Филипп вдруг замолчал, ибо что-то в зеленом взгляде Иуды прервало его красноречие.
— Что ты так не меня смотришь?
— Беседа Иисуса с Никодимом происходила в моем доме, — тихо ответил Иуда. — Иоанна там не было. И быть не могло, потому что в ту Пасху только три ученика следовали за Иисусом: ты, Нафанаил и я. Мы жили у меня. Но в ту ночь я попросил вас переночевать в другом месте, потому что Никодим попросил, чтобы никто, кроме меня, при этой встрече не присутствовал.
— Прости, я, наверно, запамятовал… Действительно, Иоанна тогда не было с нами.
— Я пересказал беседу Иоанну, а потом многие стали о ней рассказывать, будто сами были свидетелями, — грустно произнес Иуда и добавил: — Кстати говоря, первым Иисус призвал не Петра и даже не Андрея. Крестившись в Иордане, Он перешел на правый берег ипошел в сторону пустыни. И за Ним пошел я, потому что Он позвал меня взглядом… Так что первым Иисус призвал меня… Через сорок дней Он призвал Андрея, Андрей позвал Петра. Петр привел тебя…
— Меня никто не приводил к Учителю, — возразил Филипп. — Он сам меня нашел. Я и не знал тогда Петра. ИсАндреем мы познакомились, когда вместе пошли в Кану… А почему ты никогда нам об этом не рассказывал? О том, что первым последовал за Учителем?
Иуда не ответил. Он смотрел на луну, которая в это время всплыла наконец на востоке — медленная, непривычно большая, круглая и похожая на золотой щит, который осветили несколько факелов.
Второй час второй стражи
Щит луны, прикрепленный к черному бархатному небу над Масличной горой, сверкал в невидимых лучах недавно ушедшего солнца, заливая желтым вычурным светом и Город, и Храм, и долину к западу от него. Но сама западная стена от Рыбных до Навозных ворот пребывала еще в лунной тени.
Фиолетовый мрак окутывал Яффские ворота. Но даже во мраке угадывалось людское движение. Что-то перемещалось, кружило, стучало и шуршало в воротах. То и дело из мрака в сторону лунного света, который начинался с развилки Хевронской и Яффской дорог, выдвигались людские фигуры: то стражники в легком облачении с мечами, но без копий, то люди в богатых одеждах. Сделав несколько шагов в сторону долины, они поворачивали и вновь углублялись во мрак, теряя очертания, но лишь усиливая ощущение движения в воротах и в непосредственной близости от них.
На развилке стояли ярко освещенные луной храмовые стражники в высоких тюрбанах и с копьями. Когда на дороге показывались паломники, стражники поднимали копья, прижимая их горизонтально к груди, так что острия смотрели на юг, а древки — на север, подходили к паломникам, что-то говорили им, и после этого люди либо сворачивали на Хевронскую дорогу и шли в сторону Змеиного пруда, либо сходили с дороги и по бездорожью направлялись к водоему Езекии и Ефраимовым воротам. Ясно было, что стражники воспрещают им идти к Яффским воротам и заставляют входить в Город иным путем.
Впрочем, ввиду позднего часа паломников было немного. Сперва подошла пешая группа человек из десяти, затем появился караван с десятью ослами. Те, что с ослами, повернули на юг, а пешие покорно побрели по камням на север и скоро пропали за поворотом стены.
Из мрака Яффских ворот тогда вышел молодой человек в фиолетовой мантии и быстрым шагом, подобрав длинный подол, направился к развилке. Это был Аристарх — начальник отдела по борьбе с антиримскими настроениями.
Следом за ним из сумрака на свет выступил человек лет шестидесяти в белом тюрбане и белом талифе с кистями — отец Натан, священник первой череды и министр внешних сношений. Но он не пошел за Аристархом, а, сделав несколько шагов, остановился.
Скоро к нему подошли и встали рядом еще два человека. Один не то чтобы низкорослый, но очень широкий и плотный, почти квадратный, с такой же почти квадратной головой и небрежно одетый. Другой — статный, величавый, одетый в виссон и порфиру, причем пурпурный цвет его мантии был заметен и выделялся даже в слабом лунном свете.
Следом за этими двумя тотчас же выдвинулись из мрака ворот еще несколько. Они растеклись полукругом и угрожающе замерли так, как умеют выдвигаться и замирать только охранники. Уже по этому можно было уверенно заключить, что один из двоих — первосвященник, и, пожалуй, тот, кто в порфире и в виссоне.
Все трое молча стояли друг подле друга, глядя на запад, а со стороны развилки на них медленно наползал лунный свет.
