— И это все что вы хотели меня спросить? — Хованский насупился. Вопрос про его прозвище ему совсем не понравился. Надо бы как-то отпарировать, но московский князь не знал чем. Ну, не спрашивать же Кмитича, правда ли что он дьявол или нет!
Кмитич не ответил, а лишь обернулся. На краю поля из-за бугра чернели на снегу хаты, точнее то, что от них осталось. Деревенька была пустой.
— Вон, веска стоит, что остров необитаемый, — кивнул в сторону хат Кмитич. — Я вот тоже за три последних года не видел ни одного города, что хотя бы частично не был разрушен, хотя бы на половину не сгорел. Я уже и забыл, что такое покой и мир. Женился на войне, развелся на войне, вновь женился, сына родил на войне. Вы вот тоже сына своего Петра в плену потеряли. Ну, слава Богу, обменяли его на нашего Гонсевского…
Хованский усмехнулся.
— А как бы не обменяли? — продолжал Кмитич. — А если бы погиб ваш Петр? Смысл ваш в чем, пан полковник? Ведь здесь земля горит под вашими ногами. Так, может, прекратите обжигать пятки всякий раз да уйдете по добру по здорову, пока вас всех не перебили? На что надеется царь?
— Эх, господин Кмитич, — хитро улыбнулся в усы Хованский, — мне плевать на царя. Я не знаю, на что он надеется и надеется ли вообще. Он свою войну, считаю, давно уже проиграл, просто цепляется за куски страны вашей, ибо жалко ему, что такие большие потери да расходы понес, да за зря все. Он ведь уже на уступки вам шел, и уступки немалые. Смоленск хотел отдать, контрибуцию платить…
— И Инфлянты все оставить себе вместе с Полоцком просил, — прервал Кмитич Хованского. — Вы это бросьте, пан полковник! Мы уже свою принципиальную позицию давно царю высказали: полное освобождение страны от оккупационных войск. Полное! И контрибуция за разрушение и опустошение нашей страны. Никаких уступок и грязных сделок!
— Сам царь не уйдет, — ехидно усмехнулся Хованский, — а вы вот, попробуйте его выбить. Попытайтесь, господин Кмитич, на этот раз совладать со мною! Выйдет ли? Ой, не думаю!
— Какой у вас личный смысл воевать здесь так долго? Не надоело?
— А мой личный смысл в том, господин полковник, — отвечал Хованский, — чтобы вас одолеть, в конце концов. Не таков князь Иван Хованский, чтобы отступать перед человеком менее опытным и молодым, — сдвинул обиженно брови московский князь, — для меня это дело чести. Мне плевать на царя, на города, на деньги и земли ваши, на царские планы. Будет приказ — уйду. А пока нет — буду с вами сражаться до победы. Мне больше терять нечего, кроме чести. А вы меня оскорбили, пан Кмитич. Вы же даже не воевода, как я. У вас-то и армии своей нет, только хоругвь! Так неужто не одолею я вас? Обязан! Одолею!
— А вы азартный игрок, пан полковник! Дуэлянт прямо! — Кмитич усмехнулся, отхлебнув из горлышка, более уж не предлагая Хованскому выпить. — А не боитесь проиграться полностью? Без штанов остаться?
— Больше боюсь битым уйти, пан Кмитич, — буркнул Хованский, зло глядя на оршанского князя, — вы мне личный вызов бросили, и я его принял.
— Да скорее это вы мне вызов бросили, — вновь мило улыбнулся Кмитич. — Не я же в вашу землю ввалился с армией, а вы в мою заявились. И еще, — Кмитич вновь повернулся к пустым хатам на краю поля, — не надо воевать с ними, женщинами и стариками, со мной воюйте. Дети да бабы вам ничего плохого не сделали.
— Это верно, — опустил голову Хованский, — но я ваших мещан никогда не трогал, ни жидов, ни латинян, ни магометян. Это казаки все лютуют. Слово князя, что мои ратники будут воевать только с вашими солдатами, — ответил Хованский.
— И на том дзякуй вам. Ну, и когда же вас вновь ждать с вашей местью?
Хованский что-то смешался.
— В наступном году. Пока что армии у меня нет, я только собираю силы. Должен признать, вы меня добро потрепали, пан Кмитич. Соперник вы достойный, ничего не скажешь. Но царь скоро даст мне новых ратников, лучше прежних необученных.
— Видите, — горько усмехнулся Кмитич, — вам нужно просить ратников. А ко мне сами приходят. В том наше различие, и в том ваша слабость, пан Хованский. Уберите свою гордыню, признайте свое поражение. Уходите из моей страны. Пожалейте в конце концов своих людей.
Хованский ничего не ответил. Он лишь оглянулся на стоящих вдалеке московитских всадников, дожидающихся своего командира. Кмитич понял это так, что Хованский спешит, хочет закончить разговор.
