Ронины спокойно ожидали, покорившись своей участи.
Один самурай из усадьбы Сэнгоку развернул какой-то документ, очевидно, список, другой пристроился рядом с фонарем и принялся громко выкликать имена:
— Кураноскэ Оиси!
— Я! — отозвался Кураноскэ и, слегка поклонившись, неторопливо проследовал в ворота. Ронины проводили взглядами плотную коренастую фигуру своего командора. Кто-то перешептывался.
Сгрудившиеся перед воротами самураи конвоя, выделенные от четырех кланов, особенно те, что стояли в первых рядах, приподнимались на носки, стараясь получше рассмотреть славных воинов и уяснить, как каждого из них зовут. Дождь хлестал не переставая. Над тем местом, где только что прошел Кураноскэ, сейчас виднелись только прозрачные струи ливня, затуманивая отсветы фонарей под навесом ворот.
Между тем перекличка продолжалась. Один за другим ронины входили в ворота. Среди них были седовласые исхудавшие старцы, были и румяные отроки. Были и такие, на ком красовались белые повязки, пропитанные кровью из ран. Голос выкликающего имена и голоса отвечающих ему ронинов звучали под аккомпанемент непрекращающегося ливня, как декламация с утрированными паузами. Все прочие вокруг безмолвствовали. Кто-то из толпы норовил посветить фонарем ронинам под ноги, а большинство стояло плотными рядами, словно живая изгородь. Присутствие этой молчаливой толпы придавало всей церемонии торжественную и зловещую окраску.
В прихожей усадьбы тоже горели огни. Самураи Сэнгоку встречали ронинов без суеты и шума. У каждого вновь прибывшего принимали мечи, шлем и все прочее имеющееся оружие, навешивали бирку с именем и отправляли на хранение. Те копья, что еще раньше они составили у ворот, велено были принести и сдать вместе со всем остальным вооружением, указав, кому что принадлежит. Ронины сообщали особые приметы, по которым можно было определить их копья. Самураи охраны отправлялись за ворота и приносили каждому для освидетельствования: «Вот это, наверное, ваше?»
Приготовили бадьи, чтобы помыть ноги, чистые тряпки. Хотя перед ними были преступники, нарушившие закон, принимали их душевно. Тронутые до слез такой сердечностью, ронины один за другим проходили в дом.
Пошел — по нынешнему времени — десятый час вечера. Когда все, как им было сказано, собрались в большом зале, туда же явилось несколько окати-мэцукэ, а также Тюдзаэмон Ёсида и Сукээмон Томиномори, с которыми они расстались на рассвете по пути в Сэнгаку-дзи. Хотя разлука продолжалась всего день, всем казалось, что они не виделись уже очень давно, и теперь, воссоединившись, обе стороны радостно поглядывали друг на друга.
Окати-мэцукэ разделили ронинов на четыре группы — каждая поступала на попечение одного из четырех кланов. Сначала сформировали группу, отходившую к князю Хосокаве. В нее вошли семнадцать человек: Кураноскэ Оиси, Тюдзаэмон Ёсида, Соэмон Хара, Гэнгоэмон Катаока, Кюдаю Масэ, Дзюнай Онодэра, Яхэй Хорибэ, Дзюродзаэмон Исогаи, Канроку Тикамацу, Матанодзё Усиода, Сукээмон Томиномори, Гэндзо Акахани, Гороэмон Яда, Сэдзаэмон Оиси, Тодзаэмон Хаями, Кихэй Хадзама и Магодаю Окуда.
В следующую группу, отошедшую к князю Мацудайра, вошло десять человек: Тикара Оиси, Ясубэй Хорибэ, Кансукэ Накамура, Ханнодзё Сугая, Кадзуэмон Фува, Сабуробэй Тиба, Кинэмон Окано, Окаэмон Кимура, Ядзаэмон Кайга и Гэнго Отака.
В группу, отошедшую к князю Мори, вошли Ясоэмон Окадзима, Саваэмон Ёсида, Тадасити Такэбаяси, Дэнсукэ Курахаси, Кихэй Мурамацу, Дзюхэйдзи Сугино, Синдзаэмон Кацута, Исукэ Маэбара, Синроку Хадзама и Коуэмон Онодэра.
И наконец, в последнюю группу, отходившую к князю Кэммоцу Мидзуно, вошли девять человек: Магокуро Масэ, Дзюдзиро Хадзама, Садаэмон Окуда, Эмосити Ято, Сандаю Мурамацу, Ёгоро Кандзаки, Васукэ Каяно, Кампэй Ёкокава и Дзиродзаэмон Мимура. Клану Мидзуно тоже предполагалось поручить десять человек — недостающим оказался Китиэмон Тэрасака, который неизвестно куда пропал после штурма. Окати-мэцукэ получили объяснение от Тюдзаэмона Ёсиды, приходившегося пропавшему Тэрасаке сюзереном, что, мол, тот был вместе со всеми, когда выступали и потом в ночь штурма, но на обратном пути затерялся и с тех пор его никто не видел. Человечишко он был подлого звания, так что скорее всего просто струсил, когда дошло до дела, и сбежал. Когда добрались до усадьбы Киры, его уже не было. Все было совершенно правильно, и остальные подтвердили, что понятия не имеют, когда именно исчез Тэрасака и где сейчас обретается. Мэцукэ, казалось, усомнился в искренности слов Тюдзаэмона, но, посмотрев на остальных, на том допрос прекратил, и распределение было окончено.
