мной слежку. Теперь этот негодяй окончательно отравил мне жизнь.
— Ни за что не соглашусь расстаться с тобой, мое счастье, божественная моя Клаудилла… — Катулл целовал ее маленькие влажные ладони, раскрытые на коленях. Клодия сделала над собой усилие и, мягко оттолкнув настойчивого Катулла, встала.
— Гай, мой милый, дело требует немедленного решения. Я должна подумать, как изменить намерения Целера. К тому же он вот-вот застанет нас вдвоем. Оставь меня, завтра я пришлю за тобой рабыню.
Катулл посмотрел на Клодию, сосредоточенную и холодную, наверное, похожую сейчас на своего брата — политика, и со вздохом отправился домой.
Как и предвидела Клодия, через несколько минут занавес у двери распахнулся, и в конклав грузно ввалился Целер. Не приветствуя супругу и не глядя на нее, он в раздражении ходил от одной стены к другой, сжимая и разжимая мясистые кулаки. Клодия молча провожала его презрительным взглядом.
Наконец Целер остановился и хрипло произнес:
— Сколько раз я тебя предупреждал, чтобы этот стихоплет не смел приходить в мой дом. И вот, несмотря на запрет, я опять чуть не столкнулся с ним на пороге. Долго будет продолжаться такое разбойничье отношение к хозяину дома? Или я здесь уже не хозяин?
— Ко мне приходят мои друзья и подруги, именно те, которых я желаю видеть, — ответила Клодия, не меняя позы и глядя все так же презрительно.
— Клянусь Юпитером, ты могла бы встречаться со своим отребьем в другом месте. Мало ли в городе лупанаров, притонов и всяких заведений подобного рода!
— Замолчи, несносный грубиян! — крикнула Клодия, бледнея от гнева. — Как ты разговариваешь с женщиной знатного рода и своей женой!
Целер грубо захохотал, выкатывая маленькие, покрасневшие от злобы глазки.
— Да я предпочел бы родиться среди самого низкого простонародья, среди симнитских пастухов, среди диких варваров, чем иметь такую жену! — завопил он, и на его багровом лице вздулись сизые жилы. — Мне стыдно, что матрона из благородной семьи Клавдиев, называющая себя женой Метелла Целера, ведет себя, как солдатская подстилка, как бесстыдная иберийская рабыня! Имея мужем выдающегося деятеля республики, человека, украсившего тебя драгоценностями, словно египетскую царицу, ты предаешься разврату и кутежам! Ты выставляешь на посмешище черни прославленное в сражениях имя Метелла Целера! В старые времена наши достойные предки не потерпели бы такого поведения замужней женщины: тебя отправили бы в темницу и поднесли бы тебе чашу с отваром цикуты[141]…
Клодия усмехнулась; она смотрела на этого ожиревшего некрасивого мужчину и удивлялась, что обязана терпеть его упреки. Она вдруг стала спокойной. Чего ради волноваться из-за какого-то глупца, хотя он и считается ее мужем!
— Я давно прошу тебя произнести формулу развода, но ты не желаешь сделать шаг, столь разумный и справедливый, — сказала Клодия.
— Мне не ясно, какой предлог я должен избрать, чтобы развестись с тобой, не роняя чести сенатора… — Целер несколько поостыл и отдышался.
— Разве не безразличен предлог, если супругам ненавистна совместная жизнь?
— Своего сына я не хочу лишать наследственных богатств Клавдиев. Хотя ты, наверное, успеешь промотать их до его совершеннолетия…
— Надеюсь, наш сын не останется нищим, — сказала Клодия, пожимая плечами.
Целер сел в кресло, подперев подбородок широкой ладонью, и произнес дрогнувшим голосом:
— Сколько времени я терплю и прощаю твои бесчинства, стараясь не слышать постыдных сплетен о тебе, о Клодия…
Клодия смотрела на его опущенную круглую голову, и уголки ее губ коварно приподнялись. Ты не разводишься не потому, что не желаешь этого, тупица Целер, а потому, что она, прелестная, неотразимая Клаудилла, не собирается терять твои деньги и виллы, твоих рабов и раболепствующих клиентов, а также высокое положение супруги одного из крупнейших магнатов Рима.
Серебристый голосок Клодии прозвучал нежно и трогательно:
— Нет, ты не любишь меня, о жестокий… Иначе мне не пришлось бы каждый день проливать слезы…
— Что же мне сделать, Клодия?
— Мы несколько испортили наши отношения, Квинт. Самое лучшее решение заключается в том, чтобы побыть в отдалении друг от друга и очиститься от грязи и вражды прошлых лет. Клянусь Венерой Мурсийской… Клянусь Кибелой, матерью богов… Почему бы тебе не покинуть Рим и со всей твоей твердостью и неподкупностью не приступить к управлению Галлией и Иллирией? Почему бы тебе сейчас не уехать?
— Мне уехать? — переспросил Целер, снова багровея. Он встал и подошел вплотную к жене. Она не двинулась с места и даже не поморщилась, ощутив на лице его зловонное дыхание.
— Ты, может быть, считаешь меня непроходимым дураком, — начал он шепотом, — но ты ошибаешься. Я никогда не доставлю тебе такого удовольствия, хоть и подвергнусь справедливому осуждению римлян. Я знаю, ты хочешь на этом самом ложе беспрепятственно обниматься с веронским стихоплетом и с другими твоими любовниками. И, пока я буду отстаивать интересы государства, ты займешься проматыванием моих денег!
Целер уже вопил, перекосив обрюзгшее лицо и брызгая слюной:
— Дрянь, потаскуха и безбожница! Такая же, как твой преступный брат Публий — враг правительственного сената! Одна распутная и наглая порода! Недаром говорят, что ты и с ним возилась по ночам в детстве, с родным-то братом! — ревел Целер, протягивая к жене руки с кровожадно скрюченными пальцами.
Клодия вдруг отпрянула, бросилась в сторону и сорвала со стены тяжелый меч. Она была достаточно сильна, чтобы держать меч в руке.
— Посмей только приблизиться ко мне, убийца, я встречу тебя как подобает римлянке! — пронзительно закричала Клодия, ее прекрасное лицо исказилось от ненависти, на губах выступила пена. Она кружила вокруг Целера, словно пантера, выбирающая момент для нападения. Целер стоял, схватившись за голову, одержимый черными духами отчаянья.
Из-за двери донеслись торопливые шаги и взволнованный голос. Рабы и рабыни прибежали на крик, но войти не решались, боясь еще больше рассердить господина.
Целер овладел собой и перевел дыхание. Ему послышался приглушенный смех. Нет, в его положении нельзя забываться из-за ревности к жене. Если сегодня над его горем посмел засмеяться раб, то завтра разнуздавшиеся плебеи не дадут ему прохода своими наглыми издевательствами. Он узнает, конечно, кого из рабов обрадовала ссора господ, и прикажет содрать с негодяя шкуру.
Взглянув на жену, Целер вздрогнул и попятился. Перед ним шептала побледневшими губами ругательства и сверлила его остекленевшими глазами взлохмаченная колдунья. Она подкрадывалась, примериваясь отточенным лезвием. Не прелестная Клодия, а страшная Медуза[142], богиня ночного убийства, гневная Бримо[143]…