— Ну, раз вам пора…
Но Хованский неожиданно перебил его:
— Послушайте, пан Кмитич! Я ведь как раньше думал: не ворожбой ли вы так напугали моих людей там, на Полонке реке? На Кушликовых горах, когда мои люди в панике бежали даже не видя ваших ратников? Не продали ли вы душу дьяволу, пан Кмитич? Признайтесь, что вы все-таки человек, и вас можно одолеть! Ну, не может же одному обычному человеку везти постоянно! — Хованский сейчас выглядел необычайно взволнованно. Его борода и одутловатые щеки тряслись, глаза стали круглыми как блюдца, руки дрожали.
— Сейчас ваше время прошло! — продолжал Хованский. — Сейчас мое время настало. Настало время поквитаться. Мы получили удар, упали, но, как в кулачном бою сильный боец, мы поднимаемся с колен, чтобы тоже дать сопернику по роже, и даже некоторые ваши понимают на чей стороне сейчас сила!
— Верно, — Кмитич кивнул своей огромной шапкой, отороченной соболиным мехом, — обычному человеку постоянно везти не может. Но я необычный человек, шаноуный спадар полковник. И со мной вам тягаться не советую. Готовьтесь к встрече в Смоленске, пан Хованский. На него иду, чтобы освобождать сей город. Там все началось, там и закончиться должно. Честь имею!..
Кмитич развернулся и пошел обратно. Что хотел, он услышал.
Хованский чувствовал некий непонятный стыд и недоговоренность. Ждал он этой встречи с Кмитичем, сам вызвал его, а все что хотел спросить и сказать так и не высказал. «Боже! Я уподобился полковнику Чернову, бесследно сгинувшему, — думал в сердцах Хованский, — зачем я понес эту чушь про дьявола и ворожбу, про личную месть? Зачем!? Зачем признался, что армии сейчас у меня нет? Ведь это все равно, что вызвать на дуэль и сказать, что пока нет ни сабли, ни пистолета… Зачем сорвался и начал кричать? Не так надо было, не так. Ведь я вовсе не ненавижу Кмитича. Чем-то он на меня похож, чем-то интересен. Разве так я хотел с ним поговорить? Не так. Ох, не так!» — корил себя Хованский. Но делать было нечего. Видя, как литвинский полковник обернулся на него, а потом вновь зашагал в свою сторону, Хованский также молча побрел к поджидавшим его конным стрельцам.
— Иван Андреевич!
Хованский остановился и обернулся. Отошедший на приличное расстояние Кмитич стоял, вновь повернувшись к нему, словно что-то забыв.
— Я вот что хотел еще вас спросить: у вас какого цвета кровь?
— Красная, как у всех! — крикнул в ответ Хованский, ошарашенный таким странным вопросом.
— Это хорошо, — почему-то усмехнулся Кмитич, — значит вы из того же теста, что и я! А то я уж подумал…
Кмитич не договорив, махнул рукой и, развернувшись, пошел снова к своим, с хрустом ступая по глубокому сугробу.
Кмитич уходил к дожидавшимся его у края поля драгунам и с досадой думал, что худшие его подозрения подтверждаются. Из полунамеков и слов Хованского вытекало, что царь собрал новую армию, а Гонсевский в тайне от всех вновь пытается договориться с московитами. О чем договориться? На двойную игру Гонсевского указала Кмитичу ухмылка Хованского при словах «обменяли нашего Гонсевского» и его собственная фраза «и некоторые ваши понимают на чей стороне сейчас сила». Храбрости и несговорчивости Хованскому явно придала нынешняя неразбериха в рядах армии Речи Посполитой, конфликты конфедератов с Вильной и Сапегой. Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше для Княжества: войска московитов терпят одно поражение за другим, ратники Чарнецкого штурмом завладели городом Усвятом, захватив много пленных, в том числе и тамошнего воеводу. Но разбиты под Чаусами семь хоругвий конфедератов, и Братский союз заявляет, что складывает оружие, требуя, чтобы освобождением страны занималась шляхта. «Видимо, ты, приятель, рассчитываешь на раскол в посполитовом войске, — думал о Хованском Кмитич, прокладывая себе путь через голубой вечерний сугроб, — зря, друже, зря! Невдомек тебе, мерзавец, что конфедераты подвели к Борисову двадцать конных хоругвий и четырнадцать пехотных, и что московский воевода Борисова Хлопов уже оставил многострадальный город. Врешь, князь, надеешься! Ой, надеешься, что удастся зацепить хотя бы часть нашей земли, оставить за собой Полоцк да Смоленск».
От ястребиного внимания Кмитича не улизнул и тот момент, когда при словах «никаких грязных сделок» московский князь снова ехидно усмехнулся. Эта усмешка в лишний раз подтвердила Кмитичу догадку, что «наш» Гонсевский что-то явно мутит против своего же Княжества на стороне царя. «Что-то вновь не нравится мне этот подозрительный хрыч», — думал Кмитич, забираясь в седло. Оршанский полковник вспомнил, как весной при обмене пленными литвины к всеобщему облегчению вернули себе Винцента Гонсевского, Михала Обуховича и Степана Неверовского, а также еще две сотни пленных литвинских солдат. Гонсевского на радостях тут же назначили директором комиссии по финансированию армии, вернули булаву польного гетмана. И тут же начались непонятные дела новоиспеченного директора, тут же произошел раскол между ним и Неверовским, Котовским и всем Братским союзом.