Наконец появился сам омэцукэ Сэнгоку и занял место на татами лицом ко всем собравшимся. По правую и по левую руку от него сели старшие офицеры стражи Гэнгоэмон Судзуки и Сёдзаэмон Мидзуно. За ними, поодаль, расположились младшие офицеры окати-мэцукэ. Начался первичный опрос.
Для начала окати-мэцукэ, опросив всех ронинов из всех четырех групп, велели им назвать свои имена, фамилии, возраст, характер принадлежности к клану Асано, а также сообщить, имеются ли у кого-нибудь родственные связи с личными вассалами его высочества сёгуна, были ли ранены при штурме или нет — и на каждого завели отдельный протокол.
По окончании опроса омэцукэ Сэнгоку официально сообщил, что отныне ронины поступают на попечение четверых князей и приказал означенным группам по очереди выйти вперед. Начали с группы Кураноскэ. Сэнгоку, взяв в руки подшивку протоколов и сличая ронинов по одному со списком, сказал уже совсем другим, неформальным тоном:
— Хотелось бы послушать, как оно там было вчера ночью…
Мэцукэ Гэнгоуэмон и Кодзаэмон при этих словах невольно слегка улыбнулись. Атмосфера в зале разрядилась, вокруг будто бы посветлело. Даже в шуме дождя, барабанящего по крыше, послышался отдаленный отзвук весны.
Кураноскэ обстоятельно ответил на все вопросы Сэнгоку. При этом начальник Охранного ведомства то и дело с неподдельным интересом переспрашивал: «Кто-кто? Как, говорите, его зовут? Это который тут у нас?» Кураноскэ указывал на кого-либо из своих людей — и Сэнгоку обращал к герою рассказа любопытствующий взор. Когда речь зашла о Дзюродзаэмоне Исогаи, который, ворвавшись вместе со всеми в дом и отбросив противника, сразу же принялся зажигать свечи, Сэнгоку одобрительно заметил:
— Молодой еще, а толково сообразил!
Особое внимание Сэнгоку и его людей привлек тот факт, что Тикара — сын Кураноскэ и годами еще отрок.
— Пятнадцать лет ему никак не дашь! — похвалил молодецкую стать юноши мэцукэ Кодзаэмон Мидзуно.
Он также лестно отозвался о манере речи Тикары, признав, что, хоть тот и вырос в деревенской глуши, но объясняется изысканно и учтиво. Однако же все присутствующие в зале — и официальные лица, и ронины, и юноша, которого все хвалили, и отец, сияющий от таких похвал, — не могли не думать о том, что вскоре на этом самом месте им предстоит расстаться навеки. Разлука предстояла не только Кураноскэ и Тикаре, но и другим отцам и сыновьям, а также друзьям и товарищам по оружию, которые за последнее время стали друг другу словно родные братья.
Когда перекличка и распределение по партиям были закончены, уже был поздний вечер. Надо было подумать и о тех самураях конвоя, присланных от всех четырех кланов, что явились забирать ронинов. Сэнгоку не торопился вставать со своего места, дотошно вчитываясь в протоколы и уточняя сведения о каждом ронине. Уже потом люди толковали, что омэцукэ умышленно так долго не отпускал ронинов из глубокого сострадания к ним, желая, чтобы эти люди, так долго делившие радости и печали и обреченные ныне расстаться навсегда, подольше побыли вместе.
Лишь ближе к полуночи Сэнгоку велел окати-мэцукэ позвать представителей клана Хосокава, чтобы те приняли свою партию ронинов. Когда стражник ушел, Сэнгоку произнес, обращаясь к Кураноскэ:
— Поскольку сегодня за вами прислан конвой, вас препроводят до места в паланкинах.
Окати-мэцукэ привел троих представителей клана Хосокава, среди которых старшим был Тобэй Миякэ. Он доводился внуком Саманосукэ Мицухару Акэти и являлся старшим самураем подворья князя Хосокава в Эдо.
Узнав Тобэя, начальник Охранного ведомства со значением изрек:
— Люди вам доверены не простые, извольте о них заботиться как подобает.
Тобэй в знак повиновения простерся ниц на циновке.
Кураноскэ, видя, что взор Сэнгоку обращен на него, от имени всех ронинов поблагодарил за теплый прием и неторопливо поднялся. Краем глаза при этом он заметил или, вернее, почувствовал, что Тикара не отрывает от него глаз, и на мгновение обернулся. Сын чинно сидел в переднем ряду второй группы и пожирал глазами отца с наивным обожанием, которое как-то не вязалось с богатырской статью юноши. Глаза их встретились лишь на краткий миг, и за этот миг, что длился не дольше взмаха птичьих крыльев, Тикара успел рассмотреть обращенную к нему нежную отцовскую улыбку, за которой таилось горькое предчувствие разлуки.