Он почти добрался до ног стоявшего чуть впереди отца Натана, когда стражники на развилке вдруг подхватили копья и бросились бежать в сторону ворот, а за ними устремился было Аристарх, но чуть не упал, забыв подобрать полы своей мантии. Слышно было, как он сперва выкрикнул проклятие, а затем, задрав подол почти до колен, вприпрыжку кинулся догонять бежавших.
Авва Натан радостно улыбнулся и посмотрел на квадратного господина. А тот обернулся на охранников. Одного его взгляда было достаточно, чтобы те свернули свой полукруг и исчезли во мраке ворот. Ни один меч не брякнул.
Но когда стражники с копьями, пробежав мимо стоивших, добрались до ворот, шума и стука в гулких воротах было достаточно.
— Едут! — подбегая, объявил запыхавшийся Аристарх.
Никто ему не ответил. На него даже не посмотрели.
Первосвященник взял под руку широкого и плотного начальника и стал прогуливаться с ним вдоль стены: десяток шагов в одну сторону и десяток шагов — в другую. За ними шел Натан, а следом — Аристарх. Когда двое поворачивали, Натан с Аристархом расступались и пропускали их, а потом сперва шел Натан, а Аристарх замыкал шествие.
И все хранили молчание.
Развилка была на пригорке. Дорога на запад примерно стадию шла ровно, а затем ныряла в низину. И эта низина с развилки была видна, а от ворот — не просматривалась. Так что гулявшие вдоль стены заметили всадников, когда те вынырнули из-за бугра и оказались почти у самой развилки.
Ехали короткой рысью, а на развилке, сократив коней, предусмотрительно перевели их в шаг. Лошади были германские: густогривые, коротконогие и очень выносливые. Всадников было три ряда: по три человека в ряду, то есть девять человек в общей сложности.
Судя по посадке — отборные кавалеристы. Судя по доспехам, перьям на шлемах и львиным мордам на груди — римляне. Всадники переднего ряда, а также всадники с боков в руках держали горящие факелы.
Сразу же обращал на себя внимание всадник, ехавший в середине конного квадрата. Во-первых, он был на голову выше остальных кавалеристов. Во-вторых, львиные морды его доспехов были серебряными, а не медными, как у его попутчиков, и перья на шлеме были орлиные, и гребень шлема был густо ими утыкан. В-третьих, на нем единственном был багряный плащ офицера. Наконец, казалось, что семь факелов горят лишь для того, чтобы освещать его мужественное лицо и его доблестную фигуру, так как равнина и дорога были ярко освещены луной, и в этом желтом сиянии свет факелов был тускл и напрасен.
Гулявшие вдоль стены, похоже, не заметили кавалькаду. Во всяком случае, едва римляне показались на развилке, первосвященник и его свита в очередной раз развернулись и направились в сторону Навозных ворот, но с таким расчетом, чтобы вернуться и оказаться возле Яффских ворот именно в тот момент, когда туда подъедут всадники. Молчавший до этого первосвященник вдруг начал о чем-то оживленно беседовать с квадратным своим спутником, и их примеру тотчас же последовали отец Натан и Аристарх.
Казалось, первосвященник так увлекся беседой, что конников заметил в самый последний момент и, если бы передний ряд вовремя не остановился, прямо-таки угодил бы под копыта лошадей.
Вздрогнув от неожиданности, первосвященник резко оттолкнул от себя широкоплечего, воздел руки к небу и воскликнул:
— О, Господи! Как ты меня напугал!
Голос у первосвященника был редкостный — бархатный, глубокий и проникновенный бас. Такой даже у актеров редко услышишь. И фразу свою первосвященник произнес не на арамейском или греческом, а на латыни. И так составил фразу, что было непонятно, к кому он обращается: к Господу Богу или к господину, который вдруг приехал и так его напугал.
Никто из римлян ему не ответил. Всадники переднего ряда обернулись и бросили вопросительные взгляды на своего рослого начальника. Тот в свою очередь покосился на воина, который был у него с правой стороны.
И именно к этому правому воину во втором ряду обратился теперь первосвященник, торжественно произнеся:
— Приветствую тебя, владыка! Желаю здравствовать и добро пожаловать в Священный Город!
Тот, на которого смотрели и к которому обратился первосвященник, одет был в солдатские доспехи, и меч у него был простой, и бляшки на портупее были медными. И выглядел он моложе своих товарищей — лет двадцать пять ему можно было дать, никак не более того. Лишь опытный взгляд по некоторым признакам мог определить, что этот юнец держится в седле, пожалуй лучше своих спутников: прямая и расслабленная спина локти красиво прижаты к телу, повод в постоянном контакте со ртом лошади, носок смотрит вверх, а пятка — вниз. По внешнему же виду он походил на ординарца центуриона или префекта конницы, того рослого, бывалого и мужественного командира, который находился в центре кавалькады.
