Крофорд, стройный и подтянутый уже немолодой человек, удальски соскочил с коня, одернул камзол и приблизился к Гордону. Гордон снял шляпу, отвесил поклон.
— Чем могу служить, сэр?
— Все очень плохо, — приветствовал Гордона Крофорд, — в городе великое смятение, я вам приказываю выступать к Таганским воротам с вашими варварами. Они хоть что-то умеют? Вы научили их стрелять?
— Да, сэр! А что случилось?
— Бунт. Из-за медных денег, — коротко ответил полковник, оглянувшись на своего адъютанта, молодого офицера-московита.
— А где сам царь? — поинтересовался Гордон, весьма удивленный новостью.
— Царь в Коломенском.
— Может и нам отправиться к нему, да защищать его там? Зачем идти к Таганским воротам?
— Нет, — Корфорд нахмурился, видимо и сам плохо соображая, как поступать в подобном случае, — я лучше пошлю лейтенанта, пусть узнает, в чем там дело…
Корфорд ускакал, а Гордон тут же вскочил на коня и приказал своему полку двигаться в сторону Серпуховских ворот, где к мосту подходила толпа человек в пять тысяч с дубинами и рогатинами. Когда Гордон достиг моста, там уже курице негде было клюнуть. Люди затопили все пространство, размахивали палками и дубинами, кричали, требуя назад свои деньги.
— Отдайте деньги! Заплатите нам за медяки и соль! — кричали из толпы. Какой-то стряпчий громко, осипшим голосом, зачитывал лист с жалобами, выкрикивая имена и фамилии виновных чиновников…
— Цышей! — кричал по русско-литвински Гордон, ибо только в Речи Посполитой и учил более-менее язык Францыска Скорины. Но англичанина никто не слушал. Жилистые руки тянулись к поводьям его коня.
— А ну слазь, шельма немецкая! — орали злые бородатые лица.
— Прэч! — кричал Гордон, лупя по рукам кнутом… Неизвестно, что стало бы с Гордоном, если бы не выборные солдаты, начавшие теснить и молотить толпу мушкетами и бердышами…
Ну, а часом раньше две большие толпы шли, одна — к дому старосты Василия Шорина, а другая, в тысяч пять, — в Коломенское, где укрылся царь. Толпа затопила Коломенское, требуя увидеть государя, чтобы спросить его по поводу денег. Бледный с дрожащими коленками Алексей Михайлович вышел из церкви. Толпа враз смолкла. Но государь не стал ничего говорить, он сел на коня, ступив сапогом изначально на спину бросившегося под ноги для подставки отрока. Тут же вновь из толпы раздались сердитые крики:
— Что деется, царь-батюшка!
— Загладь обиды, государь!
— Нет мочи терпеть!
Царь оглянулся. Стрельцы в длинных до пят вишневых кафтанах испуганно жались, выставляя бердыши, окружая стеной царя. «Вот тебе и соколиная охота!» — с холодеющим лбом думал царь, понимая, что любимое занятие — охота с соколами — откладывается.
— Эй, православные! — крикнул Алексей Михайлович над малиновыми шапками стрельцов. — Чего же так в беспорядке пришли порицать своего государя!? Обиды будут заглажены! Я повелеваю немедля созвать совет! Вам остается немного подождать!
И пока толпа что-то недовольно гудела, царь свесился к какому-то боярину:
— Слышь, дурень, вели послать человека к Крофорду и стрелецкому полковнику Матвееву, ко всем, кто есть! Идти всем в Коломенское и стрелять всю эту чернь, чтобы духу тут их не осталось! Живо!
— Сию минуту, царь-батюшка! — испуганно кивнул высокой бурой шапкой боярин…
Именно по этой причине прискакал к Гордону Крофорд. При этом сам полковник сильно колебался. Он знал, что при вступлении полка Гордона в Коломенское может произойти страшное кровопролитие… Но Гордон, напротив, рвался в Коломенское, полагая, что толпа растерзает царя, как только что чуть было не растерзали его самого. В полку Гордона было около 1200 человек, в том числе 800 мордвин и черемисы, кои, верно, не стали бы сочувствовать или примыкать к мятежникам и бунтовщикам. Остальные солдаты полка — пестрая смесь из московитских народов, в том числе и русского, — не вызывали большого доверия у Гордона. Правда, все они, тем не менее, оставались под знаменем приказа. Гордон раздал порох и пули, каждому по три заряда — все, что имел на тот день.
И вот полк Гордона спешно выдвинулся в Коломенское — Крофорд дал-таки приказ. Однако бунтовщики так обложили дворцовые аллеи, что англичанин никак не мог подобраться к ним. Орущие люди хватали его коня, норовя стащить с него седока, и вновь еле вырвался из толпы Гордон, бесщадно хлестая по рукам людей кнутом.
