– Значит, она рассказывала обо мне? – осведомился священник.
– Да, рассказывала, немного. Она не любит говорить о себе и своей жизни, но мне стало понятно, что вы приняли в Марии большое участие и продолжаете помогать. Я решил довериться вам. Без вашего согласия я не имею права сделать ей предложение! Даже пытаться не стал бы, потому что знаю: не получив вашего благословения, Мария не пойдет за меня. И я уважаю ее благородство. Если вы будете против нашего брака, я ничего ей не скажу, и она уедет в Вильно.
Объяснение, слава Всевышнему, состоялось. Осталось только ждать.
Отец Алексий смотрел в окно. Не пригласил пройти и сесть, но не выгнал, что уже хорошо. Когда он обернулся и взглянул снова, на его лице мелькнула или причудилась Хаиму мимолетная улыбка.
– Выходит, я должен освободить Машу, чтобы она не принесла мне в жертву свое личное счастье? – теперь глаза священника откровенно смеялись.
– Я бы сделал для ее счастья все возможное.
Отец Алексий бросил на Хаима испытующий, какой-то фотографический взгляд, будто ставил ему про себя оценку или хотел запечатлеть в памяти его лицо.
– С Машей я не успел хорошо поговорить, – медленно сказал он. – А теперь не знаю, что и думать. Однако вижу, наша воспитанница пользуется у мужчин успехом… На днях я получил письмо из Пушкинской гимназии, где Машу ждут в качестве педагога и, как ни прискорбно вам это будет услышать, невесты.
– Чьей невесты? – удивился Хаим, ничего не понимая.
– Директор «Пушкинки» написала мне, что родственник бывшей классной руководительницы Маши перед ее отъездом в Клайпеду сделал нашей девушке предложение, и она дала согласие.
Мир рушился вокруг Хаима. Окна пошли наперекосяк, рискуя взорваться солнечными брызгами, стены ощутимо накренились, покачивая в воздухе золочеными окладами икон…
Мария – чужая невеста? Такого не могло быть. Просто не могло – и все.
– Это неправда. Я не верю.
– Вероятно, правду нужно выяснить у нее самой.
Глава 15
Скромная лепта фрау Клейнерц
Истомленная жаром, вызванным волнением и отчасти раскаленной плитой, фрау Клейнерц за четверть часа до прихода Хаима капнула в сковороду масла и перевернула деревянной лопаткой очередной блин. На блюде уже возвышалась изрядная горка аппетитных веснушчато-пористых блинчиков.
Хозяйка с болью поглядывала на рассеянную гостью. Поглощенная грустными размышлениями, та механически улыбалась и с прилежной готовностью, не всегда впопад, отвечала на пустяковые вопросы.
Старушка могла поклясться, что знает, о чем думает Мария. Тонкий, как кружевная салфетка, блин пекся на медленном огне, и на медленном огне пеклось и переворачивалось в душе фрау Клейнерц неистовое желание помочь влюбленным. Ее худосочные ножки твердо стояли на земле, а мысли были здравы и трезвы настолько, насколько могут быть здравыми и трезвыми мысли хорошо пожившей женщины, но хмель от зрелища развернутой перед глазами драмы слегка вскружил ей голову. Она давно примирилась с одиночеством и забыла, когда ее в последний раз посещала обида на обделенную яркими красками жизнь, но тут горячие волны сочувствия и соучастия забурлили в вялой крови с нерастраченной силой. В герре Хаиме и фрейлейн Марии она узрела зеркальное отражение собственных мечтаний. Добрую половину лета старушка была больна их робкой любовью, которая застопорилась вконец из-за непонятных предрассудков девушки. А скоро фрейлейн Мария уедет в Вильно, и молодой человек осиротеет навсегда…
Если предназначенная друг другу пара расстанется, это будет в высшей степени несправедливо! Жизненный опыт подсказывал фрау Клейнерц, что Хаим – однолюб. Сможет ли он уговорить священника? Сомнительно… Что понимают священники в любви? Разве им, не слышащим ничего, кроме божьего гласа, дано понять и услышать слабый голос человека, смертельно раненного земной страстью? Боже, боже, почему в мире людей так болезненно, так ненадежно и шатко самое лучшее, что они имеют и чем могут, но не осмеливаются распорядиться?!
Хозяйку, как и ее жильца, подстегивал беспощадный бег времени. Она решила, что, в крайнем случае, сама откроет Марии глаза на любовь Хаима, и вот, случай, кажется, наступил.
Она соединит две мечущиеся судьбы, и пусть «Счастливый сад» подтвердит свое название! Она все объяснит Марии, а потом покажет ей «Адама и Еву»…
Предвкушая, какое магическое действие произведет на девушку это произведение, фрау Клейнерц открыла створки окна шире, чтобы охладиться, и набрала в грудь побольше воздуха. Короткую пламенную молитву унес к небесам предосенний ветер. Фрау Клейнерц воинственно тряхнула перламутровыми букольками и бесстрашно кинулась спасать великое чувство.