— Одыходим! Не палить! — дал приказ Гордон своему полку. Его желдаки стали пятиться, возвращаясь на луг, откуда вступили-было в толпу бунтовщиков. Там, на лугу, уже стоял приказ другого стрелецкого полковника Аггея Али Шепелева — его шеренги «светились» яркими желтыми кафтанами. От его полка, впрочем, осталась едва ли половина — другая примкнула с пищалями и бердышами к бунтовщикам.
В полной растерянности Гордон повернулся к Шепелеву, прокричав:
— Какие ви получит приказаниа?
— Мне приказано стоять на месте! — ответил Шепелев со своей вечно непроницаемой физиономией, матерно ругнувшись в конце по-угорски.
— Shit! — ругнулся в ответ на своем языке Гордон, пришпорив коня, и поскакал в конец луга, где зеленела салатовыми кафтанами шеренга приказа Артемона Матвеева. Сразу за ним выстроились темно-зеленые кафтаны стрельцов Семена Полтева, также изрядно поредевшие из-за переметнувшихся на сторону бунтовщиков. Оба полковника сказали, что им велено идти в Коломенское.
— Что делат мне? — все еще не мог найти себя во всем этом хаосе Гордон.
— Почем я знаю? — отвечал Матвеев и Полтев тоже.
Тем временем все три стрелецких приказа с примкнувшим к ним князем Юрием Ромодановским, одним из главных наперсников и фаворитов царя, вошли в Коломну. Гордон со своим полком остался позади. Он лишь то и дело поднимался в стременах, прислушиваясь к непрекращающейся стрельбе и крикам, ничего не в состояние разобрать… Как ему показалось, стреляли не только стрельцы Матвеева, Шепелева и Полтева, но и стреляли по ним… Его полк караулил у Кожуховского моста, где получил приказ остановиться, охранять мост и захватывать беглецов. Таковых схватили тринадцать человек…
Из всех бунтовщиков почти тысячу человек на другой день повесили в разных местах, а около двух тысяч с женами и детьми впоследствии сослали в Сибирь. Еще около тысячи погибло в стычках с царскими полками. Были убитые и среди стрельцов. Сколько? То никто не говорил.
Патрик Гордон, а также все остальные иноземные офицеры на службе царя получили за сие дело небольшие пожалованья или награды.
И в эти же самые дни возмутились башкирские татары в Уфе, Осе и других городах, где московитские гарнизоны были либо разгромлены либо атакованы. Поводом к сему бунту послужили притеснения и вымогательства жадных и продажных губернаторов этих краев. Башкиры — хорошие наездники, вооруженные луками, стрелами и копьями, быстро атаковывали и быстро ретировались… Положение осложнялось. Патрику Гордону тут же приказали выступать против башкир. Но англичанин заявил, что, будучи майором, он, прослуживший верой и правдой почти год у царя, не намерен отправляться так далеко — за тысячу верст… Подавлять мятежных башкир отправили другого. Перепуганный Алексей Михайлович бросил против бунтарей десятитысячное войско. Возмутителей утопили в крови. После всех этих передряг Москва заметно опустела.
Кажется, вот он шанс для литвинов вдарить по неприятелю и разгромить его окончательно. Но и армия Речи Посполитой походила на рассорившихся из-за пойманных в пруду рыбок друзей-мальчишек. Общего руководства как не было, так и не стало. Михал Радзивилл с кузеном Богуславом разъехались по своим маенткам со своими хоругвиями, не подчиняясь пока что ни королю, ни гетману. Ян Павел Сапега, вроде бы, командовал армией, которая, однако, подчинялась ему едва ли на треть. Винцента Гонсевского предлагали выдвинуть в руководство Братского союза конфедератов, но этому резко воспротивились войска правого крыла.
Конный эскадрон Навашинского и Хвелинского — около пяти сотен всадников — ворвался в столицу ночью 29 ноября.
— Хотим видеть Гонсевского и Жаромского! — требовали командиры эскадрона от полковника панцирной хоругви Вильны Неверовского.
— Жаромский сейчас в кляштаре кармелитов. Туда езжайте! — отвечал полковник Неверовский, прекрасно, впрочем, понимая, зачем и на что он шлет этих людей. Часть отряда с Навашинским и Сорокой во главе отправилась к монастырю кармелитов… Жаромский вышел из монастыря и тут же уперся взглядом в толпу разгоряченных людей. Одни сидели на конях, другие спешились. Жаромского тут же обступили возмущенные конфедераты.
— Пан Жаромский! Вы арестованы и поедете с нами! — строго приказал Навашинский.