В отличие от Хаима, напрочь забывшего перед отцом Алексием приготовленную заранее речь, она произнесла свой мысленно отрепетированный монолог со всем артистизмом и пафосом, на какие только была способна. Ожидая увидеть изумление и счастье в прекрасных синих глазах новоявленной Евы, она поведала, что Хаим как раз в этот миг умоляет священника дать благословение на брак с возлюбленной, обожаемой беззаветно и нежно…
Тут дверь столовой распахнулась, и вошел сам герой. Едва увидев его, Мария, дрожа от холодной ярости, воскликнула:
– Вы опять меня обманули! Как вы посмели просить отца Алексия об этом… о том, чего я не знаю?!
Официальным обращением к нему она разом перечеркнула безвозвратные летние дни и надежды хозяйки.
– Попробуйте русские блины, герр Хаим, – засуетилась, чуть не плача, страшно виноватая и несчастная фрау Клейнерц. Ни он, ни девушка, к некоторой обиде, не замечали ее, забыли о ней, словно были в столовой одни. А ведь она от всего сердца хотела помочь их неуверенной любви! Видит бог, она желала им только добра…
– Я скажу банальные вещи, Мария. Я ваш друг. Но, кроме того, я хочу быть вашим мужем. Я люблю вас, – сказал Хаим.
– Ваше признание опоздало.
– Попробуйте блины, мы их вместе стряпали, – пискнула, подпрыгивая от горя и ужаса, фрау Клейнерц.
– Прощайте. – Девушка прошагала к двери.
– Это вы обманули меня! – в отчаянии прокричал он.
Она обернулась.
– Я?!
– Да, вы! Священник сказал, что в Вильно вас ждет жених!
– Какой… жених?..
Мария сделала странное движение, будто сломалась, и села на табурет у двери.
Фрау Клейнерц застыла на краю мизансцены, успев, впрочем, вовремя прикусить выпавшую вставную челюсть вместе с воплем крайнего изумления.
– Ваш, – Хаим тоже сел. – Отец Алексий получил письмо от кого-то из Вильно. Там, как я понял, готовятся к свадьбе…
Старушка вытянула черепашью шейку. Фрау Клейнерц не простила бы себе, если б что-то ускользнуло от ее внимания. Мелодрама, в которой она, что бы ни думали эти двое, представляла совсем не массовку, превращалась в трагедию!
По раскрасневшимся щекам девушки потекли слезы. Уронив лицо в ладони, она глухо прорыдала:
– Я… согласна!
– С чем?..
– Стать вашей женой.
Фрау Клейнерц клацнула зубами, вправляя челюсть, и горячо возблагодарила Бога: до Его далеких ушей наконец-то дошла ее молитва.
Крепко озадаченный визитом еврейского гостя, отец Алексий крупными шагами мерил просторную террасу. А он-то считал, что хорошо знает Машу! Не говорила она ему ни о каком женихе. Ни о виленском, ни о клайпедском.
По правде говоря, священника очень огорчило известие из Вильно. Начальница «Пушкинки» сообщила, что классная дама на все лады расхваливает своего родственника, то ли родного брата, то ли кузена. Директриса писала: «Недавно он, как мне стало известно, развелся с первой супругой». Видно, намеченная по приезде Маши свадьба предрешена, – совсем расстроился отец Алексий. Тон письма был более чем прохладный: «Возможно, он действительно неплохой человек, но я полагаю, что достойный мужчина не оставил бы двоих детей…»
Неужели скромная, застенчивая девушка, полюбив несвободного мужчину, посодействовала его уходу из семьи? Маша, которая все свободное время возилась с приютскими малышами… Добрая Машенька способна поступить так жестоко?!
Отец Алексий готов был повторить вслед за сегодняшним гостем: «Это неправда. Я не верю». И – сомневался. Верь не верь, но директор гимназии, сдержанно осуждая в каждой строке, тем не менее, подтвердила: «Ждем»…
Сомнения в добропорядочности воспитанницы усугубило в священнике заявление еврея. Лицо у парня было открытое, искреннее, отец Алексий подумал: не лжет. Говорил по-русски почти чисто, только чуть-чуть останавливался перед каждой фразой, наверное, подбирая слова. Поспешил попросить руки девушки. «Мы любим… Я люблю…»
Встретились, должно быть, недавно, и что – обуяла Машу столь скоропостижная любовь? К чужому человеку, веры чужой, из гонимого всеми, всем чуждого народа?..
Священник сошел с террасы, сел на верхнюю ступень крыльца. Вслушался в стрекот последних кузнечиков в траве. В голове зрели, раздувались темным подозрением зимние мысли. Маша бросила вызов обществу, вырастившим ее людям…
